Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго. Страница 40

Теперь ее чистота принадлежала лишь ему одному.

«Рассказывают, что она чиста и непорочна, словно Святая Дева! Но ходят слухи, что на самом деле она колдунья… И хранит в своем замке отрезанные головы побежденных мужчин!»

Гилберт уже не помнил, кто сказал эти слова в день, когда он впервые встретил Эржебет, но они навсегда врезались ему в память, потому что удивительно точно отражали противоречивую суть Эржебет. Краснеющая от прикосновений Гилберта, трепещущая даже от самой невинной ласки, и в то же время соблазнительная и раскрепощенная до бесстыдства. Такая разная. Эржебет никогда не смогла бы ему надоесть. Утоляя ею свой голод, он никак не мог насытиться полностью.

Гилберт протянул руку, смахнул капельку влаги с атласной кожи Эржебет, очертил ладонью плавный изгиб ее талии, коснулся бедра… Но в этот момент раздался стук в дверь.

— Господин Пруссия, я принес завтрак, — послышался голос слуги.

Гилберт нахмурился, недовольный, что его отрывают от такого интересного занятия, но все же встал с постели и поднял бархатный бордовый халат, лежащий прямо на ковре возле кровати. Накинув его на плечи, Гилберт уже собрался открыть дверь, но спохватился, вернулся к Эржебет и натянул на неё одеяло до самого подбородка. Только убедившись, что никто не сможет нечаянным взглядом осквернить его сокровище, Гилберт отворил дверь.

На пороге стоял слуга с большим подносом, на котором красовалась ваза с темно-фиолетовым виноградом, румяными персиками и сочно-красными яблоками, бутылка вина и два бокала.

— Прошу прощения. — Лакей попытался войти в комнату, но Гилберт отобрал у него поднос, одарив своим особым зверским взглядом исподлобья.

— Проваливай и возвращайся в полдень с обедом, — бросил Гилберт, захлопнув дверь у слуги перед носом.

Гилберт поставил поднос на прикроватный столик и, присев в кресло, снова устремил взор на Эржебет. Он наблюдал, как трепещут во сне ее иссиня-черные густые ресницы, как чуть вздрагивают карминовые губы. Это уже становилось его любимым занятием, Гилберт мог смотреть на Эржебет хоть целую вечность. Чтобы подсластить удовольствие, он плеснул в бокал вина и, пригубив темно-багровую жидкость, прокрутил в голове воспоминания недавних дней.

Они были неразлучны: ездили на охоту или скакали верхом наперегонки, упражнялись в фехтовании, стрельбе из мушкетов и борьбе, плавали в ближайших реках и озерах (точнее, плавала Эржебет, Гилберт, со времен купания в Чудском озере побаивавшейся воды, только наблюдал за ней с берега). А ночью занимались любовью, долго, самозабвенно и дико. Гилберт выплескивал на нее свое неистовое желание, Эржебет отвечала не меньшей страстью. Их пламя сталкивалось, рождая взрыв: падая в очередной оргазм, Гилберт думал, что ради этого момента и стоит жить.

Но все же что-то было не так. Гилберта не отпускало ощущение, что чего-то не хватает, чего-то очень важного, особенного. Без чего их с Эржебет союз не может быть полноценным.

Не в привычках Гилберта было копаться в своих чувствах, но сейчас он попытался разобраться в себе и в том, что же испытывает к Эржебет. Найти причину неудовлетворенности, которая терзала его, даже когда они с ней становились единым целым. Постепенно Гилберт понял свои смутные ощущения: Эржебет была с ним, но не совсем. Отдавалась, но не до конца. Между ними все еще существовала какая-то преграда. Он владел ее телом, но этого ему было мало. Нужно было что-то другое, гораздо более важное. Ее любовь.

Гилберт вздрогнул, как только в сознании всплыло это слово. Такое пошлое, истрепанное многочисленными романтическими стишками и историями, всегда казавшимися Гилберту глупыми и смешными. Неужели ему не хватало именно этого?

«Я… хочу ее любви… потому что сам люблю ее. Да быть того не может! Все эти цветочки и томные вздохи! Это же для слабаков! Изнеженных мальчишек! Я не могу чувствовать такое… Конечно же, нет! Это не любовь! Это желание обладать! Я хочу ее. И она будет моей! Только моей! Собственность Великого Пруссии! И все. Никаких сантиментов для слюнтяев!»

