Действительно ли была та гора? - Вансо Пак. Страница 14

К счастью, на следующий день после той ночи конюх Шин не появился. Даже постоянные гости — старшина и офицер, часто приходившие в народный комитет, почему-то не показывались. О том, что линия фронта чрезвычайно быстро меняет свое положение, можно было судить, даже сидя в офисе комитета. Народная армия северян отступала, вдоль дороги уже не хватало домов, чтобы расквартировать всех солдат, так что лагерь постепенно перемещался вверх по склону. Однако он еще не добрался до нашего дома. Пустое пространство, находившееся посередине, превращенное в руины во время летней бомбардировки, четко разделяло две деревни: одну, находящуюся на вершине горы, другую — у ее подножья. Наверное, если бы этот дом не был знаком нам, мы бы сюда не переехали. Несмотря на то что даже днем не было видно людей, мы выходили воровать только под покровом ночи. И как бы ни было нам тяжело жить, то, что нас окружали знакомые стены, успокаивало душу. Дом был для нас последним оплотом, охранявшим уклад жизни нашей семьи. Временами становилось грустно, потому что было очень трудно поддерживать даже этот простой уклад.

Однажды мать, почти не выходившая на улицу, зачем-то пошла в нижнюю деревню и, вернувшись, еще от ворот начала возмущаться. Она увидела, как одна старуха выходила из пустого дома, подняв на голову свернутое шелковое одеяло. «Боже мой, она была похожа на мерзкую ведьму, на грязную нищенку. Она что, не видела никогда шелкового одеяла? Ей, что, так хотелось укрыться им, что она его украла? Даже если она помешалась, всему есть предел, в конце концов!» — ругалась мать, дрожа от возмущения, словно увидела отвратительное зрелище, которое нельзя было видеть. Конечно, не ей было упрекать ту женщину. По сути, она жила за счет украденных продуктов, которые приносили ее невестка и дочь. При этом мать ни разу и виду не подала, что знает, как нам приходится добывать продукты, и с чистой совестью не без удовольствия ела то, что мы готовили. Она так возмущалась проступком старухи, будто лишь она одна была безгрешна. В ее бессмысленных словах, сказанных в здравом уме, не было и капли сострадания. Впрочем, тогда это было обычным делом. Я подумала, что таким образом она пыталась защитить себя и оправдать наше воровство.

Войска северян, как и в первый раз, когда мы их увидели, передвигались в основном по ночам. Днем было тихо, словно все вымерло. Невозможно было догадаться, проходили ли они через деревню в сторону линии фронта, находящейся на юге, или же, наоборот, отступали. Возможно, желая немного передохнуть, они останавливались в деревне, потому что на дворе стояла холодная зима, а дома лучше защищали от ветра, чем палатки, поставленные на открытой местности.

Больше всего меня интересовало, что они ели, чтобы иметь силы для сражений, но они, казалось, вообще не готовили еду. Однажды, выполняя работы по отправке беженцев на север, в одном из домов я услышала рассказ жившей в нем старушки. Она говорили о том, как прошлой ночью в ее доме остановился отряд солдат китайской народной армии.

— Вам не было страшно? — спросила я.

— Я тоже сначала думала, что будет страшно, но оказалось, что ничего страшного и нет. Они знают, как обращаться со стариками.

— И как они с вами обращались?

— Они сказали, чтобы я спала на арятмоге, а сами легли спать на витмоге — в самом холодном месте.

— Значит, вы спали с ними в одной комнате? — спросила я испуганно.

— А что такого, что в одной комнате? — Старуха хитровато посмотрела на меня. — Они же мне во внуки годятся. Конечно, если бы это были люди с запада, — она сделала акцент на слове «запад», — то им трудно было бы доверять, пусть по возрасту я бы им в бабки годилась.

— Они не просили у вас еды?

— Нет, не просили. У каждого был с собой паек. Все они спали, подложив под голову подушку, похожую на деревянный валик, но оказалось, что это была буханка хлеба. Они не пытались меня угостить, а я не просила. Так что каждый ел то, что у него было, а что? — Говоря так и всем своим видом показывая, что этот случай был забавным, она засмеялась, раскрыв беззубый рот, словно вспомнила что-то из своей далекой юности.

