Пай-девочка - Королева Мария. Страница 45

Откуда ты знаешь, как выглядели египетские принцессы? — промурлыкала Юка. — Между прочим, все египтянки страшные!

— А ты — исключение, — рассмеялся Генчик и поцеловал её руку.

И Юка неожиданно осознала, что ей приятно его прикосновение. Ладони у Генчика мягкие, как у холеной девушки. «Что Настя в нем нашла? — лениво подумала Юка, исподтишка его разглядывая. — Наверное, есть в нем что-то… Что-то особенное…»

Все смотрели на экран телевизора, а Юка смотрела на Генчика. И, конечно, он это сразу заметил. А какой молодой здоровый мужчина, спрашивается, пропустил бы мимо столь горячий томный взгляд?

Генчик пересел поближе. И положил ладонь на её загорелое бедро. Если я ошибся, она меня оттолкнет, резонно решил он.

Но никто его не оттолкнул. А даже наоборот Юка накрыла его ладонь своей. Вот так они и подписали «джентльменское соглашение». Им обоим стало понятно, что ночью они будут вдвоем.

Это была последняя ночь сентября — теплая, ветреная бессонная.

Моя квартира. После душной солнечной палаты она кажется такой прохладной и просторной. Мне здесь скучно, отчаянно скучно. В больнице были, конечно, свои минусы — подъем на рассвете, пресловутое судно, нытье Аннет, болезненные уколы, хандра. Зато ко мне постоянно кто-нибудь приходил, приносил опостылевшие апельсины. Почему все считают, что в больницу стоит носить именно апельсины? Наверное, если бы я честно съедала все дары, то в итоге скончалась бы от переизбытка витамина С.

А теперь я дома, и апельсинов никто не приносит — я сама хожу за ними в магазин. Покупаю по две-три штучки, потому что поднимать тяжести мне категорически запрещено.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что все меня бросили.

Я вообще жаловаться не люблю.

Я подружилась с Ингой-Дюймовочкой, мы созванивались по несколько раз в день. Она не могла навещать меня часто — жила на другом конце города и работала с девяти до девяти. Инга очень понравилась моим родителям — в отличие от Юки.

— Наконец-то у тебя появилась хоть одна нормальная подружка, — сказал отец, — не то что эта никчемная зазнайка Анжелика.

— Бери с Инги пример, — вторила мама, — мало кто в наше время задумывается в таком возрасте о карьере.

— Инга старше меня на три года, — вяло отбивалась я. Хотя мама была, конечно, права. Я даже придумать не могла, кем хочу работать. Слово карьера меня пугало, а размеренная жизнь трудолюбивого офисного работника казалась непростительно однообразной.

Я понять не могла, как другие могут ходить на работу каждый день и при этом чувствовать себя довольными.

Дюймовочка работала младшим редактором в модном глянцевом журнале. Она ловко жонглировала непонятными мне терминами — «фэшн», «офсет», «верстка». У неё даже не было времени ходить на свидания. Она довольно много зарабатывала, но носила одни и те же старенькие джинсы, потому что просто не хватало времени и сил заняться гардеробом.

И кому, спрашивается, такое нужно?

Нет уж лучше я поправлюсь, вернусь на аэродром и буду опять работать укладчицей. Конечно, «шубные» деньги скоро закончатся, и я не смогу прыгать много. Но, может быть, к тому времени мне удастся просочиться в какую-нибудь спортивную команду. Кто сказал, что я не могу попробовать себя в групповой акробатике? У меня хорошая память, хороший вестибулярный аппарат, и я добьюсь успеха, у каждой более менее заметной спортивной команды есть спонсоры. Денег на этом, конечно, не заработаешь, зато можно бесплатно прыгать. И никакой другой карьеры мне не нужно. Меня больше не интересует ничего.

— Неужели ты собираешься вернуться на аэродром? — недоуменно спрашивала Юка.

— А почему нет?

— Не говори ерунды. Тебе же нельзя прыгать.

— Что за чушь? Надеюсь, к лету будет можно. Все врачи перестраховщики.

— Это тебе Генчик так сказал? — начала было она язвительно, но тут же осеклась. У нас существовал негласный запрет на слово «Генчик».

— Ничего со мной не случится. Я многое поняла, и даже совсем не боюсь.

— Вот это и плохо, — вздохнула Юка, — плохо, когда парашютист не боится. Разумный страх ещё никому не повредил.

