Иллюзорная реальность (СИ) - Блэр Аси. Страница 41

Также Штормов чуть ли не заставил меня погасить кредит в банке у Юли со своих денег, и хоть я сопротивлялась изо всех сил, после проведений этой процедуры облегченно выдохнула – не хотелось ставить под удар сестру Оли, мало ли какая проверка у неё будет и выяснится факт странного, необоснованного одобрения кредита мне с выдуманным обеспечением. С подругой тоже объяснилась насчёт увольнения и прочих своих поступков – она была за меня рада и явно в мыслях уже поженила нас с Тимуром (мы заходили к ней вместе).

Но самое приятное – уже вторую ночь мы спали с Тимуром вместе – кровать была одна, а диван не внушал доверия своим довоенным видом. И парень этим нагло воспользовался, стискивая меня в своих объятиях так сильно, что дух захватывало. Однако мы оба пока были слишком загружены, чтобы отдаваться любовным утехам не на автомате, чисто механически, а получая от этого удовольствие, поэтому просто спали в обнимку. Я слишком сильно переживала о том, как пройдет мой разговор с Ниной Федоровной, о её самочувствии, смогу ли я когда-нибудь вернуть расположение и любовь отца… Если это вообще ещё возможно. А Тимуру по несколько раз в день названивала соседка и, как я поняла, жаловалась на Настю: на то, что она водит в отсутствие брата домой каких-то парней, устраивает пьянки-гулянки и тому подобное вместо того, чтобы готовиться к поступлению. Штормов в свою очередь звонил сестре, пытался отчитывать её, даже угрожать, но она сразу закатывала ему по телефону истерики и бросала трубку. Прав был Тимур, когда говорил, что слишком избаловал её. А Настя, не будь дурой, безграничной любовью брата ой как пользуется!

Я предлагала Штормову вернуться в город, чтобы разобраться с сестрой, уверяла, что справлюсь здесь сама и приеду обратно, но парень, хоть и очень сильно переживал за Настю, всё равно отказывался оставлять меня здесь одну. От этого на душе становилось невероятно тепло. В такие моменты нежности мне хотелось обнять Тимура сильно-сильно и никогда больше не отпускать. Чёрт! Да я втрескалась в Штормова похлеще любой эмоциональной и чересчур чувствительной девушки-подростка. И впервые подобное чувство меня больше радует, чем пугает.

***

Я сидела, нервно теребя пальцы, не найдя твёрдой поверхности для успокаивающего постукивания. Сердце громко и часто отбивало свой непривычный неровный ритм, в ушах звенело. Про нервозное состояние лучше и вовсе умолчать.

– Жень, – мягко позвал меня Тимур, взяв мои, оказывается, холодные руки в свои, и лишая, таким образом, возможности пошевелить ими. – Все будет хорошо – не переживай. Врач говорил, что подобная операция проводится ими не впервые, и она наверняка пройдёт хорошо, – пристально вглядываясь в мои глаза, пытался передать мне свою уверенность. Но откуда она у него взялась в этих безжизненных белых стенах?

– Мне страшно, – испуганно залепетала я.

– Это нормально, Кудряшка, – успокаивающе произнес он и осторожно пересадил меня на свои колени. – Но скоро всё закончится, вот увидишь, – в макушку прошептал Штормов, нежно перебирая мои волосы.

Когда команда врачей по одному стала выходить из операционной, я вся сжалась – их слово может повернуть мою жизнь, как в сторону вечного внутреннего истязания себя, так и в сторону искупления и надежды на счастливое будущее с Тимуром.

– Доктор, – я суетливо вскочила, когда увидела знакомое лицо. Врач кинул на меня мимолетный взгляд, но всё же остановился, дождавшись, когда я подбегу к нему поближе. – Как всё прошло? Как она?

– Через пару дней будет также бодра и весела, как восемнадцатилетняя девчонка, – улыбнувшись, выдал шутливо доктор. – Не переживайте, Евгения! Всё прошло даже лучше, чем я предполагал. Нина Федоровна – настоящий боец. Если хотите узнать подробности – зайдите ко мне в кабинет после двух. Заодно я напишу вам, какие нужны медикаменты для быстрого восстановления. Но уверен, она и без них быстро вернется к своему привычному ритму жизни. Сейчас я спешу!

