Сарацинский клинок - Йерби Фрэнк. Страница 59

Пьетро смотрел на нее. Он не мог разглядеть ее лица. И он жалел, что не видит его. Может, ее лицо что-то сказало бы ему – помогло бы понять ее.

– Хорошо, – сказал он, – я уеду и не буду больше беспокоить госпожу нежелательным вмешательством…

Когда утром он уезжал, она уже была на ногах и пожелала ему доброго пути. Но глаза ее ничего не выражали. И, проскакав галопом по подъемному мосту, он подумал, что никогда не узнает степень ее двуличия – степень ее предательства по отношению к Рикардо. Или – а ведь этим в конечном итоге оборачивается всякое предательство – степень ее предательства по отношению к самой себе.

Больше всего удивляло Пьетро то, что его это задело. Он не знал почему. Он любил Ио, потерял ее. Он должен вступить на полный опасностей путь, чтобы вновь завоевать ее. Но когда он вспоминал о некрасивой сцене в темном коридоре, у него почему-то щемило сердце.

Пройдет еще немало времени, пока Пьетро познает собственное сердце.

8

Четыре года, прошедшие между апрелем 1216 года, когда Пьетро наконец добрался до Палермо, и сентябрем 1220-го, когда Фридрих пересек Альпы и спустился в Италию, оказались одним из худших периодов в жизни Пьетро. Причина была простая – он был полностью лишен всякой возможности предпринимать что-либо в отношении Иоланты. Первые шесть месяцев он потратил на безуспешные попытки получить огромное наследство, насчитывающее несколько миллионов таренов, которое оставил ему Исаак. Это оказалось совершенно безнадежным делом. Люди Фридриха, управляющие островом, не выказывали ни малейшего желания отдавать такие деньги или даже часть их из императорских сундуков без прямого приказа самого Фридриха.

Пьетро написал Фридриху, но для того, чтобы письмо дошло с Сицилии до Германии, требовалось от трех до пяти месяцев – если оно вообще туда доходило, – а Фридрих не торопился с ответом. Когда Пьетро в конце концов получил ответ императора, в нем было только сказано, что Фридрих сам по приезде займется этим делом. Тем не менее это письмо в одном смысле оказалось весьма ценным – в нем признавались претензии Пьетро на наследство.

Благодаря этому простому признанию за подписью Фридриха, скрепленной императорской печатью, Пьетро смог просуществовать эти четыре года. Он получил возможность занимать деньги у банкиров, которые рады были одолжить ему и больше – в надежде завоевать расположение Фридриха. Но Пьетро ненавидел влезать в долги. Он ограничивался лишь суммами, на которые мог прожить достаточно скромно со своими оруженосцами Уолдо и Рейнальдо. В любом случае никто не одолжил бы ему достаточно денег, чтобы заплатить двум или трем сотням наемников, необходимых для штурма Хеллемарка, а деньги ему были нужны только для этого. Так что ему не оставалось ничего другого, как ждать.

Ждать Фридриха. Ждать, когда что-нибудь случится. Что-нибудь, способное изменить ход вещей. Способное поддержать в нем надежду.

К весне 1219 года он уже не мог больше терпеть. От отчаяния он сел на коня и в сопровождении Уолдо и Рейнальдо поехал по направлению к Рецци.

Хозяин постоялого двора Руффио смотрел на него с нескрываемым ужасом, восхищением и не без страха.

– У господина железные нервы! – сказал он. – Вернуться сюда в сопровождении всего двух вооруженных людей! Сир Пьетро, вам надоела жизнь?

– Нет, – сказал Пьетро, – мне не надоела жизнь. Откупоривай бутыль, мой добрый Руффио. А теперь я жду от тебя новостей.

Руффио принес флягу.

– Что хотел бы знать мой господин?

– Все, – сказал Пьетро. Где-то в глубине мозга у него зрел сумасшедший план. Как-нибудь он проскользнет в Хеллемарк. Как-нибудь он вытащит Ио оттуда. А потом они вдвоем будут скакать…

– Сир Энцио, – рассказывал Руффио, – ужасно непопулярен. Многие рыцари бросили службу у него. Его сервы постоянно на грани восстания, так плохо он с ними обращается. А когда крестьяне так настроены, урожай бывает ничтожным…

– А граф Алессандро? – спросил Пьетро. Странно, подумал он, что я должен спрашивать сначала о нем, откладывая вопрос, ради которого я скакал все эти трудные лье, но неважно. – Граф Алессандро, – повторил он, – расскажи мне о нем.