— То что со мной произошло, — случайность. — Мне надоело с ней спорить по этому поводу. Отвратительно но все вокруг словно сговорились убеждать меня в том, что парашютный спорт для меня невозможен и опасен. Особенно усердствовали родители. Мне так надоели истерики мамы или мрачное молчание отца, что в один прекрасный день я клятвенно пообещала им больше никогда не приближаться даже к аэродрому (правда, пальцы мои были по детской привычке скрещены за спиной). — Ты сама не собираешься бросать прыжки, а мне зачем-то даешь дурацкие советы.

— Так то я, а то ты, — высокомерно улыбнулась Юка. — Ты что, не понимаешь, что мы совершенно разные. И так будет всегда.

Юка была неисправимой. Мы продолжали дружить. Но все изменилось, хотя Юка упорно делала вид, что это не так. Зачем? Неужели она была настолько черствой, что не видела, что мне больше нет до нее дела? Или она отчаянно цеплялась за ту Настю, которая когда-то её боготворила, за ту Настю, которая давно и одномоментно умерла во мне. Она по-прежнему носила каблуки и мини и по-прежнему ругала меня за то, что я совсем перестала краситься. Она говорила, что у меня жидкие волосы и тяжелая походка. Она говорила, что с такими широкими щиколотками, как у меня, не стоит носить кроссовки. Она говорила, что у меня размер ноги, как у мужчины. Моя нога была почти вдвое больше изящной Юкиной.

В общем, она говорила то же самое, что и всегда — только теперь я могла выслушивать всё это со спокойной улыбкой безразличия.

Это её сводило с ума.

— Почему ты улыбаешься? — раздражённо восклицала Юка.

— Тебе не нравится? Ну скажи, что у меня кривые зубы или что от улыбки появляются морщины.

— Настя, давай сделаем тебе томографию головного мозга. — вдруг серьёзно предложила она, — ты меня пугаешь. Честное слово, иногда я тебя боюсь.

— А ты не бойся, — усмехнулась я, — я вовсе не хотела тебя напугать.

— Наверное, нам лучше какое-то время не общаться, — озадаченно говорила Юка.

А я только плечами пожимала в ответ.

После подобных разговоров мы не общались — дня два или три. А потом на пороге моей квартиры опять появлялась боевито настроенная нарядная Юка — появлялась, чтобы, наморщив носик, в очередной раз сообщить, насколько я подурнела или поправилась.

Она приезжала ко мне раза два в неделю.

Я честно пыталась её простить. Иногда я даже скучала по Юке — такой, какой я воспринимала её раньше. Она ведь все же была моей единственной подругой (телефонное приятельство с Дюймовочкой не в счёт). А единственными подругами разбрасываться не стоит. Даже если подруги эти побывали в постели с мужчиной, которого ты могла бы полюбить по-настоящему.

Я ничего, ничего поделать с этим не могла.

Мне отчаянно хотелось знать правду. Мне хотелось знать все.

— Юка, расскажи как он тебя обнимал, — просила я, пока она заваривала для меня витаминный травяной чай.

Она злилась и нарочито гремела стаканами.

— Юка, ну расскажи, умоляла я, — для меня это нужно.

— Мазохистка, — сквозь зубы сказала Юка. — Ни к чему всё это. Я сюда не за этим прихожу. Я хочу общаться с тобой, а не обсуждать этою ублюдка.

— Мне лучше знать. Ну, пожалуйста.

— Хорошо. Что конкретно тебя интересует?

Я отвернулась к стене, чтобы не видеть, какая она красивая.

— Мне интересно все. Как от него пахло. Закрывал ли он глаза, когда вы целовались. Что шептал тебе в постели? Курил ли после секса? Сразу ли засыпал или вы разговаривали? Если да, то о чём? И… Не вспоминал ли он меня? Хоть когда-нибудь?

— Ты положа на помешанную.

— Рассказывай.

— Ты всегда была ненормальной.

— Юка!

— Ну, слушай. От него несло табачищем. Во время поцелуя он глаз не закрывал. Бог мой, какой у него был в такие моменты дурацкий вид! В постели он молчал, как партизан на допросе. Только противно сопел мне в ухо. И всё. После секса курил мерзкую «Яву». Он её курит каждые десять минут. А потом сразу засыпал. Мы не разговаривали. О тебе он ни разу не вспомнил. Что-то ещё?… Ах да, он храпит.