Зайтан-Бродяга (СИ) - Слобожанский Илья. Страница 35

Развели костерок, постирались и развесили на палках одежду. Хорошо здесь, крупный зверь не забредает, болото не пустит. Местное, то, что днём гуляет не велико размерами. Так что боятся практически некого.

За спиной в тихой заводи жабы квакают, в буреломе птицы щебечут. Тут бы домик поставить, да и жить в нём припеваючи.

— Гунька! — Позвал Михалыч и побрёл за кусты. Он, как и все расхаживал в одних трусах. Пыхтит сигареткой, пистолет на пальце крутит. Со странностями мужик. Поначалу с автоматом не расставался, теперь с пистолетом. Часто озирается точно боится кого-то.

— Карлуха?! — Окликнул Серёга. — Тащи дрова. Консервы из огня выкачу, подбрось дровишек.

— Ага! — Из-за кустов отозвался Коротун. — Уже несу. — Тащит Карлуха сухую ветку, волочёт ойкает и айкает, трава в ноги колет. Трусы у мелкого ниже колен, чуть ли не до пяток.

Девка сидит у огня, смотрит как Серёга палкой банки достаёт. Замоталась в большое, синие полотенце. Серёга его достал из своего мешка. Заботится он о ней, опекает.

Сижу у самой воды, залез с ногами на упавшее дерево. Завалилось оно давно, ураган повалил. Упало в воду, кривыми ветками заводь расчёсывает. Красиво здесь, щебечут птички, квакают жабы. В воде трутся рыбки, бьют спинами о лохматую кору и поросшие водорослями ветки. Спугни, зарываются в траву, прячутся.

— Надолго мы здесь? — Спросил Михалыч. Испугался я, чуть не свалился, успел схватиться за ветку. — Что же ты такой пугливый? — Ухмыляется Михалыч, глядит с прищуром.

— Задумался. — Ответил и спрыгнул на песок. Когда он успел распрощаться с Гунькой? Только-только был у кустов и вот уже здесь за моей спиной.

— Бывает. — Михалыч поглядел на воду, поднял камушек и зашвырнул. — Пошамкаем и пойдём? Далеко ещё?

— Если с твоей помощью ноги не сломаю, — поглядел я на дерево, с которого чуть не свалился. — К вечеру доберёмся.

— А раньше нельзя? — Спросил и поглядел на меня. Взгляд колючий, злой. Сжимает в руке пистолет, в другой сигареты.

— Ты чего такой угрюмый? Стряслось что?

— Сам не знаю. Не спокойно. Что-то тревожит, а вот что не пойму.

— Самое плохое позади. — Приободрил я Михалыча и прихлопнул на шее комара, много их здесь, даже днём жалят. Нет, с домиком на берегу я погорячился. Заедят букашки, закусают.

— Я тут подумал. — Михалыч осмотрелся, словно опасаясь кого-то. — Легко мы ушли от Ветеринара. Что-то тут не так.

— И что не так?

— Погони нет. — Присел Михалыч, закурил осматривает заводь.

— Нет и не будет. — Заверил я. — В эти края, много дорог. Которой пришли мы, не самая лёгкая, но короткая. Знают о ней двое. Я и дядька Толган. В его хибаре ночевали.

— Талган? — Михалыч напрягся. — А где он?

— В другом мире.

— В каком? — Михалыч вскочил, точно его ужалили. Глаза выпучил, поменялся в лице, побледнел.

— Ты чего? — Гляжу на Михалыча, он на меня. — Чего дёргаешься? Помер Толган. Год как я его схоронил.

— Помер? — Михалыч подобрал оброненный окурок. Руки трясутся, по сторонам озирается. Таким напуганным я его ещё не видел. — А ты в этом уверен? — Хмурясь спросил Михалыч.

— Сам закапывал. В хибаре он помер. На остров я его переправил, там и зарыл. Камней натаскал, привалил могилку. Могу показать. Обратно пойдём, наведаюсь, прибраться нужно.

— Ага, приберись. — Одобрил Михалыч. — Обратно без меня. Повтори, как звали твоего дружка?

— Толган. А что?

— Толган. — Михалыч сделал нажим на первую букву. — Может Калган?

— Ты глухой? — Спросил я и отвернулся. — Какой ещё Колган? Не знаю я такого. Хороший был человек, нелюдимый правда, но душевный. Это он меня по болотам ходить научил, звериные тропы показал. Толган в этих местах каждую кочку знал. А какие истории рассказывал?

— Какие? — Михалыч смотрит на воду. Щурится точно от ярого солнца.

— Всякие. — Ответил грубо. Поднялся и хотел было уйти. Михалыч не дал, ухватил за руку.

— Ты куда?

— Отпусти.

— Сбежать хочешь? — Скрипит зубами, ходят желваки. В руке пистолет.