Если бы кто-нибудь из солдат, не важно, какой армии, предложил мне, вместо того чтобы разжечь огонь, сварить кашу, то я, наверное, закричала бы «ура!». Я не знаю, насколько мои наглость и бесстыдство воровки еды были благороднее, чем желание той старухи иметь шелковое одеяло, но мне хотелось быстро и благополучно выбраться из сложившейся ситуации. Конечно, быстро решить проблему и освободиться от сковывавших меня обстоятельств было выше моих сил, но я поняла, что мое благополучие каким-то образом связано с судьбой каждого из нас. Мне казалось, что если не появится конюх Шин, или офицер, или старшина, то жизнь без всяких проблем минует кризис, мир снова изменится, а мы снова будем жить не зная бед. Но я постоянно думала о словах, которые сказал мне в ту ночь Шин. Я искренне молилась, чтобы он никогда больше не появился в нашей деревне, и успокаивала себя тем, что его ночные угрозы были всего лишь пустыми словами.

За рекой Ханган слышались громкие звуки разрывающихся снарядов и знакомый нам с прошлого лета грохот пушек, не прекращавшийся ни днем, ни ночью. Такие раскаты войны становились для меня или радостным боевым кличем, вселяющим надежду на изменения в мире, или тревогой, подобной той, что возникает, когда смотришь, как на твоих глазах выкипает в котле масло.

Если сравнить власть отсутствующего конюха Шина и власть Кан Ёнгу, который не только хорошо справлялся с бумажной работой по отправке беженцев на север, но и занимал пост председателя народного комитета района, последняя на самом деле ничего не значила.

Кан тоже знал моего брата как больного туберкулезом и обычно лишь сочувствовал мне. Будучи от природы человеком мягким, он не мог заставить кого-то что-либо сделать. Даже когда нужно было принять решение, касавшееся его судьбы, он был мягок до безответственности. Не имея своего мнения, Кан плыл по течению, прислушиваясь к мнению других. Однако, когда нужно было отговаривать стариков, упорно желавших уехать на север, он был очень убедителен. В конце концов он разрешил ехать на север только одной женщине, остальных четверых уговорил остаться в Сеуле. Разрешение получила здоровая женщина примерно пятидесяти пяти лет, которую и старухой трудно было назвать. Она оказалась женой, а не матерью перешедшего на сторону севера. Не то чтобы Кану не удалось ее переубедить, просто он не стал этим заниматься.

— Говорят, что хозяин того дома — старик, сидевший в тюрьме в Южной Корее. Он не только был за коммунистов, но и слыл очень образованным человеком. Конечно, такой человек и в Северной Корее может работать на хорошем месте, поэтому есть надежда найти его. Но что касается других старух, их сыновья, ничего не понимая, перешли на сторону севера и изъявили желание вступить в ряды добровольческой армии. Как узнать, живы они или нет? Когда я сказал им, что в такую морозную и снежную зиму, пройдя три тысячи ли^[24]в поисках сыновей, они могут лишь напрасно потерять свои жизни, они все прислушались к моим словам.

— Вы хорошо поступили, — сказала я, понимая, каких трудов это ему стоило. — Стариков там, кажется, особо не жалуют.

— Мы что, думаешь, едем туда наслаждаться гостеприимством? После того как мир вновь встанет с ног на голову, здесь нам не избежать преследований.

Он легко сказал эти слова, но по глазам было видно, что он огорчен. Помолчав какое-то время, председатель внезапно спросил:

— Кстати, товарищ Пак, а у вас есть удостоверение горожанина?

— Конечно есть.

— И у членов семьи тоже?

— Конечно, у всех есть. Кроме двух маленьких племянников.

— Хорошо вам. Тогда зачем вам ехать на север? Если бы у меня было такое удостоверение, я никуда не поехал бы.

— Не говорите ерунды… Раз вы говорите, что не можете остаться, потому что у вас нет какого-то удостоверения, значит, вы едете?