Три Нити (СИ) - "natlalihuitl". Страница 165

Он коснулся холодной твердой поверхности; поскреб ногтем, но не смог отщепить ни крошки. Тогда он попытался влезть по заслону, цепляясь за впадины и бугорки, когда-то бывшие ежиными лапами или носами, но пальцы всякий раз соскальзывали, и он срывался вниз. В отчаянии он забил в преграду ногами, руками, врезал со всей дури плечом, чуть не вывихнув его, — все впустую! Хорошо, что у него не было голоса, иначе он закричал бы от злости и привлек внимание стража.

Стоило подумать об этом, как внизу замаячила низкорослая тень. Страж добыл воды и возвращался обратно на свой пост… и, конечно же, сразу увидел его. Два белых глаза провернулись в складчатых веках. Издав какое-то торжествующее бульканье и выставив перед собою рогатину, его преследователь затопал вверх по ступеням. Он застыл, не зная, что делать; вперед его не пускала преграда. Прыгать вниз?.. Нет, так он просто разобьется! Пока он колебался, страж подобрался совсем близко и одним ловким движением выбросил вперед рогатину, поймав его за шею и прижав спиною к заслону. Он задергался, пытаясь вырваться, — бесполезно!

Гадкая, тошнотворная беспомощность! Если бы он умел плакать, то заплакал. Почему он так слаб? Почему так жалок? Так не должно было быть! Во всем происходящем было что-то ужасно неправильное: в том, что он не может преодолеть заслон, не может отбросить это жалкое маленькое существо, а только извивается всем телом, будто мягкий бледный червяк, раскачивается, повиснув между железных зубцов рогатины, пока страж подбирается к нему, перебирая руками по древку, точно слепой, идущий по веревке. Он уже чувствовал его запах — сырой, землистый, — видел растопыренную пятерню со страшными, серповидными когтями на безымянном пальце и мизинце… В последней попытке освободиться он отчаянно рванулся, тряхнув головою, и вдруг что-то серебряное упало с его темени и хлопнулось прямо на лицо стражу. Скорпион!

Страж взвизгнул от ужаса, выпустив из рук рогатину. Разозленная тряской и толчками ядовитая тварь скользнула ему под капюшон; мужчина запрыгал, заплясал на месте, пытаясь вытряхнуть ее из складок ткани, срывая тряпье, слой за слоем, пока не обнажилась темное, морщинистое, покрытое не то чешуей, не то ороговевшей кожей тело, с выгнутыми в обратную сторону коленями и коротким толстым хвостом. Правда, как ему ни было любопытно, сейчас не время было разглядывать преследователя! С трудом подняв брошенную рогатину (та была невероятно тяжелой), он прислонил ее к заслону, зацепив раздвоенный конец за щербины в кристаллах; получилось вроде бы прочно. Древко у этой штуки было из цельного металла, а значит, должно было выдержать его вес; по всей длине торчали какие-то крючки и зацепки, на которых страж развесил мешочки с припасами, веревки и обереги. Хватаясь за них, он взобрался на вершину заслона; а потом, столкнув рогатину в провал, спрыгнул на ступени с другой стороны.

Стражу в это время удалось прогнать скорпиона, и теперь он уткнулся мордой в прозрачную преграду и молотил по ней кулаками, шипя от злости; разок попытался использовать копье, но то отскочило, выбив сноп искр. Некоторое время он наблюдал, как преследователь скачет, верещит и грозно вращает глазами; голым он походил не то на ящерицу, вставшую на задние лапы, не то на облысевшего крота. Потом, оставив его за спиною, побрел вверх по ступеням и шел, пока хватало сил. Но ночь становилась темнее, и воздух остывал, а с ним остывала и густела кровь, замедляя свое течение. В конце концов, не сходя с лестницы, он растянулся на еще теплой ступени и заснул.

***

Его разбудил свет: горячие лучи кусали щеки и губы, пробиваясь даже сквозь плотные заслоны век. Они падали будто со всех сторон — сверху, слева, справа; только внизу, на пройденных им уровнях, еще шевелились испуганные тени. Из-за этого каждый предмет вокруг — самый мелкий камешек, самая невесомая соринка — пропитался раскаленной белизной. Прикосновение к ним обжигало, словно он пытался сунуть пальцы в тлеющие угли.

