Прихоти дьявола (СИ) - "oh.san.xo". Страница 15

Но голоса не умолкали, лишь обречённо стенали, переворачивая вверх дном мой воспалённый рассудок. Они что-то шептали, но так неразборчиво, что любые мои попытки разобрать хоть словечко с треском распались на миллион маленьких осколков. Не в силах вынести надоедливой трели, эхом отбивающейся от висков, я машинально приложилась головой о холодную каменную стену, пустив в кровь отрезвляющую боль и туман, кой хоть немного сумел успокоить призрачных покровителей. Ещё раз. И ещё. Билась головой до тех пор, пока по лицу не пронеслась тоненькая горячая струйка влаги, что стремительно скатилась по вздёрнутому, покрытому ссадинами, носу, миновала изгибы пухлых губ и устремилась вниз, к подбородку. За собой она оставляла приятный тёплый след, который я огладила пальцами, собрав мизерные капельки и поднеся их к губам, желая опробовать то, что так манило. Хоть я и прекрасно знала вкус собственной крови, сейчас она была не такой, словно и совсем не моей. Она напомнила мне сладкий шербет с приятной сладостью абрикоса, которым меня поил Мехмед не так давно, когда пришёл вечером читать мне свои стихи.

Я облизнула пальцы с дьявольски чистым упоением. Кровь, оказывается, была не такой отвратительной на вкус, как раньше, и запах её казался не таким едким и тошнотворным. Словно внутри что-то переключилось, и весь мир стал выглядеть иначе: то, что раньше было под запретом теперь — благословенный дар, сладкий заветный плод, что так хотелось вкусить, невзирая на клеймо греха.

Что, если я и сама теперь грех? Тогда каков толк сдерживать порывы внутренних демонов и их влечение к абсолютно привычным для них вещам? Может, если я выпущу их на свободу, то и сама обрету спокойствие? Ведь больше они не будут грызть меня изнутри, и сами смогут себе обеспечить питание, основанное на человеческих пороках и тьме, затаившейся в груди?

— En el nombre supremode mi Dios y de mi Diosa,callo tu mezquina boca,que si hablas de mí,te ardan los labios,te sangre la boca o temuerdas la lengua.Que si te acercas a mí,te ardan las piernas y los pies,si quieres alzar tu mano en micontra que los dedos te irriten,si tienes ojos no me veas,si tienes boca no hables de mí y ni me hables,si tienes pies no me alcances,si te levantas contra mí que el pesode la Diosa Paya caiga sobre ti.Asi sea. {?}[Во имя моего высшего Бога и Богини, если откроет рот ОН против меня, — до крови искусает язык. Если пойдет ко мне со враждой — запинаться начнёт. Руки поднимет на меня — пальцы сломаются. Есть у него глаза, да не видят меня. Есть рот, да не говорит со мной. Имеет ноги, но не идет ко мне. Все злобные замыслы его остановит богиня Пайя. Да будет так.] Голоса запричитали в безудержном сумасшествии, сотня разных тембров вопили не одновременно, то опережая, то отставая друг от друга. С каждым словом громкость нарастала, терпеть это — испытание, которое я вряд ли сумею пройти. Тело сковало крепким канатом, туго стянуло его, не давая шевельнуться, голос померк и даже попытка закричать от боли превратилась в тихий несвязный хрип. От этих бесконечных импульсов, оставляющих за собой пылающий длинный след, хотелось лезть на стену и царапать её, срывать свои ногти и ломать руки, вместо костей оставляя белую пыль, лишь бы избавиться от гнетущего чувства безысходности. Я не могу сбежать от собственной головы, от разума, в котором не осталось ничего, кроме желания отомстить и уйти на покой, спрятаться ото всех, чтобы никто больше не причинил мне душевной или физической боли. Во мне боролись две стихии, два желания, из-за которых я находилась на перепутье: либо остаться дома, обрекая себя на вечную боль, что в свою очередь даст почувствовать себя живой, или спрятаться в лесной непроглядной чаще, чтобы пустой бесчувственной оболочкой существовать до тех пор, пока не разрушится весь этот мир.

Слова на неведомом мне языке въелись в память, словно они — выжженное клеймо на стенках моей черепной коробки. Заклинание ядовитым осадком накрыло остатки рассудка, медленно отравляя его, подчиняя своей воле, подчиняя и ломая меня так, как угодно ему.

