Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил. Страница 45
Однако он не произнес это вслух и никогда не решился бы заговорить об этом. По крайней мере, с супругой короля.
— Сколь тонкой работой вы заняты, — заметил он, неожиданно для себя ощутив непривычную тоску: вышивание было любимым занятием покойной королевы (он до сих пор хранил подаренный ею платок, сплошь покрытый вышитыми шелком цветами, так что пользоваться им было все равно невозможно), ведь, сказать по правде, ей, глупенькой, печальной, нежной, при дворе супруга и заняться-то более было нечем.
— Это дар, — ответствовала мадам де Ментенон.
Разгладив белый шелк, она подняла покров, чтобы граф де Кретьен мог как следует рассмотреть шитье.
На атласе в муках корчились люди. Кричал воздетый на дыбу, инквизитор вырывал внутренности у женщины, утопающей в крови, а посредине извивался на костре от невыносимой боли обезумевший человек в средневековом платье, и плоть его пожирали языки алого шелкового пламени.
Люсьен безучастно оглядел вышивку:
— И все это сплошь вольнодумцы, либертены и опаснейшие еретики.
— Это вышили мои девочки в Сен-Сире.
— Не пугают ли, мадам, юных школьниц столь жестокие картины?
— Вы правы, сии картины куда как жестоки, однако они способны наставлять в истинной вере. Расшивая покров, мои девочки размышляли о том, что есть ересь, непослушание и их последствия. Я должна как можно скорее завершить работу.
Она вновь склонилась над рукоделием, добавив еще один стежок алого пламени.
— Обыкновенно глаза я вышиваю в последнюю очередь. Но на сей раз я начала с них.
Она вонзила иглу в шелковую ткань.
— Это Эон де л’Этуаль [12], предводитель еретиков, глава сатанинского воинства.
— Но его же не сожгли на костре, — возразил Люсьен.
— Вы правы, а следовало бы. Ведь он объявил войну Церкви, грабил монастыри и нарек себя Сыном Божьим.
— Но богатства, отнятые у Церкви, он раздавал крестьянам.
— Но сам он обрел их грабежом и убийством.
— Церковь заточила его в темницу, где он и умер, — сказал Люсьен. Конечно, л’Этуаль был безумен. — Его последователи не отреклись от него и предпочли смерть на костре, но он не был сожжен.
— Не стану с вами спорить, вам лучше известно, что происходило в этих языческих краях. — Мадам де Ментенон сделала последний стежок на огневом вихре, пожирающем л’Этуаля. — Не важно. Его следовало бы сжечь на костре.
— Его величество король!
Стража распахнула для Людовика обе половинки двери, и его величество, прихрамывая, вошел в покои, стараясь не слишком утруждать измученную подагрой ногу.
Люсьен склонился перед королем, поздоровался с отцом де ла Шезом и ответил на торжественное приветствие маркиза де Барбезье. Мстительный и жестокий сын Лувуа после смерти отца занял тот же пост королевского военного советника. Всего раз он позволил себе дерзко и непочтительно говорить с Люсьеном, но, заметив внезапное охлаждение к себе его величества, доказал, что вовсе не глуп, поскольку попросил у Люсьена прощения и заступничества перед королем.
Отец де ла Шез всегда был с Люсьеном безупречно учтив, ибо тщетно надеялся обратить его в христианство и спасти его душу.
Месье де Барбезье нес походное бюро тисненой кожи, а отец де ла Шез, с великим благоговением, — реликварий, дар папы.
Мадам де Ментенон ахнула:
— Сир, это же мощи святого! Их следует поместить в часовне, под охраной…
— Не хочешь взглянуть на них, Биньетт? — осведомился его величество. — После того как отец де ла Шез унесет реликварий, мы сможем увидеть святыню только в престольный праздник.
Она хотела было встать с кресла, но в конце концов предпочла остаться под его защитой. Отец де ла Шез поднес ей раку. Мадам де Ментенон прошептала молитву.
— Она прекрасна…
Перекусив последнюю нить алого, как пламя, шелка, она развернула покров перед отцом де ла Шезом.
— Отец де ла Шез, это работа моих девочек — возьмите ее, и пусть на ней покоится бесценный дар его святейшества.
— Это было бы великолепно, мадам.
