Вернуться и вернуть - Иванова Вероника Евгеньевна. Страница 81

С каких это пор ты стала спрашивать разрешение?

«С тех самых, как тебе стала доступна возможность разрешать, конечно!...»

Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее!

«Нет, мой милый, тебя ждёт другая собеседница...» — Мантия снова прячется вне пределов досягаемости, и больше всего её побег похож на щелчок по носу. По моему носу. Что ж, если выбирать не из чего, это может значить, что выбор и не нужен. В данный момент.

— Ты что-то сказала? Прости, я отвлёкся.

— Любопытно, на что?

— Как раз пытался уделить внимание одной мысли... Так о чём мы говорили? О том, что я изменился? И в какую сторону?

Лэни помолчала, подбирая слова.

— Вы стали легче.

— Да? А мне казалось, что напротив, поправился!

— И обзавелись привычкой язвить по поводу и без, — короткий комментарий, в котором нет и следа осуждения. — Я не имела в виду тело.

— Вот как? Разве душа имеет вес?

— Имеет. Но не каждому дано его ощутить. Эта лёгкость... Она тревожит.

— Тревожит тебя или кого-то ещё?

— Неважно. Тревожиться должны прежде всего Вы.

— Почему это?

— Лёгкость души свойственна тому, кто прекратил Поиск.

— Что же в этом страшного? Если поиски завершены, значит, нашёл то, что искал.

— Иногда перестаёшь искать, потому что больше не видишь Цель, — очень тихо произнесла Лэни, и шёпот холодным сквозняком скользнул по моей шее.

Что-то в словах Смотрительницы показалось мне близким. Не знакомым или понятным, нет. Близким. Но от этой близости веяло морозным дыханием ужаса. Я замер, не зная, как продолжать беседу, и Лэни, словно почувствовав моё внутреннее оцепенение, встала из кресла:

— Пожалуй, я пойду.

— Да, конечно... Тебе помочь?

— Помочь? — недоумевающий взгляд.

— С посудой.

— Нет, я справлюсь! — полные губы улыбнулись с прежней силой. Силой той Лэни, которая всегда была моим врагом. А врага я не мог отпустить без последнего укола:

— Что на самом деле заставило тебя прийти и завести весь этот разговор?

— Что? — лиловые глаза сузились. — Скупость, конечно же!

— Скупость? — я растерянно моргнул.

— Не хочу терять полезную вещь. Ещё летом мне показалось, что Вы вот-вот исчезнете. Растворитесь в воздухе вместе с утренним туманом... Было бы жаль так просто Вас отпустить.

— Почему? Избавление от противника должно было доставить тебе радость.

— Какой Вы, в сущности...

— Глупый?

— Этого я не говорила.

— А что ты хотела сказать?

— Только одно: хороших врагов берегут не меньше, чем хороших друзей.

— Первый раз слышу!

— Тогда постарайтесь запомнить: лишь побеждая противника можно совершенствовать себя.

— Но для этого подойдёт не всякий противник?

— Верно. И не всякий противник может и должен быть побеждён, — загадочно усмехнулась Смотрительница. — Подумайте об этом. Когда будет время.

Подумаю, дорогуша. Непременно. Если найду силы на раздумья. Может быть, сейчас?

Уже стоя одной ногой в коридоре, Лэни обернулась и сказала:

— И всё же, я Вам завидую!

— В чём?

— Вы увидите Пробуждение!

— М-да... — увижу, конечно. Вот только чему тут завидовать? Но глаза Смотрительницы странно мечтательны и печальны, а это нехорошо. Неправильно. — Хочешь, я потом тебе расскажу, как всё происходило?

— А можно?

— Мне никто не запрещал.

— Отсутствие явного запрета ещё ничего не значит, — покачала головой Смотрительница.

Очень может быть. Семейные церемонии потому и называются семейными, что посторонние на них не приглашаются.

«Не всякий противник может и должен быть побеждён». Что ты хотела этим сказать? Какую мысль пыталась донести до моего усталого и отчаявшегося разума? Есть ли у меня вообще противники? Настоящие, имеется в виду.

