Охота на Лань. История одной одержимости (СИ) - Линдт Нина. Страница 44

– Подсечка! Коварная подсечка, я тебе что, кусок дерьма, мной бросаться?! – пожилой воин был багровым от злости.

– Если вы с таким удовольствием шлепаетесь на землю, значит оно и есть!

Они одновременно повернули головы на хохот Марко. И тоже рассмеялись. Оказалось, Джованна использовала прием Лоренцо на маэстро, и тот позорно пал.

Несколько раз она спрашивала про братьев. С ними Марко поддерживал переписку, но из опасения, что письма читают, писал о жене скупо: «Франческа шлет вам свой поклон», «Франческа долго болела, но поправляется», «Моя жена зовет меня к обеду». Он старался описанием своего быта дать понять братьям Джованны, что с ней все хорошо. Письма в ответ приходили такие же краткие в отношении нее: «Наш поклон твоей второй жене», «Горе по потере Джованны и Валентина не должно мешать вам быть счастливыми», «Надеемся, что твоя жена в здравии и передаем ей свой поклон». Все остальное – вести из Флоренции, увы, неутешительные.

Глава 4. Доверие как первый шаг

«Пьеро Медичи, кажется, задался задачей уничтожить престиж Флоренции и своей собственной семьи, – писал Лоренцо. – Помнишь, он велел схватить своих дядей? Их приговорили к казни, но смельчакам удалось сбежать из Флоренции. К нам Медичи потеряли всякий интерес и расположение, Торнабуони тоже. Мы разорены, Марко. Оглядываюсь вокруг и не верю, что мы, те, на кого отец возлагал столько надежд, разрушили наш семейный дом и дело. С гибелью Джованны и Валентина во мне и в Джакомо что-то невосполнимо сломалось. Мы стали словно чужие друг другу.

Джакомо совсем забросил дела и все глубже уходит в религию. Этого мерзкого монашка Савонаролу Пьеро Медичи удалось на время выдворить из Флоренции, но это не вернуло ему власть, а значит, Савонарола еще вернется и будет сильнее, чем прежде. Но я теряю брата. Мы ссоримся из-за политики. Из-за веры. Из-за всего на свете.

Пришлось сократить количество слуг и экипажей, наше имущество охотно покупают. Единственное, что радует: письма, похоже, больше никто не вскрывает, но я по-прежнему опасаюсь, что нашу переписку могут читать.

Когда пришел ноябрь, я все вспоминал Джованну. Она так его не любила… Валентин ее смешил и подбадривал. Надеюсь, они теперь на небесах, еще более неразделимые, чем прежде.

У нас третий день идет снег и не тает. Все говорят, это из-за разгульной жизни Пьеро. Флоренция его ненавидит: со своим другом они хорошенько похозяйничали в купеческих семействах. Девушки обесчещены. Горожане боятся выпускать своих дочерей куда-либо.

А недавно на снегу в поле обнаружен труп зверски замученной девушки. Судя по всему, ее держали связанной и насиловали несколько дней, били, а потом просто придушили и выбросили. Она простолюдинка, все решили, что сама напросилась, может, продавала себя на дороге, попала не в те руки. Что ж… Может, но… Марко, говорят, у нее рыжие волосы…

Чтобы отвлечь горожан от зловещего снегопада и поруганной чести девиц, Пьеро заказал Микеланджело построить из снега скульптуру, развлечь народ. Как будто Микеланджело ремесленник… Слышал, будто бы на площади Сеньории стали собирать снег. Как низко падает искусство и люди, когда уходят просвещенные и сильные правители!

Расскажи мне больше о твоей практике. И передавай привет Франческе, мне не терпится с ней познакомиться».

Марко не читал Джованне этого письма. Она сама не просила, только спрашивала, есть ли новости, и он кратко отвечал, понимая, что излишние детали могут оказаться болезненными.

При всей ранимости Джованны и ее еще неполном выздоровлении Марко поражало, что она начала проявлять твердость и выдержку в фехтовании. Маэстро Вирде скрепя сердце признавал, что она фехтует лучше Марко и некоторых «оболтусов, родившихся с мечом в руке». А также в медицине – Джованна уже сама иногда вскрывала нарывы, зашивала раны, перевязывала и отмеряла настойки. Марко оставалось только восхищаться тем, как она говорила с больными.

