Природа зова (СИ) - "Cold February". Страница 2

Локи медленно выцеживает воздух сквозь зубы. Терпение висит на очень тоненьком волоске. Проклятый ребенок! Проклятая древняя связь! Стоял бы он тут, утирая малой сопли, если б не это! У Локи внутри все клокочет от бессильной ярости, отчаянно ищущей возможности выплеснуться. Кровь вскипает.

Заметили. Выяснили. Разгадали. Узнали про все ее вылазки. И к кому! К Богу Лжи и Обмана!

Одно греет черную душу, одно тешит злорадство: то, как подкосились ноги у асгардской княжны, то, как вмиг стало белым лицо у князя, славного асгардского воина. Как бишь его?.. А, не суть важно. Не удалось родную кровь скрыть от «верной погибели», не удалось против Судьбы пойти. Как будто, если б можно было, Локи б уже этого не сделал! Наивные дураки! Что толку клацать зубами и бросаться угрозами мнимыми в Бога Коварства. «Держись от нее подальше!» Локи невесело скалится. Держался бы. Если б мог. Если бы все за них двоих уже Судьбой не решено было.

«Ты, князь, умом тронулся иль совсем страх потерял, что мне угрожать вздумал? — Локи хищно сверкнул глазами тогда, оскабившись. Люто, по-волчьи. И рявкнул гневно: — Она мне Судьбой принадлежит. И ты для меня ее растишь. Понял?!»

Зачем сказал это, Локи сам не вразумел, но что сказано — то сказано. Гордость взыграла, собственничество. Он фыркает точно зверь и, наклонившись низко-низко, поднимает костяшкой пальца рыжую голову кверху, упираясь острым взглядом в зареванные глаза.

— Слезы твои — пустая трата хорошего страдания.

От звука его голоса Сигюн стихает. И смотрит пристально-пристально. Не молвит ни словечка — слушает.

— Родители твои все равно ничего сделать не смогут. Уже не смогли. Против Судьбы не попрешь.

Локи иронично хмыкает, разглядывая. Поняла ли она его сейчас? Хоть немного? Да вряд ли.

— Все одно, — хлюпает носом Сигюн, — меня накажут.

Локи хочется рассмеяться. Вот уж, право, проблемы!

— Не накажут, — уверенно заявляет он, прижимаясь своим лбом к ее. И собственное дыхание встает поперек горла. Слишком близко. Губы против воли дают обещание: — Я не позволю никому причинить тебе боль. Когда-либо. Потому что сначала им сделаю больно я!

Ее зрачки расширяются, и Локи с каким-то утробным удовольствием подмечает в них страх. Зверь ликует! Именно. С самого начала она должна была его бояться. Локи обожествляет опьянение этой открытой игрой. Возносит на пьедестал эталона.

Это то, что ему нравится.

Ему не нравится, как он к ней прикасается.

Ему не нравится, как он на нее смотрит.

Ему не нравится, как он ее хочет.

Минует пять зим, Сигюн расцветает, превращаясь в юную прыткую деву. Она отравляет его своими глазами, улыбками и губами. Своим голосом, своими объятиями. Бездумными, глупыми и легковерными по детской наивности.

Локи сдерживает себя, но чувствует: есть что-то, что рано или поздно выдаст его.

Когда Сигюн рядом, когда они сидят под тенью садовых деревьев, а солнце стремительно катится за горизонт, когда ее рыжие волосы превращаются в багряное пожарище, его ум, оскверненный образом молодой нимфы, становится бессвязным месивом и облаком пустоты.

Локи может только смотреть, жадно и пристально, не выпуская из поля зрения ни одной детали, ни одного движения, ни одной тени, падающей на молочную кожу, ни одного скользнувшего завитка по открытым плечам и ключицам.

Локи понимает, что Сигюн замолкает, только когда ее губы перестают двигаться и складываются в сдержанную улыбку. Выжидающую.

Локи это не нравится.

Очевидно, что-то его выдаст.

— Тебе скучно? — она склоняет голову, нервно приминая белыми зубами губу.

Локи хочется срезать эти губы, чтобы навсегда обезобразить красивое лицо и притупить оглушающее влечение. Локи хочется выколоть ее голубые глаза, так нагло засевшие гниющей занозой в сердце.