Людовик пригласил своих советников за стол для заседаний. Отец де ла Шез поставил цилиндрический ларец с выпуклой крышкой перед его величеством, и Людовик рассеянно погладил золотые чеканные бока и венчающие раку жемчуга.
— Сколь изыскан дар его святейшества, — польстил Барбезье.
Люсьен с отвращением фыркнул:
— Святой как-то обошелся без своих мощей… да и его величеству они ни к чему. Не говоря уже о гробике.
«Интересно, какой безумец первым додумался расчленить тело и один за другим поместить его фрагменты в якобы чудотворные амулеты», — мысленно позлорадствовал Люсьен.
Людовик усмехнулся, но мягко пожурил Люсьена:
— Пожалуйста, избавьте нас от ваших атеистических колкостей. Иннокентий примирился со мной. Полагаю, преподнеся мне реликварий, он не намеревался меня оскорбить.
Его величество призвал своего личного слугу Кантена, в обязанности которого входило пробовать вино, и тот налил Барбезье, де ла Шезу, Люсьену и, наконец, когда гости также пригубили вино и ни один не отравился, его величеству.
Барбезье медлил отпить, вертя бокал в руке.
— За ваше здоровье, ваше величество.
Люсьен выпил вино, потрясенный грубостью молодого министра и позабавленный его позорной нерешительностью. «Выходит, — подумал Люсьен, — он верит слухам, что мадам де Ментенон отравила его отца, и опасается разделить его участь».
Его величество благосклонно принял тосты в свою честь, пригубил вино и принялся за работу.
— Кретьен, — обратился король к адъютанту, — в Бретани нет епископа. Если я назову кандидата на епископство Бретонское, то папа сможет его рукоположить вместе с остальными, тотчас после подписания договора. Кому бы вы хотели отдать это назначение?
— Немо, сир.
Его величество удивленно поднял бровь:
— Никому?
— Если месье де Кретьен не может предложить кандидата, то, возможно, сию должность и доходы следует отдать…
Люсьен перебил отца де ла Шеза:
— Моя семья предпочла бы, чтобы эта епископская кафедра оставалась вакантной.
Он допил вино, и Кантен снова наполнил его бокал.
— Сударь, на одной чаше весов — горсть презренного золота, а на другой — духовное благо всей Бретани! — возразил отец де ла Шез. — Народу необходим наставник. Ваша семья достаточно богата, а у Бретани всегда была слава…
— Довольно, сударь. Я спросил мнение месье де Кретьена, и он его высказал. О своем решении я сообщу вам позднее.
«Новый епископ стал бы посылать большую часть доходов от своих земель в Рим. Если прихожанам не придется содержать епископа, они смогут платить налоги его величеству, и у них останется хоть что-то, чтобы пережить грядущий неурожай.
Ты преисполнился гордыни, а значит, рискуешь. Ты не соблаговолил объяснить свое мнение королю, не желая, чтобы мадам де Ментенон решила, будто ей удалось пристыдить тебя и склонить к непривычному акту милосердия».
Объяснять свою позицию его величеству не стоило. Монарх обладал немалой проницательностью в делах политики; его величество зачастую угадывал мотивы своих подданных и советников еще до того, как они осознавали их сами.
— Что вы мне сегодня приготовили, де Барбезье?
— Указ, согласно которому в домах протестантов надлежит размещать на постой воинские части.
Барбезье достал бумаги из походного бюро.
— Очень хорошо.
Людовик подписал юридический акт под одобрительными взглядами Барбезье и де ла Шеза. Мадам де Ментенон, уже успевшая заняться новым шитьем, улыбнулась.
Люсьен промолчал, ведь никакие возражения не заставили бы Людовика передумать. Он уже неоднократно пытался переубедить монарха, иногда даже рискуя попасть в немилость. Предполагалось, что подобные меры ускорят возвращение еретиков в лоно Католической церкви, однако, насколько понимал Люсьен, только причиняли горе, насаждали измену и служили обогащению недостойных. Однако, вместо того чтобы отменять гибельные указы, король продлевал их действие. Нетерпимость его величества к протестантам, которую, по мнению Люсьена, подогревала в нем мадам де Ментенон, не давала ему понять, какой ущерб гонения на протестантов наносили Франции и ему лично.