Четвертое сокровище - Симода Тодд. Страница 6
Слово «фукай» означает «глубокий» и представляет собой комбинацию иероглифов «вода» (в данном случае это ключ, определяющий смысл иероглифа в целом) и «отверстие, пещера». Черты должны быть текучи и стремиться в глубину, будто значение иероглифа можно отыскать на дне колодца. Ни в коем случае нельзя изображать «воду» слитком легко и чересчур подвижно, ибо тогда вы не сможете добиться нужного эффекта. После иероглифа «глубокий» идет знак японской азбуки хирага-на, который читается «и» и является типичным окончанием прилагательных. Пара иероглифов «дзибун» означает «сам». Первый из них — «нос», второй — «делить». В Японии, говоря о себе, показывают пальцем на свой нос, а не на грудь. Второй иероглиф, «делить» или «понимать» (мы часто понимаем что-то лишь после того, как разделим это на составные части или разобьем его), изображает удар мечом. Почему комбинация этих иероглифов значит «сам», сейчас уже непонятно, хотя, вполне вероятно, «дзибун» метафорически представляет подлинное бытие личности. Значение этого сочетания может относиться скорее к бессознательному, нежели к сознательному уровню понимания, хотя это лишь праздная догадка. Знаки должны писаться с чувством углубленности в себя, а не под влиянием размышлений о прошлом.
Последние два иероглифа — «хаккэн» — означают «открытие». Первый значит «начало» (позиция лучника, готового выпустить стрелу), второй — «смотреть» (человек, вставший на колени, чтобы разглядеть что-то поближе). Так же, как иероглифы «глубокий» и «сам», иероглифы со значением «открытие» предполагают приближением чему-либо для того, чтобы проникнуть вглубь объектов, событий или человеческого существования. Таким образом, графические черты должны создавать соответствующее настроение своим мягким спокойствием.
Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн.
«Годзэн» тоже не было его настоящим именем. Его звали Синити Такагава. Сэнсэй Дзэндзэн наградил его псевдонимом как своего ученика и наставника высшего ранга. С того момента Годзэн редко думал о себе как о Синити Такагава. Он был просто Годзэн. Так же как сэнсэй Дзэндзэн был просто сэнсэем Дзэндзэн.
У школы он припарковался и зашел внутрь. Глубоко вздохнув, прошел в мастерскую, чтобы прибраться там.
Он быстро восстановил в мастерской функциональный порядок — остались только призрачные пятна туши на татами. Он тер их, пока циновка не начала расползаться, но следы все равно виднелись. Годзэн прекратил уборку и принялся обыскивать мастерскую: не найдется ли чего-нибудь личного о сэнсэе.
Листки для упражнений, сморщившиеся от высохшей туши, были сложены у стен. В застекленном шкафу — рулоны прекрасной рисовой бумаги для чистовых работ. Коробки с брусочками сухой туши и кисточки аккуратно сложены в ящиках бюро. На полках рядами стояли подставки под кисти — замысловато изукрашенные резьбой, будто сами были произведениями искусства. На стенах висели каллиграфические свитки.
Ничего не найдя — хоть он и не надеялся, ведь мастерская предназначалась только для занятий сёдо, — Годзэн перешел в главную комнату в передней части дома, где проходили беседы или групповые занятия. Там висели свитки, некоторые — в рамках, стояли растения, а на полу лежали подушки. На столике — чайный набор с несколькими чашками, цветочная композиция, подаренная одной из студенток, которая занималась еще и икэбаной.
Надеясь управиться побыстрее, Годзэн поспешно обыскал кухню, где не нашел ничего необычного. Осмотрел и ванную, затем вошел в личный кабинет сэнсэя и школьный офис. Просмотрел счета и всю документацию, но везде значилось название школы, а имени сэнсэя не было. Были там и журналы успеваемости, и справочные материалы, и каталоги. Но ничего личного. Даже в адресной книге были только те, кто так или иначе связан со школой.
В конце концов он отыскал налоговые счета некоммерческих организаций, подписанные полным именем сэнсэя — Киити Симано. С этого, по крайней мере, можно было начинать.
