Три Нити (СИ) - "natlalihuitl". Страница 167

Твари осыпались к подножию башни, как темные хлебные крошки. Он вдруг подумал, что они точно расшибутся о землю; а значит, он убил их? От этого стало не по себе. Конечно, он видел, как помощники в подземном дворце забивают жертвенных жаб; он ел личинок, которых разрубили на куски стражи; но сам еще никогда не убивал. Сняв со спины последнюю рыбу, насосавшуюся крови и сильно разбухшую, он внимательно посмотрел в ее глаза — круглые, тупые, не выражающие ни боли, ни страха, хоть сама тварь и извивалась, и сучила в воздухе перепончатыми лапами.

Он мог бы, пожалуй, отпустить ее; но им завладело странное любопытство. Зажав шею твари в левом кулаке, правым он обхватил ее голову — так, чтобы она не могла укусить. Под ладонью затрепетал переполненный зоб; длинный хвост сновал туда-сюда, пытаясь оплести его плечо или локоть. Подождав секунду, чтобы лучше все запомнить, он резко крутанул руками. Хрустнули мелкие косточки; рыба обмякла. Он сглотнул слюну. Сердце учащенно билось, разогревая дыхание, заставляя кровь шуметь в ушах. И вот что странно: это было приятно.

Испугавшись этой мысли, он тряхнул головой и, чтобы быстрее забыть о случившемся, подцепил острым ногтем кожу существа. Та легко поддалась: ее можно было стянуть, как носок, а потом откусить мясо с игольчатых ребер. Это было слабое, но оправдание: она хотела съесть его, а теперь он съест ее. Все честно.

Выковыряв потроха, он швырнул их внутрь башни; золотоносые рыбы в мгновение ока растащили влажную кучку. Как они искали добычу — по запаху? Или по дрожи песка? И как пройти мимо?.. Он задумался, жуя мясо. Тканевые лопасти крутились рядом, обдавая его потоками теплого воздуха. В полдень, когда он шел в эту сторону, кровопийцы не нападали — значит, есть часы, когда они не охотятся? Должно быть, таятся под песком, когда жара невыносима; но отпугнет ли их холод? Сможет ли он добраться до лестницы ночью, когда их кровь густеет и замедляет течение? По крайней мере, стоит попробовать.

Источник белого сияния неподвижно висел над башней; прошло не меньше трех часов, прежде чем свет начал меркнуть. В облачной мути загорелись красные огни — это сами собою вспыхнули лампы, покачивающиеся на концах выступов. Что-то прошуршало над головою: это одна из зверюг, спавших у лестницы, сорвалась с места и закружилась под потолком. А затем и вторая, расправив крылья, пронеслась над барханами, чтобы, ловко нырнув вниз, схватить извивающуюся рыбу и проглотить целиком. Скоро вся стая кружила в воздухе, пища и поводя огромными ушами.

Станут ли они нападать на него? Или, наоборот, помогут, распугав кровососов?.. Он еще раздумывал, как вдруг случилось странное: летуны ни с того ни с сего истошно завопили и начали виться над срединным провалом. Неужели кто-то был там? Да, точно, это страж, его неутомимый преследователь, шел по пятам! Но как он перебрался через заслон? Пробил его копьем? Или натаскал камней и соорудил из них подставку?..

Неважно, как! Он был здесь, снова замотанный в бурое тряпье и поводивший по сторонам блюдцами-глазами. Кажется, вид крылатых чудищ поразил его; охнув, страж выставил вперед копье и попытался поразить одну из тварей, почти с него размером, — но этим только еще больше разозлил стаю. Теперь уже летуны опустились совсем низко, примериваясь, задевая мужчину то крылом, то когтем. Скоро они нападут, и тогда ему несдобровать!

Что ж, может, оно и к лучшему. Страж — помеха на пути, от которой все равно нужно избавиться. Теперь крылатые твари растерзают надоедливого преследователя, а ему остается только не вмешиваться. Это будет разумно. Это будет оправданно.

От провала донесся крик — пронзительный, испуганный. Вздрогнув от этого звука, он уставился на свои пальцы. На них все еще оставались разводы крови; под ногти забилась лиловая грязь. Казалось, что эти руки были чужими.

