Folie a Deux (СИ) - Шишина Ксения. Страница 27

— Райан? Тебе нехорошо? Ты давно не спишь?

Андерсон встаёт, услышав моё обращение, и делает пару шагов прочь от кровати. Может быть, снова разболелась голова? Мы, и правда, легли спать без одежды, заснув после того, как он принял таблетку и заверил меня, что чувствует себя гораздо лучше, но теперь на нём есть пижамные штаны. Низко сидящие и растянутые, возможно, за годы носки, и всё-таки, глядя на них, под одеялом я чувствую себя ещё более голой, чем когда мы были в одинаковом положении. Присмотревшись, я различаю, как правая рука прикасается к пальцам левой ладони. Просто дотрагивается до них и так и остаётся в данном положении, в то время как он поворачивается лицом ко мне. Из-за темноты трудно судить однозначно, но Райан кажется тем, кто запутался сам в себе. Человеком, который, находясь на воображаемом перекрёстке, не знает, куда идёт, что делает и зачем, и также не имеет ни малейшего понятия, как распутаться и вернуться к тому внутреннему ощущению стабильности, что было прежде. Наверное, это не лишено определённого смысла. Должно быть, перемены напрягают и пугают абсолютно всех вне зависимости от материального положения, и неважно, сколько денег у тебя на счетах. А ещё люди не страдают от невозможности заснуть, если их ничего не беспокоит. Но всему должно быть адекватное и разумное объяснение. Редко какие вещи в человеческой жизни так никогда его и не обретают. Это ведь не религия, где ты либо веришь, либо не веришь, и третьего не дано.

— Может быть, час. А может быть, все два, — он вытягивает руки вдоль тела прежде, чем опускается в кресло и прислоняется головой к боковой стенке шкафа. — Я не знаю, Моника. Я просто… не могу. Проснулся, и всё. Даже твоё дыхание не помогает. А ведь ты так сладко выглядишь во сне. И 6:01 рано даже для меня. Для человека, который ничем тебя не заслужил.

Я сажусь в кровати, подтягивая одеяло к груди в защитном жесте. Или просто в намерении спрятать часть себя от взгляда Райана Андерсона, неуверенная, что могу позволять ему видеть её даже смутно до тех пор, пока не пойму всего, что с ним происходит. Мне хочется попросить его просто вернуться обратно в кровать, но он словно не со мной. Не здесь. Наиболее вероятно, что в своих мыслях.

— О чём ты говоришь? — он снова про то, для описания чего можно использовать ранее упомянутые слова? Странно. Неловко. Непросто. Некомфортно. Или речь совсем не об этом?

— Ты самодостаточная и уверенная в себе. Ты можешь быть и без меня. И неважно, что твои глаза и тело, и голос, и настроение, и вообще всё в тебе преображаются при мне не просто так. Меня пьянит и сводит с ума то, что ты такая открытая, но я совсем другой. Какого хрена ты хочешь ребёнка со мной? — этот вопрос буквально пронзает моё тело, словно стрела, выпущенная точно в грудь. Я не успеваю опомниться от потрясения, обусловленного внезапностью, умноженной на опустошение и усталость в мужском голосе, как Райан уже продолжает, — вокруг столько мужчин лучше меня, более правильных и подходящих для женщины, чей отец шериф, и пусть мне хреново от мысли о тебе с кем-нибудь из них, наверняка тебя воспитывали, как хорошую и примерную девочку. Почему ты впустила меня обратно во всех смыслах и даже больше, чем следовало?

— Ты знаешь обо мне буквально всё?

— Не всё, Моника. Даже такой, как я, не может знать действительно тебя. Я могу выяснить, кто твои родители, где и на кого ты училась, кем могла бы стать, но этим всё и ограничивается. И при этом в моей груди есть странное ощущение, что я не хочу, чтобы им стало стыдно за тебя, или они разочаровались в тебе.

— Тогда не доводи до этого, Райан, — прошу я, а может, даже молю, потому что ничего хуже осуждения со стороны самых близких людей, пожалуй, нельзя себе и представить. Если не последует никаких перемен, реальных, а не на словах, то мне придётся делать выбор между мужчиной и тем, чтобы сохранить себя. Своё лицо, честь, рассудок. То, с какой стороны меня знают и уважают в том числе и в работе.

— Зачем ты со мной, Моника?

