Ничей ее монстр (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 38

— Ко мне можно. Но так чтоб он не заподозрил. Сама туда доберешься. На автобус сядешь, доедешь до окружной дороги и выйдешь. Потом поймай попутку и пусть в Вершки тебя отвезет. Такси и общественный транспорт не бери. Отследит. Адрес напишу тебе. Ключи под ковриком возьмешь. А я приеду завтра к вечеру. Все что надо там в магазине купить можно. Электричество в коридоре за щитком включишь.

У меня от неожиданности даже слезы на глаза навернулись.

— Что вы… нет, я не могу так. Мне неудобно.

— Можешь. Ради ребенка можно что угодно. Давай. Меньше болтовни. Пока беснуется и виски свой хлещет самое время ноги делать.

В дом Раисы мы попали почти под утро. Я уложила уставшего и сонного Гришу, напоив его чаем и накормив «юбилейным» печеньем, которые нашла у Раисы на кухне. Он уснул… а я не могла. Думала о том, что теперь с нами будет. Куда нам? К Усте и правда опасно. Разве что на хутор к сестре ее ехать. Скорей всего так и придется сделать. Переждать какое-то время здесь, а потом уезжать.

Что за жизнь у меня такая проклятая? С самого рождения… Нет… не жизнь! Не жизнь. А за что мне повстречался этот дьявол?! Ведь это он мне всю жизнь исковеркал. Детства лишил. Родителей моих он ведь убил… и сколько бы я не пыталась отрицать этот факт он никуда не исчезнет. Барский лишил меня всего. Он и есть мой личный Монстр. Мое персональное проклятие.

Подошла к Волчонку, прикрыла одеялом и села за стол у окна. Скоро рассвет. Опять неизвестно где, опять без завтра и без вчера. Гонимая, бездомная. За душой ни гроша. Чем я буду Гришку кормить, когда деньги закончатся? И куда на работу пойду? А если найдет нас и… Тряхнула головой. Не найдет. Не нужна я ему. Он и Сеньку не искал… А зачем искать? Если собственноручно казнил?

И тут же всхлипнула, ощутив, как больно кольнуло под ребрами слева, как стало нечем дышать и глаза обожгло вместе с горлом. Несколько недель обмана… несколько недель иллюзий и жизни. Ведь я все эти дни была более живая, чем всегда. Рядом с ним даже небо выглядело иначе и воздух был насыщен самыми разнообразными ароматами, всеми оттенками такого зыбкого и хрупкого счастья, которое я сама себе придумала и пыталась растянуть его как можно дольше. Растянуть, даже зная, что потом в самом конце боль будет запредельно сильной.

И не только моя боль…

— Никуда не поедууу! Не хочу! Я здесь хочу! С Захалом! Ты плохая плохая!

— Мы должны уехать. Должны. Захар не хочет, чтоб мы здесь оставались. Так иногда бывает.

— Ты плохая поэтому не хочет! А я хочу. Ты уходи, а я останусь!

— Ты не можешь здесь остаться. Ты никому здесь не нужен!

Жестоко и сама чувствую, как слезы пекут где-то глубоко в гортани.

— Нужен! Я думал он станет моим папой! А ты… ты плохая!

Мой маленький. Я тоже думала, что может быть вот таким обманом он станет твоим папой… Но на лжи счастья не построить, а правда еще хуже лжи. Правда настолько страшная, что я, наверное, никогда не смогу ее тебе рассказать. Тряхнула головой, закрывая руками лицо, и заколка упала на пол, глухо ударилась и откатилась к вязанному коврику. Наклонилась чтоб ее поднять, но она забилась в щель. Видимо, у Раисы здесь был погреб или подвал. Я наклонилась, отодвинула коврик, дернула ручку погреба, и заколка упала вниз. Стукнулась обо что-то стеклянное.

— Черт!

Я нащупала лестницу, встала со стула, принесла с прихожей фонарь и посветила вниз. Так и есть погреб с полками вдоль стен и пустыми стеклянными банками. Наверное, когда-то здесь хранились всякие соленья и компоты, как у бабы Усти. Посветила вниз — какие-то картонные коробки стоят одна на другой. И под ними поблескивает моя заколка. Другой у меня нет и даже резинку я забыла во флигеле.

Я спустилась вниз, наклонилась за заколкой и взгляд задержался на коробке, из-под крышки одной из них торчал уголок фотографии. Я потянула фото и пока смотрела на него остановившимся взглядом. Чувствовала, как расползаются по ногам и рукам мурашки. Как они покалывают кончики пальцев на руках и ногах… Я видела это фото. И я прекрасно помню где и когда его видела.