Когда глаза немного привыкли к избытку света, он завертел головой, озираясь. Оказывается, ночью он остановился посредине лестницы, ровно между полом и потолком четвертого круга. И как отличалось это новое место от всех предыдущих! Там, в жилищах ящериц, жаб и ежей, царил полумрак; воздух дышал водяными парами и сахарным духом гниющих растений. Там границы мира отмечались прочными стенами, а земля под ногами кишела норами, рытвинами и провалами — тайниками, будто нарочно устроенными, чтобы прятаться юрким тварям. Здесь не было ни мглы, ни укромных уголков, ни стен! Точнее, от них остались одни обломки: надтреснутые столпы, железные балки, торчащие из бетона, как клыки из белесых десен; а между ними — провалы, пустота, сквозь которую виднелся… внешний мир?

Внизу лежала пустыня: тяжелые волны черного песка расстилались, покуда хватает глаз; вверху — багровое небо. Сизо-розовые облака двигались в нем, как накипь в котле, которую перемешивает черпаком ленивая рука. Там, под землей, он уже видел отражение этой круговерти — в зеркалах, подвешенных над грибными полями. Колодец (или, точнее, башня, внутри которой он жил, сам не зная о том!) уткнулся в самую сердцевину неба — туда, где находился источник света, белый, пылающий, неподвижный. Распахнув рот от изумления, он смотрел на бесконечные, мертвые пространства до тех пор, пока резь в пересохших глазах не стала невыносимой. Тогда, не выдержав, он моргнул и опустил взгляд.

Пол четвертого круга густо засыпал песок, за долгие годы нанесенный ветром внутрь башни. По нему сновали красные муравьи с руку размером; тонкие длинные лапки придавали им странное сходство с пауками. Вид у насекомых был воинственный: головы поблескивали, точно медные шлемы, на груди бряцали панцири, усеянные коралловыми шишечками-бородавками; даже брюхо во время бега они держали торчком, наподобие занесенной булавы. У некоторых муравьев были к тому же мощные, грозные челюсти; он сразу понял, что это — здешние стражи. Взобравшись на вершины барханов, они наблюдали за сородичами, копошащимися внизу, и время от времени издавали рассыпчатое пощелкивание — знак того, что все в порядке. Те особи, у кого оружия не было, рылись в песке, откапывая что-то бледное и влажное — корни или личинок? — а потом тащили добычу вверх, по колоннам и балкам, проводам и трубам.

Щурясь от света, он задрал голову. Под потолком висели как бы гроздья огромных ягод — круглых, налитых соком так туго, что, кажется, вот-вот лопнут. Не сразу он понял, что это тоже были муравьи! Не похожие ни на стражей, ни на рабочих, с невероятно раздутыми брюшками — в десятки раз больше самого скрюченного, чахлого насекомого. Темные пластинки на их чудовищных животах разъехались в стороны, а внутри, под просвечивающей насквозь кожицей, плескалась золотистая жидкость. Эти живые бурдюки были совершенно неподвижны: кажется, все их силы уходили на то, чтобы вцепиться лапками в потолок и удерживать на весу раскормленные тела. Им-то и несли дары прочие муравьи; любую снедь, тщательно пережеванную и измельченную, вталкивали в раскрытые глотки. Она падала внутрь темными сгустками, а потом расщеплялась, превращаясь в мед… Нет, не мед! Тут и там, в песке и на ступенях лестницы, чернели остовы насекомых-великанов, намертво склеенные этой желтой смолой. А еще высоко под потолком что-то шевелилось; будто медленные волны темно-красного хитина пробегали над головою. Там, в тени, повиснув на туго натянутых проводах, пряталась матка; облепившие ее дети служили живой защитой.

Скоро он увидел и врагов; прямо на его глазах один муравей угодил в глубокую песчаную воронку. Его лапы заскользили, не в силах уцепиться за осыпающиеся стенки, а на дне ямы, выпроставшись из ниоткуда, клацнули серповидные челюсти, схватили брыкающуюся добычу и утянули вниз. На мгновение мелькнули над песком уродливая башка и спина, широкая спереди и сужающаяся к заду, наподобие кувшина; все это — в щитах и шипах из светлого хитина. Создание было отвратительно; но, если он верно разгадал здешние правила, золотые существа были его врагами, а белые — друзьями. Значит, опасаться ему следовало не прячущегося чудовища, а муравьев? Неужели они попытаются ему помешать? И точно, они уже шевелились наверху, раскачивая брюшками-бурдюками, готовясь упасть ему на голову, облить липкой жижей, превратить в столп застывшего янтаря! Разве это не странно, что часть обитателей этой башни — колодца задерживает его, а другая, наоборот, помогает идти дальше? Как будто две воли — его и чужая — сражаются друг с другом; но чего хочет вторая?..