К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 24

– Да что ты такое говоришь, батюшка? – попыталась протестовать девушка. – Как буду кровь жалеть, когда в этом бою и ты, и люди твои своей не жалели?

– Ну, ты нашла с кем себя сравнивать! Мы для того на свете и живем, чтобы кровь проливать свою ли, чужую ли. А ты – женщина, тебе Богом предназначено детей рожать, тебе себя беречь надобно. Коли другого выхода нет, возьми кого-нибудь из дружины. Мы мужи крепкие, сдюжим.

Мурава покачала головой.

– Не каждая кровь здесь сгодится, – ответила она, глядя на отца виновато-растерянно. – Матушка говорила, что Господь ее род благословил. Про других не ведаю. Кровь дяденьки Мала верно подошла бы, чай они с Соколиком единая плоть, да он, как видишь, сам раненый лежит.

– Я слыхал одну ромейскую басню, – покраснев до корней волос, подал голос Путша. – Так там одна колдунья возвратила дряхлому царю молодость, влив в его жилы волшебное зелье. Может стоит попробовать?

– Скажешь тоже! – недоверчиво хмыкнул Твердята. – В басне тебе чего хочешь наплетут, хоть про волшебное зелье, хоть про мертвую и живую воду.

– Не знаю насчет басни, – вступил в разговор, стоявший чуть поодаль Лютобор. – Но во время войны за Крит мне несколько раз приходилось с легкой руки одного ромейского лекаря одалживать раненым товарищам свою кровь. Все, кого потом не срубили арабы, до сей поры живы. Знать, и моему роду какое благословление дано. Я в этой битве пролил куда меньше крови, чем того заслуживал, – продолжал он, намекая, вероятно, на свою оплошность в поединке с Бьерном. – Думаю, стоит восстановить справедливость!

Мурава посмотрела на воина, и щеки ее залились густым румянцем. Премудрая ведовица вмиг стала похожа на смущенную девчонку, пытающуюся скрыть свои чувства и только более их показывающую. Не мыслила она, что придется принимать от русса подобную помощь, да иного выхода, видать, не было.

В это время вперед протиснулся Белен:

– Дяденька Вышата! – воскликнул он возмущенно. – Не дозволь свершиться непотребству! Где же это видано, чтобы кровь безродного с кровью сына именитого родителя смешивалась? Разве холопий товарищ – ровня сыну купеческому?

Лютобор метнул на боярского племянника гневный взгляд, но промолчал.

– А ты что, Белен, хотел свою кровь Соколику предложить? – с невинным видом поинтересовался дядька Нежиловец. – Помнится, вы в Новгороде частенько бражничали вместе.

Вышата Сытенич повернулся к Малу:

– Что скажешь? – спросил он.

– Да что тут говорить, – повел купец здоровой рукой. – Ради Соколика я бы согласился и последнего холопа сыном назвать, а уж о чести влить в жилы моего мальчика кровь победителя Бьерна Гудмундсона я не мог и мечтать. Лишь бы только получилось!

– Да будет так, – подытожил боярин. Он с нежностью возложил свою отеческую руку на голову Муравы, благословляя ее на подвиг, не уступавший по сложности ратному. – Делай, девочка, что тебе Господь велит.

Обе дружины побросали свои дела. На такое стоило поглядеть. Коли все пройдет успешно рассказов хватит и на детей, и на внуков. Впрочем, близко никто не подходил: уж больно могучие силы боролись сейчас на залитой кровью, усеянной обломками корабельной обшивки и обрывками снастей палубе, как бы не задело!

Лютобор снял кольчугу и плащ и лег на скамью, так, чтобы находиться выше раненого, и Мурава, перетянув его левую руку жгутом, отворила ему жилу и осторожно, стараясь не причинить боль, ввела в нее один конец своей трубки. Стоявший рядом наготове Тороп обратил внимание, какого труда стоило красавице обуздать подступившую к рукам дрожь. Оно и понятно! Мерянин сам, хотя ничего особенно не делал, все же чувствовал, как колени трясутся. Впрочем, трудно сказать, так ли волновалась бы боярышня, окажись на месте Лютобора кто другой.