— В болоте перекупался? — Спросил улыбаясь, дурачится Михалыч. Держит за руку, тычет пистолетом мне в бок. Заглянул ему в глаза, а они пустые. Сползла улыбка, не дурачится. — Убери. — Попросил, как можно мягче. — Не валяй дурака.

— Ну, уж нет. — Хрипит не своим голосом. — Отвечай. Голоса слышишь? Шепчут в уши? Что они тебе говорят? Чего просят?

— Какие голоса? Очнись. — Гляжу на Михалыча, по спине холод. Обезумел он, по вискам и лбу пот стекает ручьями. Руки у Михалыча трясутся, того глядишь выстрелит.

— Отвечай гадёныш! Куда завёл?! — Уже не шипит, орёт, брызжет слюной. Пистолет давит мне в лоб. Второй рукой ухватил за горло, душит.

— Отпусти. — Прохрипел из последних сил. Воздуха не хватает, дышать нечем.

— Дух испустишь тогда и отпущу. — Заверил Михалыч, завалил меня, протащил по стволу дерева. Пистолет давит в лоб, рука всё сильней и сильней сжимает горло. Дышит мне в лицо, побагровел весь, на лбу вздулись вены. — В ловушку ведёшь! В западню. — Шипит сквозь зубы. — Молись сволочь.

Поплыло всё перед глазами, пляшут красные пятна. В ушах гул, не чувствую ног, рук. Всё затихает, только стук сердца — бум-бум-бум как колокол на болоте. Очень скоро и он затих. Пропали все звуки и уже совсем не больно.

— Очнись. — Доносится голос, далёкий, чуть слышный. — Карлуха, тащи воду.

— Уйдите. — Гудит как в труде. — Я сказала убирайтесь! Дальше, ещё дальше. За кусты.

— Ты чего командуешь?

Слышу голоса, но вот чьи не пойму. Даже вижу что-то, но вот что? Размазанные пятна как грязь по стеклу, двигаются они переползают. Странное чувство лёгкости, точно лечу. Поднимаюсь и падаю. Горло обжигает огнём, хочу вдохнуть, набрать хоть немножко воздуха, не могу этого сделать. Отрываюсь от боли, взмываю вверх. Легко мне, хорошо.

— Дыши. — Требует властный голос. — Глубже, ещё глубже. — Кричит в самое ухо. — Не смей. Смотри на меня. Вдохни. Выдыхай медленно. Ещё. Ещё. Молодец.

— Бродяга. — Зовёт Карлуха, навис надомною заглядывает в глаза. Пахнет от мелкого дымом и кашей.

— Я же просила. Уйди.

— А что я такого сделал? — Оправдывается мелкий. — Волнуюсь за Бродягу. Друг он мне.

— Проваливай. Дважды повторять не буду.

— Чего сразу проваливай?

— Карлуха! Иди сюда! — Зовёт Сюндель. — Пошли дров соберём. Воды вскипятить нужно.

— Здравствуй. — Как песня ручейка слышится голос, звенит он, переливается. — Потерпи, будет немножко больно.

Не знаю, и не хочу узнать, как бывает множко. Хватило и немножко что бы прочувствовать настоящую, дикую боль. Горло сдавили точно клещами, захрустело оно. Руки и ноги свело судорогой. Вытолкали меня из меня. Оно, то что было мною осталась лежать внизу, извивается змеёй, бьётся, выворачивается, а я смотрю сверху. Лицо худое, впалые щёки. Губы узкие, нос с горбинкой, уши оттопырены. Видал я себя и раньше в зеркале, но не таким. Лежит, глядит на меня нечто с раззявленным ртом, выпученными глазами.

Облетел я себя, осмотрел со всех сторон. Бледный, губы посинели. Руки как крюки, пальцы растопырены. Ноги худые, коленки острые. Лежит оно на траве в одних трусах, а я летаю. Наскучило себя рассматривать, захотелось к тучам подняться. Простор мне нужен, свобода. Легко здесь и тихо. Неслышно птиц, не шумит ветер, ни тепло не холодно.

— Вернись! — Слышится чужой голос. — Возвращайся. Всё позади, уже можно.

Не хочу я возвращаться. Зачем? Любопытство взяло верх, опустился пониже. Чей голос? Кто и откуда говорит? Нет никого, лежу один одинёшенек. Со всех сторон наползает туман. А может и не туман, пар или дым. Где-то я уже такое видел? Пытаюсь вспомнить, силюсь, но не могу. И тут что-то размазалось поползло пятном к тому что был мною. Подлетел хочу рассмотреть, что это? Не успел. Поймали, сцапали и запихали обратно.

— Ишь что удумал? — Слышится голос. Тот приятный голосок что похож на пение ручейка. — Рано тебе ещё. Погуляй ножками.

— Куда рано? — Спросил, и увидел девку. Лежу у неё на коленях, гладит меня по волосам как ребёнка.