Тот голос, который он слышал сегодня; что он нашептывал ему? Зачем звал? Ведь он шел наверх не для того, чтобы получить дары для себя! Он хотел помочь жителям города, заступиться за них перед настоящим богом. А сейчас один из тех, кому он хотел помочь, умрет у него на глазах… один из тех, кто заботился о нем; кто по-своему любил его.

Он подскочил, забыв об осторожности, но на этот раз удержал равновесие и легко перепрыгнул внутрь башни, а потом побежал к срединному провалу. Взбитый ногами песок вспыхивал в красном свете и тут же падал обратно, засыпая следы. Рыбы затаились, а летуны свиристели, рассекая крыльями полумрак. До него им не было дела; их врагом был только страж. С него сорвали и повязку, и потрескавшиеся стекляшки очков; по чешуйчатому лбу и щекам протянулись следы когтей. Сочащаяся из ран кровь заливала мужчине глаза; отчаянно моргая, он почти вслепую размахивая копьем. Одна из тварей зависла прямо перед ним, маша широкими крыльями; страж поднял голову навстречу вихрям воздуха… И в этот момент зеркало на груди летуна сверкнуло, точно вобрало весь рассеянный во мгле свет! Напуганный вспышкой, страж замер, а второе чудище уже неслось на него сверху, разевая пасть.

Он едва успел подставить летуну собственную спину; клыки со скрежетом царапнули по прочным пластинам, не причинив вреда. Но вокруг бесновались остальные твари; как будто поняв, что их когти и зубы бесполезны, они начали толкать пришельцев лапами и крыльями — все сильнее и сильнее, стараясь спихнуть со ступеней в провал, чтобы они разбились… совсем как убитые им рыбы. Нападения становились все яростней; рано или поздно летуны добьются своего! Нужно было убираться отсюда, а страж все стоял столпом, разинув рот. Пришлось тряхнуть его за плечи, чтобы зашевелился, а потом крепко схватить за руку и потянуть за собой. По счастью, страж понял. Вместе они понеслись наверх и почти миновали пятый уровень, как вдруг огромная ушастая тварь упала на него из темноты, вцепившись когтями в гребень на макушке.

Он опрокинулся на спину и проехал вниз несколько ступеней, но летун не собирался отпускать добычу. Кожистые крылья с оглушительным шумом били о лестницу; челюсти чудища сжались на горле так крепко, что панцирь начал хрустеть, постепенно поддаваясь. Отбиваясь от твари, он схватился за складки нежной розовой кожи на курносой морде и дернул со всей силы. Завопив от боли, летун разжал хватку. Мохнатая грудь с зеркалом посредине нависла прямо над ним; и тогда он увидел отражение — пускай искаженное и размытое, но все же отражение — самого себя. Страшная маска смотрела на него; белая маска с черными сощуренными глазами и трещиной рта, ощерившейся острыми зубами; злое лицо.

В это время руки нашарили на земле что-то холодное, острое — копье, которое страж выронил впопыхах! Он сжал кулак на древке, почти у самого наконечника, и вогнал оружие в середину зеркала — прямо между глаз двойника. Горячая кровь брызнула из тела летуна, попав ему в рот; на вкус она была невыносимо горькой. Тварь забилась, засипела, суматошно хлопая перепонками; стоило отпустить копье — и она, все еще трепыхаясь, упала в провал.

Где-то сверху пыхтел и топотал страж, пытаясь прорваться к нему сквозь мельтешение когтей и крыльев. Но он уже сам поднимался навстречу. Как только они миновали границу круга, летуны оставили их в покое.

***

Он повалился на песок почти без сил и пролежал так долго, совсем позабыв о страже; а тот суетился вокруг, вытряхивая из складок балахона бесчисленные мотки бечевки, скукоженные мешочки с припасами и какие-то звенящие штуки из железа и красноватой меди. Наконец он нашел, что искал — толстую веревку, огниво и несколько кусков белого вещества, похожего не то на жир, не то на соль. Веревку он выложил в круг, прошептав над ее перекрещивающимися концами какое-то заклинание, а над белыми кругляшами высек искру — и те вспыхнули ровным, ясным пламенем. Покончив с этим, страж осторожно тронул его за плечо и кивнул на место у огня. Он с трудом поднялся, моргая. Этот уровень тоже был засыпан песком; в проемах разрушенных стен темнело небо. Была уже глубокая ночь; его знобило — то ли от холода, то ли от потери крови.