Невинность в расплату (СИ) - Шарм Кира. Страница 38

— Эй! Ты что делаешь?! Ты занимаешься не тем!

Орал я, снова и снова падая вниз. На пол. После очередного сокрушительного удара, перед которым я несколько раз подряд пролетел пространство зала для тренировок. От окна до окна. Учитывая, что зал занимал два этажа…

— Ты охренел вконец???

Орал со злобой, чувствуя, как слезы на глаза наворачиваются и я сам не то, что подняться, пошевелиться не в силах.

— Отец тебе платит за что? За то, чтобы ты, твою мать, научил меня драться! А ты, урод. Что делаешь? Ты меня просто метелишь. Как грушу. В фарш превращаешь. Тебе что? Самоутвердится не на ком? Надо обязательно так? Того, кто слабее бить? Да?!!!! Так ты, сука, просто урод! Ты обязанностей своих не выполняешь! Отрабатывай давай по всем правилам! А то тебе не поздоровится!

Да.

Я тогда падал.

Валился с высоты после крутого удара. И яростью. Злобой отвечал на все!

— А что, сопляк? Ты, я смотрю, без папочки-то ни хера не стоишь?

И он бил. Херачил.

По челюсти. По лицу. По ребрам.

И как же я его ненавидел!

Весь мир сузился для меня до одной крохотной, ничтожной точки.

До него.

Того человека, что так умело. Без всяких эмоций. Раз за разом. Причинял просто адскую боль!

Ооооо, он умел!

Он знал каждую, самую болезненную точку! Знал те места, где кости неплохо срастаются.

И так любил херачить прямо по еле-еле схватившимся хрящам!

А я…

Я был просто сопляком. С тем весом, что мог только летать по залу после его кулаков. Мог подняться. Пусть даже переломанным. Но никак не мог нанести ответный удар.

Хотя нет.

Я их наносил! Я поднимался и херачил! Со всей дури! Со всей яростью и ненавистью, на которую только был способен! Она застилала мне глаза! Красной пеленой, жалящим маревом закрывала все!

Херачил!

Валил в челюсть, по ребрам, не умея ничего! Но только сам себе ломал кулаки! И пальцы!

— Ты охренел просто! Ты должен меня учить! Что тебе с того, что ты бьешь слабого?!

— А ты слабый! Ты слабый! Ты что думаешь? Сильным надо родиться, да? Или силе можно научить? Нееет! Ты просто слабак. Какой толк в том, что я тебя учить чему-то стану? Один удар… Вот такой… И все! Все! Бадрид! Ты сдох! Допустим, перед этим ну… максимум троих вырубил! Но! Если ты сила, на тебя всегда нападают шакалы! А от удара четвертого ты просто сдохнешь! Потому что они! Они всегда нападают толпой! Жрут стаями! Трахают стаями! И убивают. Тоже. Стаями.

— Ты, блядь, просто исполни то. Зачем тебя наняли. Просто, мать твою, научи меня драться!

Да. Я рос. Становился взрослее. Но ни хрена не менялось. Вот и теперь. Мне. Сопляку. Приходится зажимать раздробленный в стотысячный раз нос. Не сломанный. Именно раздробленный. Потому что эта сволочь не учит драться. Зато сам херачит каждый раз на поражение!

Научиться не чувствовать боль. Не подавлять. Именно не чувствовать. Стать к ней равнодушным.

Погасить ярость. Научиться не ощущать. Не поддаваться ни единой эмоции.

Вот, чему я учился в спортзале. Вот, что по-настоящему закаляло. Учило взрослеть.

И потом.

Когда мой тренер меня просто вышвырнул где-то в пустыне.

Без еды. Без всяких ориентиров. Без возможности прикрыть голову. С выбором, покрыть ее рубашкой, подставив тело под палящее солнце или сдохнуть от солнечного улара. С маленькой флягой воды.

И я шел. Плелся. Падал и поднимался. Три дня шатался по этой гребанной пустыне!

Вот тогда стало наплевать. Тогда почувствовал. Понял.

Наплевать на все. На страх. На злость, что поначалу заставляла выть и придумывать самые разнообразные, самые изощренные казни для этого, как я тогда считал, урода. На собственные потребности. На подгибающиеся ноги и спекшуюся под солнцем кожу.

Вот тогда я это почувствовал. Собственную силу. Настоящую. Внутреннюю. Которая в сотни, тысячи раз сильнее тела. Эмоций. Всего, что окружает. Всего в принципе.

И эта сила заставила меня распрямиться. Перестать ползти. Уверенно ставить шаг. Даже усмехаясь палящему солнцу растрескавшимися от крови пересохшими губами.

А наносить удары. Просчитывать ситуации наперед. Драться с врагом в бизнесе или на ринге. Это уже пришло само. Мелочь. Просто. Все просто, когда тебя ничто не задевает. Не способно задеть.