На снимке мужчина и женщина с маленькой девочкой. Рыжеволосой маленькой девочкой. Пальцы дрожат так, что лица людей на снимке трясутся и расплываются перед глазами. Подняла картонную коробку наверх, зажав фонарь в зубах. Поставила на стол и сдернув крышку принялась рассматривать фото внутри. Потрясенная, ошарашенная. Я как робот выкладывала фото на столе одна рядом с другой. Их было здесь очень много. Фото улыбающейся женщины с девочкой и с мужчиной… Женщины, которую тот самый аноним называл моей матерью, а мужчину моим отцом.

Вот они где-то в парке, вот они катаются на лодке, вот они взобрались на какой-то утес, а еще на одном снимке они бродят по лесу с корзинками и собирают какие-то мухоморы. И я невольно ощущаю, как на мои глаза наворачиваются слезы. А потом как камнем по голове. Несколько фото, где они с Барским. То с ним одним, то с его семьей.

И еще одна фотография, где моя мать и Барский вдвоем. Не знаю кто их фотографировал. Они стоят на берегу реки. У нее в волосах какие-то цветы и она держит Барского за руку. Именно она. Он нет. Его пальцы разжаты… а ее сплетены с ними. Она улыбается… улыбается, а в глазах пусто.

Я отшвырнула фотографию и обхватила голову руками. Мне казалось моя голова сейчас лопнет, что ее разорвет от тех мыслей, что сплелись там в кровавый сгусток, готовый разлететься на куски вместе с черепной коробкой.

Открыла глаза и снова посмотрела на все фотографии, обхватив себя руками за плечи и пытаясь согреться, потирая кожу, покрытую мурашками. Внизу коробки лежали конверты с письмами. Много писем, скрепленных между собой канцелярской резинкой. Я выдернула один из конвертов и лихорадочно вскрыла.

Я еще не понимала, как все это оказалось в доме. Мой мозг еще не хотел ничего воспринимать, не хотел работать. Я поднесла одно из писем к глазам. Пробежалась взглядом и громко втянула в себя воздух. Так громко, что мне показалось стены, содрогнулись от этого всхлипа.

«Твоя дочь родилась ночью. В проливной дождь. Такой же дождь лил, когда ты любил меня в том рыбацком домике. Помнишь, Захар? Помнишь, как я тогда мечтала остаться в нем навсегда?»

Я выронила письмо и остекленевшим взглядом смотрела стопку… стопку с болью. Стопку агонии. Я онемела и оглохла. Мне казалось, что в эту секунду передо мной разверзлась пропасть и я в нее полетела на такой адской скорости, что у меня из ушей и из носа потекла кровь. Она и правда потекла… из носа. Капнула на пожелтевший лист бумаги. Так бывало… после рождения Гриши если я нервничала. Вытерла тыльной стороной дрожащей ладони. А перед глазами картинки рваные и обрывки дикого голоса Барского:

— Никаких вопросов, — почти исчезнувшим голосом проскрипел Барский, — этого ребенка не будет. Аборт. Сегодня же. Сейчас же.

— Но надо узнать сроки… надо хотя бы…

— Я сказал аборт! Плевать на сроки! Вы вытащите из нее ЭТО какой бы срок сейчас не был!

Повернулся ко мне. И глаза дикие, безумные, расширенные, застывшие.

— Я не хочу делать аборт, — и мой голос звучит так жалобно и тихо.

— Никого не волнует, чего ты хочешь! — Рявкнул он, — Вычистить! Немедленно! Сейчас же!

Повернулся к врачу.

— Мне плевать, как вы это сделаете, но чтоб завтра в ней ничего не было!

Подняла письмо и поднесла пляшущие буквы еще раз к лицу. Тяжело дыша.

«Она никогда не узнает чья она… Я не скажу ей, не скажу тебе. Эта тайна умрет вместе со мной. А эти письма я закопаю так глубоко в землю. Что прежде чем их найдут они сгниют… как и я каждый день гнию, глядя на твою дочь и понимая, что она никогда не назовет тебя отцом, Захар. Моя Сенечка называет отцом не тебя!».

И вспышки перед глазами яркие, беспощадные такие что я жмурюсь, хватаясь за горло от невозможности дышать.

— Имею. Этого не будет. Слышишь? Ты сделаешь, как я сказал и этого… — он подбирал слова КАК назвать нашего ребенка, а я в этот момент понимала, что умираю, что по мне идут трещины и я вот-вот рассыплюсь на осколки и молекулы нескончаемой боли. — этого отродья не станет … ЭТО уберут из тебя!