Удостоверившись, что трубка закреплена как надобно, она выпустила несколько капель руды в подставленную Торопом плошку и после этого, кое-как отыскав на руке Соколика еле трепещущую жилу, сотворила молитву, сделала небольшой надрез, ввела трубку и сняла с руки русса жгут…

Поначалу ничего особенного не происходило: кровь Лютобора текла по трубке и вливалась в жилы Соколика вместо той, что была исторгнута датским копьем. Однако раненый оставался все также бледен и недвижим, только где-то в пробитой груди медленно и с натугой билось готовое остановиться в любой миг сердце. Затем Тороп стал замечать, что дыхание юноши будто бы выровнялось, с губ сошла синева, и Мураве больше не надо замирать, чтобы услышать, как в синей жилке на шее больного бьется под ее чуткими пальцами живая кровь. Наконец Соколик открыл глаза, увидел сидящего рядом с ним Мала и еле слышно прошептал:

– Отец!

– Сынок! Кровиночка моя, – потянулся к нему купец, но Соколик его не услышал, он уже спал, и Тороп ясно видел, что черное крыло Мораны смерти более не реет над его головой.

Мурава повернулась к руссу и вновь перетянула его руку жгутом.

– Этого хватит? – спросил Лютобор, видя, что девушка собирается вытащить трубку.

– Хватит, – улыбнулась красавица. – Иначе совсем ослабнешь.

Хотя Лютобор ни на что не жаловался, выглядел он нынче едва не хуже купеческого сына: скулы его побелели, на руках и животе выступила гусиная кожа. Мурава напоила его крепким сыченым медом и закутала в меховой плащ, а чуть позже, когда Воавр и освобожденные полонянки управились с ужином, принесла дымящуюся миску, наполненную добрым варевом, в котором мяса, кажется, было едва не больше, чем крупы. От Торопа не укрылось, что забота о молодом воине красавице в радость. Глаза ее светились, на щеках играл заметный даже в неверном сумеречном свете румянец. Вот так и тает льдинка, что до времени сковывает девичье сердце. Вот так и протягивается ниточка от одной души к другой.

Что же до русса, то он смотрел на боярышню так, как будто видел впервые. Откуда в этом хрупком девичьем теле могли появиться воля и решимость, какую и иные мужи не выказывают? Неужто этот чистый высокий лоб скрывает мудрость, даруемую лишь убеленным сединами?

Обычно ворожеи и потворы стары да уродливы. Кто перенял ведовство, стоя у погребальных саней волхва или кудесника, и помереть не может, пока другому знание не передаст. Однако случается, властью над людскими и скотьими немочами обладают юные красавицы. Их искусство благодатно, а руки несут добро. Но горе тому мужу, который захочет вещую деву в дом хозяйкой взять. Только и жди по весне, что красавица молодуха, оставив семью и малых деток, расправит лебяжьи крылья и умчится с сестрами русалками плясать у потайных ключей, а незадачливого супруга обернет круторогим туром или другой какой тварью бессловесной.

Не раскаивается ли молодец, что, встретив в лесу пригожую девчонку, не разобравшись, кто да что, сболтнул про сватовство?

Но лицо русса было как всегда спокойным, а в глазах светилась только невыразимая нежность. Ему ли бояться ворожбы Берегинь? Такие как он и сами отправляются к лесным заводям, добывать невесту в белоснежном опереньи. Ради таких, случается, и вещие девы по доброй воле оставляют тайные пляски в кругу сестер, выбирая смертную участь.

Мурава еще раз прощупала у Соколика пульс и вернулась к Лютобору. Воин почти согрелся, и лицо его постепенно приобретало нормальный цвет.

– Как он? – спросил Лютобор, указывая на спящего юношу.

– С Божьей помощью должен выжить, – ответила Мурава. – Спасибо тебе. Не каждый на твоем месте согласился бы проявить подобную щедрость.

– За что благодаришь? – удивился русс. – Это я нынче твой должник.

Он красноречиво показал обрывок ремня.

Мурава лукаво улыбнулась.

– Малика благодари, – сказала она, указывая на пятнистого красавца, который, растянувшись под боком у хозяина, с невинным видом приводил в порядок запачканную кровью шерсть. – Его в тот момент, верно, сам святой Георгий направлял.

Лютобор сдвинул на переносье брови.

– Я не верю в вашего Бога, – сурово проговорил он. – И его святым незачем мне помогать.