Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк. Страница 36

– Нет, – сказал Гай. – Я не буду продавать его теперь. Хочу знать наверняка, что он будет в хороших руках, когда я уеду. Поэтому с вашего разрешения, сэр, я хотел бы отдать его Килу. Так я хоть могу быть уверен, что с ним хорошо обращаются.

Килрейн впился глазами в отца.

– Бога ради, папа! – взорвался он наконец. – Неужели ты хочешь, чтобы мы выглядели жалкими скупердяями.

– Ладно, – вздохнул Алан Мэллори. – Вы выиграли оба. Но скажу вам честно, я не могу себе позволить выложить тысячу долларов. Когда сами станете плантаторами, поймете почему. Даже самые большие и прибыльные плантации, как эта, заставляют их владельцев влезать в долги. Мы богаты землей и рабами, но бедны наличными. Если ты, Гай, возьмешь пятьсот долларов, я приму у тебя коня. Если нет, придется тебе поискать других покупателей, а тогда уж побоку благородство и щепетильность!

Гай долго стоял в раздумье. Но, по правде говоря, у него не было выбора, и он знал это. Он, конечно, мог добраться до Нью-Орлеана пешком, ночуя под открытым небом, но дальше – море! Пробраться без билета на судно, отправляющееся в Гавану? Он отбросил эту мысль сразу же, как только она пришла ему в голову. Ему, возможно, придется ждать не одну неделю без гроша в кармане, пока такой корабль не войдет в нью-орлеанскую гавань. Да и не хотелось ему предстать перед капитаном Ричардсоном голодным попрошайкой, а ведь не исключено, что на Кубе ему придется несколько месяцев ждать возвращения капитана, если невольничье судно отправилось к берегам Африки.

– Хорошо, сэр, – сказал он. – Я возьму эти деньги – мне ничего другого не остается. И спасибо вам, мистер Мэллори, большое спасибо.

– Не стоит благодарности, мальчик, – ответил Алан Мэллори.

– Бог свидетель, Гай, – сказал Килрейн, когда они вышли, – ты умеешь найти подход к людям. Я бы не смог выудить у отца пять сотен долларов, если бы даже выпрашивал их стоя на коленях. И я рад, что тебе удалось уломать его. Знал бы ты, как мне было неловко из-за его скупости и…

– Забудь об этом, – отрезал Гай. – Мне должно быть стыдно, а не ему. Твой отец – настоящий белый человек, если у тебя хватит ума понять, это. А если бы даже было иначе, когда есть отец – это уже очень много…

– Прости, Гай, – тихо сказал Килрейн. – Не хотел напоминать тебе… Ужасно скверная вышла история. Люди в округе уверены, что с этой дуэлью не все было чисто. Никто, абсолютно никто, Гай, не верит, что Джерри мог превзойти твоего отца в меткости. Половина говорит, что там был какой-то обман, а другие…

Он вдруг замолчал в замешательстве.

– Продолжай, Кил, – сказал Гай.

– Ох уж этот мой длинный язык! – тяжело вздохнул Килрейн. – Видно, мне все же придется договорить. Остальные, Гай, считают, что твой отец, чувствуя себя виноватым, и не пытался попасть в Джерри. Фред Далтон, секундант Джерри, даже пригрозил одному человеку, что вызовет его на дуэль, потому что тот всем говорил, будто Вэс выстрелил в воздух.

– Фред прав, – спокойно сказал Гай. – Я видел дуэль, Кил. Прятался в кустах на Ниггерхедской косе. Папа не стрелял в воздух…

– Но тогда как же так получилось? – прошептал Килрейн. – Я видел, как стреляет твой отец. Да он с двадцати пяти ярдов мог бы пулей крылья у мухи оторвать! А ведь он стрелял первым – все знают, что…

Гай молчал, глядя на друга полными печали глазами.

– Я хотел бы теперь попрощаться с Фитцхью, если ты не возражаешь, – сказал он. Килрейн умолк на полуслове с открытым ртом: слова уже готовы были сорваться с языка, но он стиснул челюсти.

– Ладно, пойдем, – сказал он.

Они застали мальчика сидящим в кресле и читающим «Жизнеописание двенадцати цезарей» Светония на латыни. В свои десять лет Фитцхью Мэллори мог уже читать на латыни и греческом. Он был прирожденным грамотеем, одним из тех кротких созданий, которые время от времени появляются, подобно белым воронам, даже в среде азартных любителей и знатоков лошадей, собак и огнестрельного оружия, которых много среди мелких землевладельцев. И Гай, который и сам был книгочей не из последних, мог это понять и оценить.