– Да, да, конечно! Спасибо вам большое! За всё! Я обязательно забегу к вам после двух, – произношу вслед удаляющемуся доктору и с довольной улыбкой на лице разворачиваюсь к Штормову, который, разумеется, всё слышал и тут же раскрывает руки, чтобы обнять меня. Мне становится значительно легче.

Выждав рекомендованные врачом два дня, сегодня я пришла в больницу, чтобы навестить Нину Федоровну и поговорить с ней. Не могла заснуть всю ночь накануне – даже мягкий голос Тимура и его успокаивающие поглаживания по голове не помогли мне расслабиться. Я тысячу раз прогоняла про себя свою речь: невнятное объяснение, почему поступила именно так, а не иначе, и жалкое оправдание насчёт состояния алкогольного опьянения и глупости в силу возраста. Думала, стоит ли рассказывать женщине, почему я в то время была такой – вела себя по-бунтарски, старалась нарушать правила и отгораживаться от проблем. Также, не знала, стоит ли упоминать в своём монологе Вадима и мачеху, которые тогда нехило надавили на меня. Потом решила, что они тут ни при чём. Хоть Тимур и утверждает обратное, тот ужасный поступок – это целиком и полностью моя вина. И ничья больше. Теперь время настало: я готова сознаться во всем. А после – будь, что будет.

– О, Женечка, здравствуй! Я так рада, что ты пришла! – искренне встречает Нина Федоровна, отложив книгу в сторону, когда я, после топтания за дверью, наконец, осмеливаюсь зайти в палату.

– Здравствуйте, – смущаюсь, но подхожу ближе к кровати женщины, – как ваше самочувствие?

– Ох, Николай Владимирович – настоящий волшебник. Я уже и забыла, что у меня что-то болело. Ещё день – два, сказал, подержит, а потом – выпишет домой. Спасибо, деточка, вашему фонду. Если бы не вы и ваша материальная помощь – не знаю даже, что бы со мной уже было.

И Нина Федоровна, игнорируя мои фразы – опровержения, начинает без умолку восхвалять ФПОП и меня с Олей в частности. Другие старушки в палате с готовностью включаются в разговор, пытаются разузнать подробности, что это за фонд такой, почему они о нём ничего не слышали, и по какому принципу мы выбираем, кому помогать, а кому – нет. Приходится отвечать невнятно и неоднозначно.

Конечно, я безумно счастлива, что с женщиной всё хорошо, и у неё столько сил, энергии и впечатлений, чтобы общаться, но мне не удастся избегать этого разговора вечно. Я должна с ней поговорить. Сейчас.

– Нина Федоровна, не могли бы вы выйти со мной в коридор. У меня к вам личное дело, – кое-как отвязавшись от соседок по палате, прошу женщину следовать за мной.

– Женечка, что-то случилось? – обеспокоенно спрашивает Нина Федоровна, которая всё время идет сзади, пока я от нервов чуть ли не вприпрыжку ищу где-нибудь в этой больнице укромное местечко. – Ваш фонд больше не сможет помогать мне, да?

– Нет, дело не в фонде. Ох… Садитесь, пожалуйста! Сейчас мне придется поднять очень неприятную для вас… и меня тему.

– Да что такое, дочка? Говори уже как есть: что стряслось?

Я сделала глубокий вдох, беспокойно пригладила топорщащийся ворот на своей блузке и быстро произнесла:

– Речь пойдёт о событии восьмилетней давности… Об аварии, в которую вы тогда попали.

Нина Федоровна сначала непонимающе смотрит, а потом в её глазах мелькает озарение.

– Это ты, что ли, про тот случай, когда у меня ночью сердце прихватило, а таблетки закончились, и пришлось через дорогу в круглосуточную аптеку бежать?

Я нервно сглотнула и кивнула.

– Дело в том, что за рулем той машины, которая вас тогда сбила, была я… У меня в тот день был школьный выпускной, я напилась… – начала тараторить, пока хватало смелости, боясь взглянуть на женщину, но она меня возмущенно перебила.

– Что за глупости, Женечка? Не понимаю, зачем ты сейчас на себя наговариваешь? Я отлично помню ту ночь и прекрасно знаю, кто меня сбил. Но я тогда не стала писать на него заявление: соврала полиции, что не видела лица водителя – от греха подальше. Да и мать его жалко мне было – она хорошая женщина, мы с ней когда-то давно неплохо ладили. Ну и заболела Катя в тот год сильно… Слава богу, травма у меня тогда неопасная была, всё зажило как на кошке.