Гилберт все больше распалялся, споря с самим собой. Он с силой сжал бокал, хрупкий хрусталь треснул, осколками осыпавшись на ковер. Багровая жидкость заструилась меж пальцев, до жути напоминая кровь. С секунду Гилберт смотрел на свою руку, затем небрежно вытер ее салфеткой, решительно встал с кресла и подошел к кровати. Гилберт взглянул на Эржебет сверху вниз, зло усмехнулся. Он собирался доказать сам не зная кому, а скорее всего самому себе, что просто хочет ее тело и все. Он сможет взять ее, получить удовольствие, и ничто не будет его терзать.

Медленно-медленно Гилберт протянул руку и с каким-то особым трепетом коснулся кончиками пальцев щеки Эржебет.

Губы Эржебет тронула легкая улыбка, она сильнее прижалась к ладони Гилберта, потерлась щекой. Ластилась, точно кошка.

— Гил, — шепнула Эржебет, приоткрыла глаза и посмотрела на него из-за паутины ресниц.

Ее улыбка стала шире. Такая светлая, полная тепла. А взгляд… Гилберта будто молнией пронзило. Да! Это было именно то, чего ему недоставало! Чего он хотел на самом деле. Чтобы она смотрела на него вот так, с нежностью, искренним обожанием. Он хотел не только ее тело, но и ее сердце. Ее любовь. Потому что сам любил ее каждой клеточкой своего существа.

— Доброе утро, Лизхен, — произнес Гилберт так ласково, как никогда, и погладил ее щеку.

Но его голос разрушил волшебство момента. На долю секунды на лице Эржебет промелькнула паника, а затем тепло в ее глазах исчезло, они заледенели, будто два изумрудных кристалла.

— Я бы не сказала, что оно такое уж доброе, если учесть, что мне пришлось лицезреть тебя, — едко процедила Эржебет.

Первый удар. Гилберт был сейчас полон благодати, а Эржебет язвила и грубила.

— Привыкай, теперь меня будет очень много, — по привычке ехидно парировал он.

— Охо, неужели? Значит, я все еще не наскучила господину? Меня повысили в звании со шлюхи на пару дней до любимой наложницы? — Ее голос так и сочился ядом.

Еще удар. И еще один. Гилберт содрогнулся.

— Не произноси это слово.

— Какое?

— Оба.

Гадкие. Грязные. Они марали его искренние чувства.

— Не шлюха и не наложница… Тогда кто же я для тебя, Гил? — Эржебет пытливо взглянула на него, и он чуть было не произнес: «любимая».

Но в последний момент сдержался.

Нет, он не мог это сказать. Не мог настолько обнажить душу. Не мог признать свою слабость. Ведь чем еще кроме слабости можно было считать любовь? Она сделала Гилберта уязвимым. Настолько, что всего от пары злых слов Эржебет, он почувствовал боль в сотню раз сильнее, чем от удара мечом. А что будет, если Эржебет узнает о его чувствах? Если посмеется над ним? Она будет праздновать победу, узнав, что он поддался ее чарам. Что не она принадлежит ему, а он — ей. Весь, без остатка. Нет-нет, такого нельзя было допустить. Гилберт Байльшмидт никогда не проигрывал, не проиграет и теперь. Эржебет, своему самому сильному противнику.

Истинны были те слова: она — ведьма, околдовывающая мужчин. Он угодил в ее сети. Вот только она не отрубила ему голову, поступив гораздо хитрее. Она забрала его душу.

— Гил, ну что ты молчишь? — Голос Эржебет едва заметно дрогнул.

— Давай-ка позавтракаем, — совершенно невпопад сказал Гилберт.

Хотелось как можно быстрее закончить опасный разговор. Он боялся, что если так и дальше пойдет, Эржебет выпытает из него правду. Увидит своими колдовскими зелеными глазами.

Но Эржебет, вопреки опасениям Гилберта, не стала настаивать, а казалось, с радостью ухватилась за возможность сменить тему.

Эржебет поспешно села на кровати, старательно прикрыла грудь одеялом. Гилберта умиляла эта ее целомудренная стыдливость, хотя вроде бы сейчас ей уже нечего было стесняться.

— Фрукты? — обронила Эржебет, взглянув на поднос с завтраком.

— Все твои любимые.

Гилберт присел на кровать рядом с Эржебет, придвинул столик с едой поближе. Поддавшись внезапному порыву, он оторвал от тяжелой грозди виноградинку и поднес к губам Эржебет.