Увидев их, Фитцхью встал и с улыбкой протянул руку. Это был удивительно красивый мальчик, гибкий и стройный, с лицом, словно написанным художником дорафаэлевской эпохи, и массой мягких кудрявых золотистых волос. Но его глаза были все еще печальны: горе не успело забыться. И это тоже очень хорошо понимал Гай.

– Здравствуй, Гай, – сказал Фитц, когда Гай пожал ему руку.

– Пришел попрощаться, – сказал Гай хрипло. Внезапно он понял, и эта мысль отозвалась в нем болью, что именно такого брата ему всегда недоставало – не такого, как Том, с его неразвитым примитивным умом, не такого, как Килрейн с его хвастовством и заносчивостью, а младшего брата, похожего на Фитца, славного, смышленого и доброго: учить и опекать такого – настоящее удовольствие.

Глаза Фитцхью потемнели: он был явно огорчен.

– Ты уезжаешь? – спросил он. – Как жаль, Гай.

– Но почему? – удивился Гай. – У тебя даже не было времени узнать меня поближе…

– Вот поэтому-то мне и жаль с тобой расставаться, – сказал Фитц. – Я хотел бы стать одним из твоих друзей.

– Тогда можешь считать, что ты мой друг, – сказал Гай. – Дай руку. Увидимся, когда я вернусь. Но пока…

– Что, Гай? – спросил Фитц.

– …пусть Кил научит тебя ездить верхом и стрелять.

– Но я не люблю этим заниматься, Гай. Зачем же мне учиться? Я люблю ухаживать за животными, а не убивать их. А если мне куда-то нужно добраться, я и пешком дойду.

Гай принял эту точку зрения вполне серьезно, в то время как на лице Килрейна появилась презрительная улыбка.

– А тебе и не надо любить подобные вещи, – проговорил он неторопливо, – ты ведь не любишь лекарства, которые мама давала тебе, скажем, от боли в животе? Но они необходимы.

– Почему? – спросил Фитцхью.

– Потому что у тебя есть голова на плечах. А умная голова не всякому дана, это большая ценность. Вроде сокровища. И мужчина должен уметь защитить его. Сдается мне, тебе суждено подарить миру что-то свое, Фитц. И ты не имеешь права загубить свой талант: люди не должны быть лишены его только потому, что ты не научился стрелять более метко, чем какой-нибудь задиристый идиот, который занимает место и дышит воздухом, предназначенным для лучшего, чем он, человека…

– У тебя очень своеобразные взгляды, Гай, – сказал Килрейн.

– Это не мои взгляды, по крайней мере, не я это выдумал. Я просто повторяю то, что много раз говорил мне отец, но это правда, Кил. И еще он всегда говорил, что единственная разновидность аристократии, которая чего-то стоит, это аристократия ума и таланта. Посмотри, что читает этот малыш. А ты смог бы?

– Да уж конечно нет, – ответил Килрейн.

– А я бы смог, но с трудом. Когда мы вошли, его глаза так и бегали по строчкам. Я тебе вот что скажу, Кил: у этого парня больше мозгов в левой ягодице, чем у тебя или у меня в голове. Его будут дразнить, изводить, оскорблять, если он к тому времени, когда вырастет, не научит всех хоть немного уважать себя, овладев их же собственным оружием. Они даже с его умом смирятся, если ему будет сопутствовать сила. Поэтому ему придется научиться бить в тамтам и плясать вокруг костра с раскрашенным лицом, завывая во всю глотку, если все так делают, потому что это единственный способ…

– Боже правый, Гай, – прервал его Килрейн. – До чего же горьки твои слова…

– …добиться того, чтобы его надолго оставили в покое и дали заниматься тем, чем он хочет. Поэтому ему надо научиться ездить верхом и стрелять, уметь выпить при случае так, как это положено джентльмену, знать толк в картах и быть галантным с дамами. Всему этому, всей той чепухе, по которой мы судим о мужчине, придется научиться. Эту цену ему придется заплатить – ведь никто не свободен в этом мире, – чтобы стать в конечном итоге самим собой. Пора мне заканчивать свою проповедь. Ну, что скажешь, малыш? Попробуешь?

– Если ты этого хочешь, Гай, – сказал юный Фитцхью Мэллори.