И вот теперь.

Теперь.

Будто комаром под кожу. Под удары ребер. Проник яд. Имя которому Мари.

И крушит. И ломает. Все, что выстраивалось годами. Потом. Кровью.

Крушит так, что вскрывает череп.

Даже сейчас.

Дав Ольше передышку, усаживаю сверху. Яростно вколачиваюсь в нее.

А все равно. Слышу ее запах. И будто ее тонкие пальчики скребут.

По груди. В самое нутро добираются. Царапают ногтями. Даже будто голос ее. Тихий. Нежный. В ушах звенит.

— Твою мать, Ольга, — дергаю ее бедра сильнее.

Под стоны, под звуки ударов заглушить этот голосок хочу. Начисто заглушить. Перебить. Забыть и не вспоминать больше.

Запах другой. Порочный. Похотливый. Он воздух пропитывает. Всю комнату. И ее. Ее тоже выветрить должен.

— Быстрее, — почти рычу, вбиваясь оглушительными хлопками.

Ольга уже не стонет. Орет. На ультразвуке.

Хоть кого-то этой ночью накрыл оргазм.

Уши закладывает, а все равно.

Скребет. Скребет внутри. Все сильнее.

И тревогой дикой какой-то. Ядом обволакивает.

— Чеееерт!

Рывком поднимаюсь на постели, даже не заметив, как стряхиваю все еще кончающую Ольгу прямо на пол.

— Бадрид? Ты что? Я… Что-то не так? Что с тобой?

А хрен знает, что. Только одно чувствую. Надо спешить.

Накидываю брюки и рубашку, застегивая на ходу.

Даже не думаю, куда. Ноги сами несут, не разбирая дороги, не всматриваясь.

Через кусты роз. Оставляя на шипах обрывки кожи. Несусь.

И внутри все нарастает паника.

Что-то страшное случилось. Что-то. Катастрофическое. И главное одно! Успеть!

— Маааариииииии! Нееееет! Нет, твою мать!

Я падаю, как подкошенный рядом с ней на землю. Глохну от собственного крика.

Блядь. Я не успел. Не успел, черти бы жрали эту ограду!

Всего одну секунду! Или меньше! Один шаг, и сумел бы ее поймать на лету!

А теперь только остается, что упасть рядом с грохотом повалившимся прямо передо мной телом!

40 Глава 40

— Бадрид Каримович! Господин!

Как из пелены слышу надрывный голос Ирмы.

— Сейчас доктор будет! Ее перенести надо.

— Не трогай!

Хватаю за горло, второй рукой отшвыривая на расстояние.

— Не трогай ее!

— Барид… Каримович… Хозяин! Ее же в дом надо… Доктор… Я уже набрала. Уже едет. Вы… Вы, пожалуйста… Успокойтесь! Я умоляю вас!

Ужас. Блядь, почему на меня она смотрит с таким ужасом! Не на Мари, которая лежит передо мной с неестественно вывернутыми конечностями.

— Бадрид Каримович! Я вас умоляю! Не надо! Да! Это я не досмотрела! Я! Но… Прошу вас! Ради всего святого! Я не могла… Она как с ума сошла, когда вас увидела… С вашей… С… С этой…

Блядь.

Я ни хрена не понимаю!

Почему Ирма трясется и падает на колени передо мной, умоляюще складывая на груди руки? Что она там несет?

— Не трогай, я сказал.

Блядь. Неужели не понимает?

Трогать нельзя!

Позвоночник. Позвоночник может быть поврежден!

— Мари!

Лихорадочно вожу рукой над ее лицом. Как безумец.

Нееет!

Она не может умереть! Мать вашу! Не может!

Дышит.

Там, под ребрами, все на хрен, замирает, а после снова пускается в галоп.

Дышит!

Едва ощутимо. Но на ладони остается ее теплое дыхание. Слабое. Слишком слабое. Но все же… Шанс есть…

— Ты кому позвонила?

Уже сам вытаскиваю мобильный. Благо, он всегда у меня в кармане брюк.

— Раушскому! Тому, который и вас с детства выхаживал! Помните! Вы тогда тоже с лошади упали! Десять годочков вам было! Все говорили, что ходить не сможете! А он поднял! Он вас на ноги поставил! И ее поставит! Бадрид! Миленький! Хозяяяяин! Умоляю! Умоляю вас! Не надо! Я же! Я же ни при чем! Я ведь как могла! Старалась! Оберегала! Кто же знал! Я как лучше хотела! Отправила ее. Чтоб увидела. Чтоб поняла. Чтоб иллюзий напрасных не питала! Как она! Как моя дочь! Она же девочка еще совсем! Любила вас! Любила! Так любила! Я хотела, чтобы она поняла! Чтобы мечтать перестала! Чтобы увидела! Кто же знал, что она… И Гедеон…