Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго. Страница 23
— Это точно, старина Мартин Лютер если бы знал, к чему приведут его идеи, наверняка никогда не стал бы проповедовать. Мне он нравился, хороший был мужик, простой и не заносчивый, с ним и выпить можно было, и песни погорланить. Да и идеи у него были правильные, а вот закончилось все как всегда — резней… Кстати, я ведь теперь лютеранин.
— Лютеранин? Ты? — Эржебет округлила глаза. — Не верю!
— Клянусь своими винными погребами!
— Как же ты так умудрился? Великий Тевтонский Орден и — бац! — лютеранин…
— Вот, теперь ты понимаешь, какая у нас тут веселая жизнь была? — Гилберт хохотнул. — Все так закрутилось, завертелось. Мой последний Великий Магистр и первый герцог уговорил меня сменить веру. Я и сам к тому времени уже не был ревностным католиком. По сути ведь не так уж и сильно отличаются католики, лютеране, кальвинисты эти, у чокнутого Цвингли в горах… Все мы одному Богу молимся. И вместо того, чтобы драться друг с другом, лучше бы объединились и добили эту сарацинскую гниду…
Гилберт прикусил язык, с запозданием подумав, что лишний раз упоминать Садыка в присутствии Эржебет не стоит. Действительно, на ее до этого веселое лицо опять набежала тень.
— Верно, — глухо произнесла она. — Я это хорошо на своей шкуре почувствовала. Мы все с балканскими странами были разобщены, грызлись между собой, не выступили против него вместе — вот и поплатились…
Эржебет сгорбилась, понуро опустила голову. Сейчас она выглядела сломленной, потерянной — Гилберт никогда не видел гордую и сильную Эржебет такой. Почти жалкой. Она нервно потерла левую руку, и, приглядевшись, Гилберт заметил красный след на ее коже, словно браслетом охватывавший запястье. Такие обычно остаются от веревок или кандалов.
Гилберт похолодел.
— Это он сделал?
Эржебет сперва недоуменно взглянула на Гилберта, потом на свою руку — видимо она раньше даже не замечала, как машинально трет след.
— Даже не помню, может, он, может, сама поранилась во время работы. — Складно врать она никогда не умела.
Гилберт потянулся, коснулся кончиками пальцев запястья Эржебет. Совсем легко, почти невесомо. Осторожно провел по красному следу. Как же он хотел стереть его навсегда…
Эржебет вздрогнула, резко выдохнула и отдернула руку так, будто к ней прижали раскаленное железо.
— Гил, давай не будем больше об этом, хорошо? — тихо попросила она. — Все уже в прошлом… Лучше расскажи еще что-нибудь о своей жизни.
И Гилберт начал рассказывать. Истории о своих блестящих победах, солдатские байки, смешные случаи из жизни двора его герцогов — только яркое, светлое, жизнерадостное. Он надеялся, что, слушая его болтовню, Эржебет хотя бы ненадолго забудет обо всем плохом. И радовался, видя, как она заливисто смеется над его шутками, совсем как в старые добрые времена. Исчезает так испугавшая его надломленность в ней…
— … и тогда я сказал: «Ваше Величество, этот синий парик идеально подходит к вашим глазам!». Он мне: «Раз так, то я доверяю твоему вкусу, Гилберт». И пошел в таком виде на бал. Придворные, конечно же, боялись ему слова поперек сказать и дружно хвалили его костюм.
Эржебет утерла выступившие на глазах слезы.
— Черт, Гил, как же я соскучилась по твоим ехидным остротам! Все-таки ты совсем не изменился. Как был редкостной занозой, так и остался.
— Я могу считать это признанием моего Величия? — Он хитро прищурился.
— О да, Великая Заноза Гилберт Байльшмидт! — Эржебет расхохоталась. — Думаю, стоит отлить медаль с такой надписью и…
Она не договорила и вдруг замерла, прислушалась. Гилберт тоже насторожился.
— Сестренка Лиза! — донесся со стороны дороги дребезжащий детский голосок, потом раздались сдавленные всхлипы. — Сестренка Лиза!
— О нет, это же Аличе. — Эржебет в панике метнула взгляд на хворост, затем на Гилберта. — Я же тут с тобой так засиделась… Она наверняка переволновалась и уже решила, что меня съели чудовища… Аличе, я здесь! Все в порядке!
Она подхватила вязанку и поспешила к дороге. Гилберт пошел следом, еще не до конца понимая, что происходит.