Что-то словно пронзило моё сердце, разразив всё тело раскатом грома, расколов его на части ударом смертоносной молнии. Все чувства и эмоции смешались воедино за одну жалкую секунду, заставив меня взреветь от грусти, засмеяться от радости и съёжиться от страха. И весь спектр человеческих эмоций закружил меня в чокнутом водовороте, где меня пронизывали все оттенки стыда и гнева, печали и радости.

В глазах — яркий свет. Я чувствовала, как этот свет проходит сквозь меня, как он наполняет каждую клеточку моего организма и превращает её в маленький светлый комочек, что собой вместе образуют плотный поток белого, точно снег, света. И боль, и наслаждение наполняли меня одновременно, чередуясь между собой, словно играя в какую-то незамысловатую игру-догонялки. Одно сменялось другим, все мои нервные окончания стали в сотни раз чувствительнее, на каждую такую перемену моё нутро реагировало донельзя ярко. Моё тело, казалось, воспарило над землёй, и каждая моя кость сломалась в этот момент, лишая меня надёжной опоры. Но вдруг они вновь срослись, унеся за собой всю испытываемую муку, на её место поставив лишь умиротворение. Долгожданное умиротворение.

Свет, что разлился перед моими очами молочной пеленой, туманным занавесом, стал неприятно пощипывать радужку, внутреннюю сторону век, кожу вокруг глаз. Он словно стал резать мои глазные яблоки, втыкать в них кучу маленьких иголочек, которые я не в силах была ни вытащить, ни сломать хаотичным движением очей. Чем больше я двигала ими, тем больнее мне было, тем отчаяннее я кричала в попытках избавиться от этого ощущения, что крепкими лозами обвило моё тело и стиснуло его в смертельных объятиях.

Сила света постепенно меркла, неприятное свечение заменяли разрастающиеся акварельные пятна тьмы, что облегчала мои страдания, проникая под кожу и залечивая каждую ранку, которую за собой оставило неизвестное мне сияние. Она была намного приятнее света, намного ласковее, бережнее. Тьма словно скрывала все мои недостатки, показывая лишь истинную, чего-то стоящую сторону, без изъянов, только с наилучшими качествами.

Я упала на пол, больно ударившись спиной об пол и услышав хруст собственного позвоночника, который не предвещал чего-то плохого. Такой хруст можно было услышать, когда меня кто-то очень крепко обнимал. Кто-то, кто в один момент позволил себе предать меня и забыть про поиски, отмахнувшись от моего уставшего фантома, точно от надоедливой мухи.

Я распахнула глаза, но тёмное полотно передо мной не исчезло. Словно меня закинули в полумрак, проверяя, смогу ли я сориентироваться, использовав лишь собственный чуткий слух. И действительно, каждый шорох я слышала донельзя отчётливо. Я попыталась проморгаться, наивно полагая, что после такого потрясения меня просто не отпускало подсознательное желание остаться в темное, но нет. Я отчаянно вглядывалась в кромешный мрак, в своей памяти по кусочкам собирая воспоминание о маленькой свече. Она же пылала перед тем, как меня пленили эти метаморфозы, что совсем неподвластны мне, так почему я сейчас не могу её найти? Сколько времени я пробыла в этом «трансе»? Час? Минуту? Неделю?

Время в том светлом месте было сказкой. Выдумкой, которой попросту не существовало. И я не могла определиться. Не знала, сколько пробыла в бессознательном состоянии. Я потёрла глаза руками. Может, мне мешала видеть кровь, что затекла в мои очи и покрыла их толстым слоем густой патоки. Но ничего не возвращало моего зрения.

«Почему я не вижу…?»

— Цена за дар… Цена за дар…

Истерично захохотав, я запустила пятерню в короткие каштановые волосы, крепко хватая их у корня и оттягивая так сильно, будто пытаясь содрать с себя кожу, стянуть её, словно надоевшую одёжку. Хриплый хохот срывался с покусанных уст, разрежая густой вибрирующий воздух, в коем всё ещё витал знакомый аромат смерти и благословения. Кровь и фиалки смешались в одно целое, насытив собой этот чёртов подвал до краёв.