Четвертое сокровище - Симода Тодд. Страница 7
Бумага, особенно бумага высокого качества, в свое время высоко ценилась в Японии. Она изготавливалась вручную, и только те, кто достиг высот в этом ремесле, был способен сделать бумагу высшего качества. Поскольку при изготовлении бумаги использовался особый клей, портившийся в теплую погоду, бумага изготавливалась только с ноября по март.
В наше время бумага уже практически не делается по старым технологиям, хотя производимая сейчас и отличается более ровной поверхностью, удобной для работы. Так же, как и с другими «сокровищами» каллиграфии, пользуйтесь лишь бумагой высшего качества. Дешевая тряпичная бумага отлично подходит для учебных занятий: пользуйтесь грубой стороной, она затрудняет контроль над движением кисти. Если вы пользуетесь васи — японской бумагой высшего качества, вам легче будет контролировать кисть и каллиграф сможет работать быстрее (хотя в этом случае намного легче ошибиться).
Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн.
В своей мастерской тридцатый сэнсэй школы Дайдзэн внимательно изучал кончик любимой кисти. Он начал трепаться — совсем чуть-чуть, так что это не отражалось на каллиграфии, но кисть могла выдержать лишь еще одно каллиграфическое состязание Дайдзэн-Курокава. Впрочем, как и он сам.
Уход с поста главы школы освободил бы его от недовольства, глодавшего сердце все время после того, как он возглавил Дайдзэн.
Его желание совершенствоваться в каллиграфии не умерло, как, впрочем, и стремление побеждать в состязаниях, но яркое внутреннее пламя поугасло. Сильнее всего тяга к величию была больше двадцати лет назад, когда в школе Дайдзэн еще был его предшественник Симано. Стремление превзойти Симано и стать сэнсэем Дайдзэн двигали им сильнее, чем желание победить любого из великих противников, с которыми его сталкивали состязания.
Поначалу Арагаки был рад, что Симано покинул школу — пусть даже и взял с собой Тушечницу Дайдзэн. Арагаки очень сомневался, что Симано вообще способен выиграть хоть одно соревнование Дайдзэн-Курокава. В стиле его предшественника, несмотря на эффектность, не чувствовалось основательности. Если изучить повнимательнее работы Симано (как это бесконечно делал сам Арагаки), все слабые стороны его творений, спрятанные за стремительными движениями кисти, стали бы очевидны. Явными становились не только отсутствие гармонии и огрехи техники, но и человеческие недостатки, будто каждая черта демонстрировала изъяны его личности. Арагаки никогда не понимал, почему большинство наставников школы, и особенно — ее глава, отдавали предпочтение работам Симано.
Легкий ветерок, проникший через открытое окно, зашелестел рисовой бумагой, разложенной на столе для занятий. Этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь его: сэнсэй убрал кисти и вышел из мастерской. Его дом стоял на узкой улочке в киотосском районе Арасияма, и теперь Арагаки направился по своему любимому прогулочному маршруту: мимо храма Тенрюдзи, через бамбуковую рощу около усадьбы Окоти-Сансо. Район Арасияма был известен своими бамбуковыми рощами, но эта была лучше всех. Тишина и прохлада, глубокие тени всегда оживляли его дух. Если бы только роща могла очистить его от растущей, чуть ли не маниакальной одержимости Тушечницей Дайдзэн и сэнсэем Симано.
Беркли
Тина Судзуки вышла из метро в центре Беркли, на Шэттак-авеню. Дожидаясь зеленого на переходе, она взглянула на часы: оставалось полчаса, точнее — тридцать две минуты, до начала занятий. Можно выпить кофе, прикинула она. Чтобы не опоздать на первое аспирантское занятие, она села на ричмондский поезд в 10:13 из Сан-Франциско, решив не рисковать на следующем в 10:33 — опоздания были частым явлением на этих участках железных дорог, уже обветшавших от времени.
Когда зажегся зеленый, она двинулась через дорогу вместе со всей толпой, в основном — студентами: их выдавали рюкзаки. Многие — азиаты; практически каждый второй студент в калифорнийском технологическом, как она слышала, был китайцем. Многие — из Чайнатауна Сан-Франциско, который находился всего в трех кварталах от того места, где выросла она.