Если подойти к рассмотрению тщательно и придирчиво, то таковых найти не могу. В самом деле, кто был или является моим врагом? Сама Лэни? Ерунда. В данном случае «враг» — всего лишь фигура речи, потому что я знаю: волчица никогда не причинит мне вреда. Физического. Вред моральный слишком трудно измерить, чтобы оценить нанесённый урон, следовательно, эту составляющую наших со Смотрительницей словесных баталий учитывать не стоит.

Пойдём дальше. Родственники? Хм. Положим, меня не любят. Может быть, боятся. В отдельных случаях, ненавидят. Но если бы я представлял собой угрозу их существованию, давно бы уже почивал мёртвым сном в семейном склепе.

Кто ещё? С кем мне доводилось схлестнуться интересами? Что-то не припомню. Те, кто посягал на мою жизнь, в большинстве своём нашли покой в Серых Пределах. При моём непосредственном участии, разумеется.

Противники, противники, противники... Кстати, а что означает это понятие? «Те, кто противятся»? Очень возможно. Например, противятся изменениям, которые я привношу в их жизнь. Противятся новым чувствам и новым мыслям, стремясь сохранить привычную, а потому кажущуюся удобной неповоротливость сознания. Да, таких существ на свете много. Правда, я никому не навязываю своего мнения: хочешь — слушай, не хочешь — останемся каждый при своём. Проще уйти, чем переубеждать, внушать, помогать... Проще. Но не всегда получается.

А ещё противник — это тот, кто стоит против. Или напротив. Напротив тебя. Как отражение в зеркале. В зеркале... Что говорила Мантия касательно эмоций? Что они лучше и точнее всего передают картину происходящего? Да, наверное. Но почему мне не удаётся выудить из путаницы чувств толику смысла? Очень нужны факты. Факты, с которыми меня никто не торопится знакомить. Может, попробовать ещё раз? Последний?

И рука сама потянулась к потрескавшемуся корешку дневника.

«...Она угасает. Нет, не с каждым днём, как высокопарно выражаются неудавшиеся поэты. С каждым мигом существования. Моего существования, потому что для неё время не движется. Время завершилось. Подошло к концу. Иссякло. Утекло, как песок, как струйки воды сквозь пальцы. Ещё несколько месяцев назад, когда мы поняли, ЧТО случилось, жизнь застыла. Вокруг нас и внутри нас... Нет. Внутри неё всё-таки кое-что живёт. Живёт, несмотря на все доводы, крики, мольбы. Потому что она приняла решение. А когда Эли начинает упрямиться... Лучше не вставать у неё на пути. Это даже не лавина. Не ураган, пылью взметающий мироздание. Это — воплощённый Закон. А спорить с Законом бесполезно, потому что он выполнится, не считаясь с чужими мнениями...

...Я разрываюсь между двумя желаниями, ни одно из которых не может быть выбрано и осуществлено. Я хочу, чтобы она была вечно. Я хочу, чтобы её мучения прекратились. Но первое невозможно, а второе... Кто посмеет перечить её воле? Я? Нет, мой рассудок хоть и стоит на грани сумасшествия, но, как и каждое живое существо, я хочу жить. Пока ещё хочу. Да, мне твердят об ответственности, о долге... Пусть. Я знаю одно: когда всё закончится, мне будет совершенно плевать на все долги. И мои перед миром, и мира передо мной. Платить по счетам? Убирайтесь прочь, ревнители Равновесия! Мне не нужен мир без неё. НЕ НУЖЕН. И если вы будете цепляться за мои обязательства, я сделаю так, что этот мир не будет нужен и всем вам!...

...Меня убивает это ощущение: одновременно быть бессильным и беспомощным. Сколько себя помню, ни разу не оказывался в такой бездне. Ни разу. А ведь было по-всякому. Было страшно. Было больно. Было грустно, да так, что казалось: весь мир окрасился в серое. Смешно вспоминать прежние переживания. Смешно. Теперь я это понимаю. Она уйдёт, и цвета вообще перестанут существовать для меня. Цвета, вкусы, запахи, прикосновения. Сколько раз мы ссорились. Сколько раз кричали друг на друга до слёз, до хрипоты, до полной потери голоса. Сколько раз прощались... Только для того, чтобы минуту спустя вновь броситься друг другу в объятия. Потому что мы не можем быть друг без друга. Существовать — можем, но быть... Не получается...