– Джованна, я горжусь тобой, – сказал он как-то вечером, когда они убирались в кабинете. – Тебе удалось успокоить сегодня жену мясника всего парой слов.

– Я научилась этому у тебя, – спокойно ответила она. – Ты всегда говоришь с ними о пустяках, чтобы отвлечь.

– Тебя не испугать ни рвотой, ни кровью, ни кишками. Я все время опасаюсь, что тебе станет дурно.

– Напрасно. В жизни есть вещи страшнее.

И у него все похолодело внутри. Он снова вспомнил строки письма Лоренцо про рыжеволосую девушку. Что эта тварь делала с Джованной? Он смотрел, как светится ее кожа в сумерках, как искры огня от свечи пляшут в волосах, убранных под жемчужную сеть. Она все больше напоминала прежнюю Джованну, только вот все-таки прежней не была.

– Марко, – нахмурилась она, дописывая в журнале состав настойки, который отдала сегодня ростовщику для его больной матери, – почему ты так смотришь на меня?

– Я спрашиваю себя, не нужно ли тебе еще чего-нибудь, родная? Может, я мало делаю для тебя? Может, тебе хочется чего-то, а ты боишься спросить? Прогулки, праздник, поездка на природу? Нас часто приглашают на вечера, я до сих пор отказывался, но, может, ты хочешь?

– Нет. Ты все делаешь хорошо.

Она встала и, прежде чем выйти из комнаты, неловко извинилась:

– Пойду узнаю, как там ужин.

Но, выйдя за дверь, Джованна просто прижалась к ней спиной. Было душно, немного тревожно и как-то щемяще тоскливо. Он спрашивал, чего не сделал для нее. А она? Что она для него сделала?

Ей было жалко Марко. Рядом с ней он несчастен, а если однажды полюбит девушку, то Джованна будет препятствием его счастью. Уже сейчас она испытывала муки совести. Но если она ему расскажет об этом, он, конечно, засмеется и разуверит ее. Только она видит, как ему с ней неуютно, почти как ей с ним.

А самого Марко все больше поглощала таинственная болезнь четырех знатных пациентов. Эта загадка позволяла ему отвлекаться от растущей необходимости отношений с женщиной: Джованна теперь почти все время была рядом, и если во время приема он не думал о ней, то на фехтовании и отдыхе бороться с искушением становилось все труднее. Стараниями поварихи Джованна хорошела на глазах, пропадала болезненная худоба, она становилась все более живой и активной.

Поэтому Марко так увлекся загадочным недугом: лучше думать о нем, чем о жене, спящей в соседней комнате.

– Я вижу, ты чем-то озабочен, – вдруг сказала Джованна одним вечером.

Они сидели друг напротив друга за столом. Она читала, а он, сцепив пальцы, задумался снова о странной хвори своих пациентов. Что бы он ни пробовал, улучшения не было, а сегодня во время осмотра Марко понял, что жизнь одного из них висит на волоске. Врач ощущал беспомощность перед таинственным врагом, которого не мог определить ни с помощью книг, ни с помощью преподавателей и друзей-врачей. Отовсюду шли письма, что подобного заболевания они не встречали. И предположения, что это могло быть, с вариантами лечения. Но все впустую.

– Ничего особенного, просто… – но тут Марко замер. Джованна следила за ним и беспокоилась, раз решилась спросить. Он не может просто так, по глупости, успокоить ее и сделать вид, что ничего не происходит.

Он робко поднял на нее глаза. Его мечта, его сладкая греза сидела напротив, ждала ответа, а он чуть было не потерял возможность, которая дается один раз.

– У меня серьезная проблема, – признал он.

Джованна уже несколько дней наблюдала за ним: Марко был сам не свой. Она подумала, что он, наконец, влюбился в кого-то, но скрывает от нее и мучается. И как бы это ни было унизительно для жены, Джованна не злилась на него, а сочувствовала и пыталась придумать выход для Марко. Но не находила.

– Расскажи мне, – попросила она.

– Присядь рядом, если хочешь, я покажу тебе все, что удалось узнать об одной странной болезни, – предложил он, не веря, что она пойдет на это.