– Граф Алессандро в Риме, старается замести следы своего предательства до того, как прибудет император. В Роккабланке остается только Андреа, н причины, по которым он там сидит, его не украшают. С тех пор как господин Рикардо, да упокоится его душа, умер три года назад в Рокка д'Аквилино, праздные языки постоянно связывают имена Андреа и госпожи Элайн. Говорят, в ней причина того, что Андреа задерживается здесь, вместо того чтобы ехать в Рим. Эти свиньи болтают, что эта связь началась еще до того, как умер сир Рикардо…

Пьетро вновь удивился горькому уколу своей памяти. Поведение Элайн, ее моральные устои или отсутствие их его не касаютсяГ И тем не менее, когда он вспоминал ту борьбу в темном коридоре, он вновь чувствовал себя… как обманутый любовник. Или муж, которому наставили рога.

– А почему, – спросил он, заставляя свой голос оставаться спокойным, – он не женится на госпоже? Она ведь теперь вдова.

– Он не может, – ответил Руффио. – Разве вы не знаете, что они двоюродные брат и сестра? Это запрещенная степень родства. Его Святейшество запретил браки между родственниками в четвертом колене. Это мудрый запрет, потому что иначе все знатные роды окажутся в инцесте, ради того чтобы сохранять свои владения в руках одной семьи.

Пьетро смотрел на круглое, доброе лицо Руффио. Дальше откладывать было нельзя. Он должен задать этот вопрос – ради ответа на который он приехал, который прятал в глубине сознания, последняя его надежда…

– А как поживает госпожа Ио? – прошептал он.

– Как вам сказать, – начал Руффио и замолчал. – Мой господин, – произнес он наконец, – я не знаю, как сказать вам это…

Пьетро поднялся и уставился на него.

– Там теперь есть ребенок, сир Пьетро, – выговорил Руффио. – Сын. И госпожа на редкость счастлива. Говорят, что она целые дни поет…

Пьетро почувствовал, что у него подгибаются ноги. Он сел, очень медленно.

Я все еще могу осуществить мой замысел, думал он. Пробраться в Хеллемарк, убить Энцио и взять Ио себе в жены. О Матерь Божья! Как предал меня самый глубокий из всех женских инстинктов. Ио не Антуанетта. Она женщина, истинная женщина, и она может любить этого ребенка, хотя он зачат от презираемого ею мужчины…

И все равно я могу сделать это. Убить Энцио и весь остаток моих дней видеть его лицо в облике этого мальчика! Жить с сознанием, что эта сладкая плоть, принадлежащая теперь мне, уступала в горячем экстазе потному телу этого зверя… Я думаю, что окажусь бессильным рядом с ней. Мне кажется, что эта мысль породит во мне отвращение, подобное отвращению Антуанетты, и прекрасная плоть Ио будет пахнуть порчей и скверной, и меня будет тошнить от ее поцелуя… О Боже, Боже! Какой я слабодушный дурак!

– Мне очень жаль, господин, – сказал Руффио. На его круглом лице была написана тревога.

Пьетро вынул из пояса серебряную монету и положил ее на стол.

– Не тревожься, – сказал он. – Ты только что спас жизнь, возможно, и мою тоже. Поехали.

Он не вернулся на Сицилию. Вместо этого, поскольку все были уверены, что Фридрих в скором времени появится в Италии, Пьетро со своими людьми двинулся в направлении Венеции. Но перед этим он совершил один ранее не планируемый поступок.

Он нанес визит госпоже Элайн.

К его удивлению, она встретила его приветливо.

Она была одета, как и положено вдове, во все белое, и этот цвет очень шел ей. Ее лицо было серьезным и спокойным, глаза более не источали ненависть. Теперь в них был мир. Приятие.

И все равно она волновала его. При этих белых одеждах ее красота в мрачных залах замка смотрелась как плач. В ее взгляде, когда она смотрела на него, не было тепла. В ее взгляде не было вообще ничего. Даже интереса. И все равно она волновала его.

И вдруг он осознал – я могу полюбить эту женщину. Я сошел с ума. Даже думать об этом безумие. Я слишком одинок. После Ио – после утраты Ио – подобные фантазии рождаются слишком легко. Фантазии? Нет. С первого дня, когда я увидел ее, Элайн волновала меня. В ней есть что-то от Цирцеи – если она ненавидит меня, это даже лучше. Все лучше этого полного отсутствия интереса. Она заживо хоронит меня под глыбами этого холодного безразличия… Я должен покинуть это место. Еще один день в этом зачарованном замке, и я утрачу свою душу…