Несколькими быстрыми шагами она оторвалась от толпы и свернула в боковую улочку, затем в другую и подошла к кофейне «Полунота». Купила большой кофе — местная смесь, «для здесь» — и, взяв тяжелую кружку, присела за крохотный круглый столик, на котором едва уместилась бы крупная пепельница. Размер столика, очевидно, должен был не позволять студентам разворачивать фолианты учебников и тетради, чтобы часами торчать здесь за единственной чашкой кофе. Лишь несколько столиков — не больше трети — были заняты, по большей части — преподавателями или же старшекурсниками: они читали или болтали с коллегами. Четверо внимательно слушали классическую музыку, несшуюся из динамиков «Полуноты», — одобрительно кивали или морщились, в зависимости от особенностей пассажа.
Из окна кофейни, открытого в этот теплый день — теплый, то есть, для района Залива, — за зелеными лужайками Народного парка она видела Институт мозга и поведения человека в Беркли. Два больших здания, одетые в пятнистую кедровую обшивку, были соединены административным и учебным корпусом из алюминия и стекла. Будто два полушария головного мозга, соединенные мозолистым телом.
Мозолистое тело: белая ткань (нейронные аксоны), соединяющая два полушария головного мозга. Она относительно больше по объему в женском мозгу, чем в мужском, хотя с функциональной точки зрения не совсем понятно, что это может значить. Возможно. женщины лучше могут координировать свои эмоции и речепорождение. Интересно, что у людей, страдающих аутизмом, мозолистое тело уменьшено. Основными симптомами аутизма являются проблемы с социальной адаптацией и речепорождением.
Тетрадь по неврологии. Кристина Хана Судзуки.
Отхлебнув кофе, Тина с удовлетворением заметила, что кофеин уже послушно блокировал восприимчивость нервных окончаний рецепторов мозга к аденозину, позволяя возбуждающему глютамату беспрепятственно распространяться по телу. Ощутив, как обострилось ее внимание и раскрылись подкорковые нервные узлы передних долей большого мозга, она бросила взгляд на стенные часы, одним глотком допила местную смесь и потянулась за рюкзаком.
Через парк она дошла до института. На развилке коридоров посмотрела сначала налево, затем направо. Номеров на аудиториях не было, как не было видно и указателя к конференц-залу. Тина огляделась — не пропустила ли она его.
Из-за угла вывернула женщина — загорелая, с копной рыже-белых дредов; на плече у нее висел тяжеленный с виду рюкзак. В руке был картонный стаканчик с пластиковой крышкой, обернутый пухлой изоляцией, чтоб не обжечься. Пахло молочным паром латтэ. Женщина улыбнулась и спросила Тину:
— Ищешь Хэбб?
— Это конференц-зал, да?
— Вроде того. Я как раз туда. — Подбросив бедром сползший рюкзак, она зашагала дальше. Когда Тина догнала ее, девушка сказала: — Кстати, меня зовут Джиллиан Рок. Ты, наверное, первый год? Вроде я тебя здесь раньше не видела.
— Тина Судзуки. Рада познакомиться, — ответила Тина. — Я действительно с первого года. А ты?
— Третий — вроде как. Я в прошлом году перевелась с КБ. — Джиллиан глотнула кофе, не сбавляя скорости. Затем пояснила: — Отделение комплексной биологии.
— Ах да. КБ.
Они свернули еще в один коридор, а затем в комнату, табличка на которой гласила «Конференц-зал Доналда О. Хэбба»[12] Тина и Джиллиан заняли единственные свободные стулья в самом дальнем конце длинного стола. Тина выудила из рюкзака тетрадь и ручку.
За исключением профессора, ведшею семинар, — он сразу бросался в глаза: был старше, одет в рубашку с пуговицами и напряженно всматривался в большой блокнот с какими-то конспектами, — остальные были студентами не старше двадцати пяти, как Тина. Хотя, впрочем, была пара человек и за тридцать. Почти перед всеми студентами стояли пластиковые бутылки с водой — «Калистога», «Напа», «Эрроухед». В аудиторию торопливо входили опоздавшие, видели, что мест больше нет, бросали рюкзаки на пол и вставали у стен. Джиллиан спросила Тину: