Зайтан-Бродяга (СИ) - Слобожанский Илья. Страница 34

Девку уложили на шкурах ближе к печи, спит она. Вот уж свалилась беда на мою голову, что мне с ней делать ума не приложу? Лицо бледное точно побелка. Как бы не померла? Лежит на боку, едва дышит. И зачем я ей траву дал? А если болотники её отравить решили? Не вышло зарезать, вот и подсунули травку. Шао-ту, ворожея, руны. Не встречал я ворожей, как проверить? Вдруг обманули?

Сижу в одних трусах, смотрю на огонь, дурные мысли в голову лезут. Трещат дровишки, прогорают в печи. Эту штуку и печью назвать сложно — железная бочка с трубой. Стоит на кирпичах, а те на проржавевшем до дыр куске железа. За огнём нужно приглядывать. Разогреется труба докрасна, сгорим вместе с хибарой.

Висят наши вещи, сохнут. Консервы разогрели, вскипятили травяной чай, поужинали.

Гунька с Михалычем о чём-то болтают, тихонько так, в полголоса. Карлуха с Серёгой завели спор. Громко и не таясь. Не верит Серёга в то что мелкий может выпить пять кувшинов кислой. Карлуха злится, на меня поглядывает ищет поддержки. Пожимаю плечами, не видел я этого. На выручку пришёл Гунька. Подтвердил слова Коротуна, был он там, видел всё своими глазами. Поспорил тогда Карлуха с приезжим торгашом на десять винтовочных патронов. Кислой на дармовщину упился и патроны заработал.

Так и прошёл вечер, за спорами и тихими разговорами. Подсохли вещи, оделись, спать легли. Места в хибаре хоть танцуй, а кроватей нет. Повалились на полу кто где умостился.

За огнём, приглядываем по очереди. Мне досталось самое плохое время, предрассветное. Уже и не ночь, но ещё и не утро, самый сон. Разбудил меня Гунька, подёргал за ногу и улёгся на моё место. Ну а я, запихал в печь коряжник, и побрёл на помост справить малую нужду. Спать хочется, глаза сами закрываются.

Поскрёб щеку, потянулся. На свежий воздух выходить нет особого желания. Холодно там в эту пору. Но вот беда, нет в избушке ведра, да и зачем оно здесь? На болоте любое место как нужник. Лень идти, открой дверь и оправляйся, а нет, ступай по сходням к самой воде.

Снял засов, толкнул дверь, а она не открывается. Пихнул ещё раз, упёрся в неё плечом, скрипнула и поползла. Тут-то я и проснулся окончательно. Сонливость улетучилась в одно мгновение. В просвете, показалась глазастая морда, язык на бок, дышит часто, из раззявленной пасти пар валит.

— Ты откуда взялся? — Спросил почти шепотом и затворил за собою дверь. — Как же ты меня нашёл чудище глазастое?

Лохматый ткнул меня мокрым носом в живот, завилял задом. Обрадовался и я нашей встрече. Есть в зверюге что-то надёжное, доброе. То, чего я не встречал в людях. Большущие, чёрные глазищи, мокрая, в колючках и ряске шерсть. Грязный он и мокрый.

Сделал свои дела, отворил дверь. Зашёл в избушку, и позвал Лохматого. Тот сунул за порог нос, понюхал и отвернулся. Не желает заходить.

— Ты чего? — Спросил и потрепал по загривку. — Пошли. Там тепло, обсохнешь.

Лизнул зверь мою руку, глядит большими глазищами. Потоптался и улёгся, подставил лохматый бок.

И что мне оставалось делать? Ну, не бросать же его в одиночестве? Проверил огонь в печи. Горят поленца, потрескивают, тепло в избушке хорошо. Попил воды из фляги и вернулся к Лохматому. На дворе сыро, мерзко, воняет цветами баюки, квакают жабы, пищат букашки.

Где-то на острове, завыл тупонос. Зверь совсем бестолковый Ростом до колена, ушей вовсе нет, глупее создания я не встречал. Если заметит кого, бежит сломя голову. А зачем бежит и сам не знает. Ну, догонит, ну стукнет по ногам тупым носом. Пнёшь его, завизжит точно режут и убежит восвояси. Зачем он это делает? Вреда не причинит, разве что напугать может, появляется как из-под земли.

Завидев меня, Лохматый рыкнул и улёгся. Морду уложил на чёрный, местами укрытый буграми мха настил помоста. Так и просидели мы с ним до рассвета. Время от времени проверяю печь. Зайду в хибару подброшу дровишек и возвращаюсь к Лохматому. А он лежит, посапывает, подставляет то один, то другой бок. Светать начало, полетели жучки, большие такие, серенькие. В болоте разгулялась рыба. Жучки падают в воду, рыбины их глотают. Интересно мне стало, спустился на сходни. Рыба не пуганая, протяни руку, подплывёт, встанет боком точно ждёт, когда погладишь. И только я собирался это проверить, как скрипнула дверь. Карлуха вышел, потянулся и широко зевнул. Да так и замер с раскрытым ртом.

— Ты чего?!

— Уже ничего. — Чуть слышно ответил Коротун, потряхивает ногой. — Бродяга, ты где взял это страшилище? — Таращится мелкий на Лохматого, указывает пальцем.

— Не бойся, не укусит. — Потрепал страшилище за морду и спросил. — Зачем выперся? По нужде?

— Ага. По нужде.

— Так иди, чего стоишь? — Поторопил я. — Не тронет.

— Что же ты сразу не сказал? — Поникшим голосом заговорил Коротун. — Я в штаны отлил.

— Ну, и ладно. Всё одно в болото полезем. — Зарылся ладонью в густую шерсть зверю, начал чесать. Лохматый выгнулся от удовольствия.

— Вот так чудище. — Карлуха сделал пару несмелых шажков. Подошёл ближе и осторожно спросил. — А кто это?

— Лохматый.

— Вижу, что не лысый. — Коротун, ощупал мокрые штаны. — Ты бы его прогнал.

— Зачем?

— Он ещё и спрашивает? — Глядя на зверя, мелкий горестно вздохнул. — А если Михалыч пальнёт, не разобравшись? Трёкнутый с пистолетом спит, с ним и до ветру ходит.

Зверь поднялся, ткнул меня носом в щеку, лизнул в ухо, и спрыгнул в воду. Уплыл под хибару.

— Эй! Ты куда?! — Окликнул я. — Вернись.

— Ненужно, пусть купается. — Карлуха, поёжился, растёр плечи. — Зачем он тебе?

— Не знаю.

— А не знаешь, так и не зови. — Коротун ощупал штаны.

–

Пойду портки сушить. Слышь, Бродяга? — Карлуха замялся.

–

Что думаешь про Гуньку? Что-то он мне совсем не нравится.

В Бочке, был душа парень. А тут как подменили. Чего это он с Михалычем шепчется? О чём?

— Подружились, вот и шепчутся.

— А мы? Что, нас побоку?

— Не раскисай. — Я подмигнул, улыбнулся. — Получим обещанные патроны, вернёшься в Бочку. Всё образуется.

— Не образуется. — Карлуха вздохнул, скорчил кислую рожицу. — Как прежде уже не будет. В Бочке пришлые всем заправляют. Мне туда дорога заказана. Гунька с Михалычем уйдёт. Сюндель, на девку запал. Отыщут тихое местечко, там и поселятся. Ты в свой посёлок вернёшься. А мне куда?

— Мир большой.

— Вот и я о том же. — Карлуха плюнул в воду. На плевок набросились сразу три рыбины. — Мир большой, а я маленький. — Наблюдая за рыбой совсем грустно поведал мелкий. — Как думаешь? К технорям попрошусь, не прогонят?

— Лучше, к пришибленным. Порядки у них как у вольных.

— Слышь? А если к вольным? — Спросил Карлуха, поймал на лету жука и бросил вниз. Рыбина на лету поймала жука и плюхнулась в воду. — Ты это видал? — Карлуха встал на четвереньки. — А давай поймаем? Пожарим.

— Лови, я не возражаю.

— Сам лови. — Карлуха посмотрел в мою сторону. Лицо мокрое, с волос капает вода. — Вот дрянь, оплевала.

— Кто?

— Она. — Коротун взъерошил волосы. — Прячется. Когда это рыбы плеваться научились?

— Всегда плевались. Жуков да мошек сбивают.

— Пойду я. Штаны просушу. — Карлуха потрогал мокрую штанину. — Травку заварю, чайку с сухарями посёрбаем.

— Угу. — Я кивнул. — Вода вскипит, поднимай народ. Штаны не суши. Перекусим, в болото полем.

***

Из болота выбрались ближе к полудню, усталые, мокрые и грязные. Остались позади холодный ил, омуты и насекомые. Да и вонять больше нечему. Не растут бутоны на берегу. После ароматов баюки, любой другой запах в радость.

Разгулялся ветер, разогнал низкие тучи. Те что забрались повыше не осилил, потрепал малость, местами даже солнышко выглянуло. Пролилось оно сквозь дыры в небе большими жёлтыми пятнами, греет бурелом, гладит макушки деревьев. Провалилось солнышко в яр, поползло на лысый, песчаный холм.

— Привал. — Скомандовал и свалился в траву. Вымотало болото, ботинки промокли, тяжёлые. Пришла пора доставать обновки. Берцаки Кистеня примеряю, не зря же я их таскаю в мешке?