Ему интересно, может ли Сигюн все это увидеть? Все эти кровавые желания вперемешку с вожделением. Сможет ли она узреть, что на самом деле каждую секунду с ним находится в огромной опасности? Ему интересно, сможет ли она рассмотреть это на его всегда ровном лице, сквозь искусно сотканную из Лжи маску? Сможет ли природа его соулмейта помочь ей прочесть это в его диких почерневших глазах, как строчку в одной из тех книг, которые он привозит ей из каждого своего странствия?

Сможет ли она увидеть, что он готов выдать себя прямо тогда?

— Расскажешь мне об очередном своем путешествии? — она придвигается ближе к нему, почти вплотную. Кладет на его руку обе своих руки.

Сигюн обожает его истории. Сигюн обожает звук его голоса. Сигюн знает, как ужасающе огромно его эго, и как ему льстит быть в центре внимания.

Локи судорожно обводит языком губы и искривляет их в лукавой улыбке. Даже через плотную выделанную кожу камзола ее пальцы жгут яростным огнем.

Жгут его. Локи с иронией усмехается.

— В этот раз был Мидгард…

Княжеское поместье разрывается от льющихся рекой эля и браги, громогласного пьяного смеха, мелодии бардов, нескончаемых историй и поглощаемых явств. День рождения юной княжны. Ей сегодня шестнадцать.

Сигюн ускользает из ставших душными стен под сень стрекочущих насекомых, шуршащих листвой деревьев и забирающегося в складки белого платья ночного ветра. Она удовлетворенно вздыхает и с проказливой улыбкой сгребает подол в охапку. Путь знаком, утоптан за годы вечерних побегов: по мощеной тропинке, через пышный розарий к корням векового дуба.

Бабочку влечет на огонь — это всегда неизбежно.

— Знала, что найду тебя здесь! — воодушевленно восклицает Сигюн, порывисто обнимая Локи за талию.

Самолично бросается в распростертый капкан, с ужасающим клацаньем закрывающийся в ответных объятиях. Вонзающийся в кожу острыми зубьями, заливая все вокруг кровью. На губах Локи проскальзывает тень самодовольной улыбки.

— Лжешь, и так отвратительно, так неприкрыто.

Он усмехается, одним взглядом заставляя Сигюн покраснеть и отвести глаза, отступить. Он позволяет ей отступить. Молочные пальцы принимаются теребить юбку. Нервно. Стыдливо. Ставить своего соулмейта в неловкое положение почему-то становится для Локи своеобразным развлечением. Особенно, если все завершается так.

Юная княжна Сигюн так мила, чиста и невинна, что у Локи изо всех сил свербит измазать ее в грязи.

Он приподнимает опущенную голову и очерчивает линию подбородка. Чувствует, как дрожит кожа под пальцами. Ядовито-зеленые глаза невольно темнеют. Локи поддевает золотую серьгу. Его богатый и щедрый подарок. Носит. Нравится.

Сигюн бегло улыбается, как бы подтверждая его мысли — нравится, очень, — и молвит, тихо:

— Я уж думала, ты ушел. — В этот раз правда. С потаенным страхом в глазах. Так отчаянно греющим черную душу.

— Разве тебя должно волновать то? — льет Локи сладкие речи. — Это твой праздник.

Для Локи сей день — черное пятно, желчный яд, выедающий так мучительно лелеемую свободу. Вся прежняя жизнь теперь сосредоточена в одной хрупкой наивной девушке. Бельме на глазу.

Отвратительно.

Сигюн фыркает, морща нос, и играючи хватает Локи за простираемую руку, тяня на себя. К кованой железной лавке — его творению рукотворному{?}[Т.к. Локи бог Огня, некоторые источники утверждают, что он покровительствовал кузнецам (а те, в свою очередь, ему поклонялись).

], настолько искусно исполненному, что позавидовали бы даже цверги.

— Ты сам знаешь, любой праздник без тебя мне не мил. — То, что Локи хочет услышать.

То, что Локи обожает от нее слышать. Это его успокаивает. Это держит венец победителя на его голове. Это притупляет его желание кровавой расправы над живым существом, Судьбой с ним повязанным. Она создана для него, рождена для него, живет для него. Его соулмейт. И потому, вместо того, чтобы быть послушным ведомым псом, Локи предпочитает быть своевольным волком. Он дергает Сигюн на себя под удивленный короткий вскрик и, заглянув в голубые глаза, тешит своего урчащего зверя:

— Отчего же?

Локи знает ответ. А она?..