Спальня сэнсэя располагалась в задней части дома. Годзэн заглянул в двери. Комната была скромно обставлена: два торшера, комод и футон[10], свернутый и засунутый в длинный открытый ящик. Простая каллиграфия в рамке висела на стене. То были иероглифы «глубокий», «сам» и «открытие». Годзэн медленно подошел к начертанным знакам. Посмотрел на красную подпись стилизованными иероглифами: «Судзуки». Ниже располагалась вторая печать — учителя. Годзэн вгляделся: то была печать двадцать девятого сэнсэя школы Дайдзэн.
Годзэн лишь несколько лет назад приехал в Беркли учиться в аспирантуре. А в Японии он слышал об известной школе каллиграфии Дайдзэн. Странно: ни Дайдзэн, ни какая-либо другая традиционная школа японской каллиграфии никогда не упоминались в школе Дзэндзэн. Возможно, сэнсэй не хотел, чтобы его имя связывалось ни с одной, надеясь, что школа будет независимой вплоть до полной изоляции. Но почему на стене у сэнсэя висит каллиграфия работы ученика школы Дайдзэн?
Годзэн продолжал копаться в личных вещах сэнсэя. В шкафу на вешалках висела одежда, стояла обувь и стопки книг — в основном английские и англо-японские словари. Закрыв шкаф, он осмотрел кабинет. Еще можно поискать в комоде с тремя выдвижными ящиками. В верхнем не оказалось ничего, кроме носков и нижнего белья. Быстро закрыв его, Годзэн выдвинул второй, в котором оказалась всякая всячина: сломанные часы, монеты и карта Сан-Франциско.
Он перешел к нижнему. Там лежали только пыльная деревянная коробка размером с большой справочник и ненадписанный конверт. В углу, однако, виднелось стершееся имя компании — «Сыскные услуги Кандо» — и адрес в Киото. Он перевернул конверт — тот был заклеен скотчем, уже потрескавшимся и пожелтевшим.
Годзэн положил конверт и коробку на комод. Крышка была заперта на просею защелку. Отодвинув ее, он открыл коробку. На бархатной обивке покоилась тушечница. Вырезанная из натурального камня, она была прекрасна. В трещинах виднелись следы засохшей туши.
Печать на свитке… тушечница… история, услышанная им в детстве, — об исчезнувшем сэнсэе и пропавшей бесценной тушечнице.
— Ого! — произнес Годзэн вслух. Тушечница скорее всего — Тушечница Дайдзэн. Он закрыл коробку и положил ее вместе с конвертом обратно в ящик. Пробежав через весь дом в мастерскую, он схватил первый попавшийся обрывок и написал: «Занятия отменяются, сэнсэй болен». Прикрепил объявление к передней двери и выскочил из дома.
Киото
Читая в кабинете газету в один из тех спокойных утренних часов обычной вялотекущей недели, господин Кандо, владелец и единственный сотрудник частного детективного агентства «Сыскные услуги Кандо», ловил себя на том, что ему больше по душе спокойное затишье в работе, нежели постоянная беготня. Чем больше времени она занимала, тем меньше доходов приносила. В углублявшемся застое 90-х, который не давал пока надежды на более светлое будущее, большинство клиентов его были не способны платить за услуги. Он все равно брался за их дела, втайне надеясь, что клиенты по какой-нибудь счастливой случайности найдут способ возместить его издержки.
Кандо сделал последний глоток чая и поставил старую оббитую кружку на стол рядом со стилетом, отобранным у тощего оболтуса лет восьми-девяти, пугавшего им бездомную кошку. Он натолкнулся на эту парочку, когда искал черный вход в ресторан якитори[11], к тому времени обанкротившийся и покинутый хозяевами.
Он практически дочитал газету, когда вдруг заметил короткое сообщение о результатах последнего квалификационного соревнования в школе каллиграфии Дайдзэн. Там перечислялись учителя школы, их ранг и коррективы, внесенные последними состязаниями. В статье также упоминались слухи, что Арагаки, тридцатый сэнсэй школы Дайдзэн и ее глава, собирался уйти на покой после следующего турнира между школами Дайдзэн и Курокава.
Статья — как и любое упоминание о школе Дайдзэн — напомнила Кандо о деле исчезнувшей ученицы школы. Двадцать три года назад предшественник Арагаки, двадцать девятый сэнсэй школы Дайдзэн Киити Симано, нанял Кандо розысков одной из своих учениц, которая перестала посещать занятия и исчезла. Кандо нашел ученицу, Ханако Судзуки, и, хотя никогда с ней не встречался, мысли о ней редко покидали его.