— Сестренка-а-а! — К Эржебет кинулась заплаканная рыжеволосая девочка, вцепилась мертвой хваткой в ее передник. — Почему ты так долго? Я думала… Я думала, что тебя…
Она перевела взгляд на Гилберта и, сдавленно пискнув, юркнула за спину Эржебет.
— Чудовище!
— Чего? — Гилберт озадаченно нахмурился.
Эржебет тихонько прыснула в кулачок.
— Нет, нет, Аличе, это вовсе не чудовище. Это мой друг Гил. Посмотри, он вовсе не страшный.
Девочка робко выглянула из-за подола Эржебет, бросила на Гилберта настороженный взгляд. Он попытался ей приветливо улыбнуться, но, похоже, снова ее напугал — она заметно побледнела.
Гилберт растерялся — обычно у него неплохо получалось ладить с мальчишками, с которым он с удовольствием играл в войну, но вот девочки совсем другое дело — и посмотрел на Эржебет с немой мольбой о помощи. Эржебет вздохнула, на ее лице так и читалось: «Напугал ребенка, страшный-страшный Гил!».
— Аличе, а почему ты пошла за мной в лес? Неужели меня настолько долго не было? — спросила она таким ласковым голосом, какого Гилберт никогда прежде от нее не слышал.
— Я бы никогда сюда не пошла… — тихо ответила девочка. — Но сеньор Родерих разозлился, когда увидел, что тебя нет на месте. И велел мне тебя найти.
Гилберт заметил, как при этих словах напряглась Эржебет. На мгновение в ее глазах появилось затравленное выражение. И снова, снова он ощутил в ней надлом. Что-то в ней изменилось, появилось нечто инородное и чужое, что совсем не подходило ее природе.
— Гил, прости, мне надо срочно возвращаться в усадьбу, — она слегка виновато взглянула на Гилберта, затем вдруг ее голос неуверенно дрогнул, в нем зазвучала робкая надежда. — Ты ведь… еще приедешь?
— Конечно, приеду! — с жаром пообещал Гилберт и постарался беззаботно ухмыльнуться. — Никуда ты теперь от меня не денешься!
Эржебет легко шагала по тропинке рядом с Аличе, едва не пританцовывая. Хотя, вроде бы, радоваться было нечему — в усадьбе ее наверняка ожидал строгий выговор от Родериха. И все же Эржебет не могла сдержать улыбку. После встречи с Гилбертом на душе стало легко и спокойно, Эржебет чувствовала прилив сил, казалось, что она может преодолеть любые трудности, какие ждали ее в австрийском доме. Ведь главное — он рядом, он обещал приехать еще. А Гилберт Байльшмидт никогда не нарушал своих обещаний.
И действительно, он появился через три недели — непринужденно залез через окно на кухню, где Эржебет чистила кастрюли. Они болтали обо всем на свете, и Эржебет вновь почувствовала облегчение, словно его присутствие на некоторое время снимало с ее плеч тяжелую ношу. С тех пор Гилберт зачастил в австрийский особняк, умудряясь каким-то чудом не попадаться на глаза ни Родериху, ни солдатам его личной гвардии, дежурившим у ворот — Эржебет оставалось лишь поражаться его ловкости.
Иногда Гилберт приходил раз в три дня (видимо, останавливаясь на время в трактире неподалеку от усадьбы), иногда пропадал на недели и даже месяцы, но всегда возвращался. И так год за годом. Он стал для Эржебет лучиком солнца, освещавшим ее скучные, полные тяжелой работой серые будни.
Гилберт старался приносить ей новости о жизни ее земель, но пока не обзавелся хорошей сетью шпионов, чтобы узнавать все. В целом выходило, что Венгрия, может, и не процветала под властью Габсбургов, но все было не так плохо, как при османах.
В целом жизнь под властью Родериха оказалась весьма сносной, Эржебет приходилось много трудиться, но, по крайней мере, к ней относились с уважением, никаких унижений, издевательств. Родерих был мелочным и придирчивым, но ничего страшнее двухчасовой лекции о том, как правильно ставить заплатки на простыни, от него можно было не опасаться.
Со временем Эржебет познакомилась с остальными обитателями особняка. Кроме Аличе здесь жили и другие захваченные Родерихом страны, а также находившийся на особом положении мальчик — Священная Римская Империя или просто Людвиг. Он считался воспитанником Родериха, редко общался со слугами, но, тем не менее, вездесущая Аличе умудрилась с ним подружиться, и он иногда заглядывал на кухню к ней и Эржебет. Собственно говоря, два этих ребенка и стали единственными друзьями Эржебет в усадьбе, с остальными странами отношения не заладились, а с людьми тем более. Но она особо не расстраивалась. Ведь у нее был Гилберт.