— А зачем ты согласился на ребёнка? Мне казалось, что мы всё уже выяснили… — я совершенно не узнаю собственный голос. Подавленный шёпот едва пробивается через горло наружу, чуть не застревая в глотке. Во многом он встаёт комом. Перекрывает трахею. Рука сама по себе взлетает к шее, будто может что-то поделать с этим извне. — Определились с тем, что хотим быть вместе. Совсем вместе. И не из-за моего материнского инстинкта, а потому, что всё это ощущается самой правильной вещью на свете. Ты и я. Мы вдвоём. Я не знаю, как для тебя, но для меня всё именно так.

Я всё-таки убираю ладонь, осознавая всю невозможность вот так просто взять и преодолеть тяжесть, поселившуюся везде и в то же время нигде конкретно, и скорее слышу, чем вижу, как, вытянувшись в кресле, Райан откидывает голову на стену за ним. Или делает что-то подобное, что сопровождается звуком, с которым руки проходятся по волосам. Его уж точно ни с чем не спутать. Мне ещё никогда не доводилось предчувствовать столько беспокойства разом. Но теперь оно тут, и подтверждением служит новое движение пальцев через спутанные пряди, снова осязаемое мною исключительно при помощи слуха. В силу верности темноте он является единственным, на что я могу значительно полагаться. Только на уши, не глаза.

— Я согласился, потому что возненавидел саму мысль о том, что ты можешь обратиться к кому-то ещё, едва прошла всего лишь одна чёртова секунда после того, как она возникла в моей голове. Не захотел тебя терять, пока не выясню, почему ты занимаешь столько места внутри неё. Отказ означал бы, что мне придётся оставить тебя в покое. А я не мог даже думать об этом. В животе тут же становилось пусто и тошно. Или это было ощущение в грудной клетке. Тяжесть где-то в теле. Я даже не знаю точно. Но я не романтик, Моника. Со мной у тебя может никогда этого не быть. Цветы, публичные проявления чувств. Двое людей, которые держатся за руки. Это не дано мне, Моника. Я не умею.

Я покидаю постель с одеялом, обхватывающим тело тёплым коконом. Мои руки удерживают тяжёлую ткань поверх часто вздымающейся грудной клетки. Отвлечённый мужской взгляд перемещается от пола или другого предмета обстановки в мою сторону и становится более целенаправленным. Сосредоточенным. Словно боящимся что-то во мне пропустить или попросту не заметить. Это из-за темноты? Или всё ощущалось бы так, даже будь мы освещены светом?

Райан наблюдает за тем, как я приближаюсь окончательно и бесповоротно. И глубоко, пронзительно вздыхает, едва мои ноги вступают в контакт с его коленями. Обнажённый торс притягивает взгляд словно магнитом.

— Кто сказал, что мне обязательно это надо? — говорю я, дотягиваясь до левой руки своей ладонью. Хочу дотронуться больше, но не уверена в реакции и потому медлю, и вдруг понимаю, что чувствую то, что хотела. Райан окружает фаланги моих пальцев мягким сжатием. Это ощущается нежно, и взгляд только вторит испытываемым мною эмоциям. Твёрдый, но вроде бы содержащий надежду на что-то.

Андерсон притягивает меня к себе близко-близко, делая расстояние между нашими лицами совсем ничтожным. А потом, как только я прикасаюсь к нему, отпустив одеяло, теперь удерживаемое телами, произносит то, в чём, вероятно, и заключается причина, по которой он не смог вернуться к прерванному сну.

— Кэтрин убеждена, что мы поделим всё поровну. Тебе всё равно не надо столько денег, Андерсон. Сколько бы их ни было, они в любом случае никогда не позволят тебе купить любовь. Ведь то, каким ты стал, невозможно любить. Я единственная, кто оставалась бы с тобой до конца жизни, даже зная, что твой член бывает, где угодно, но только не в ней. И даже если тебя вдруг полюбит какая-нибудь несчастная, не пройдёт и года, как ты её разочаруешь, неспособный удержать себя в штанах, и она не будет долго думать прежде, чем уйти. Неплохо звучит, да? Вполне бы подошло для реплики одного из героев фильма. Может быть, моей жене стоило писать книги, а не просто сообщения, — его руки опускаются мне на бёдра, но нисколько не сжимают кожу. Лишь едва касаются, и только. Райан откидывает голову на подголовник, отбирая у меня зрительный контакт и в некотором смысле самого себя тоже. Я знаю, что не могу видеть всё это и ничего не делать. И хотя я также не могу презирать одну конкретную женщину за её слова, потому что, может быть, у неё есть основания так говорить, да хотя бы элементарная злость, но вопрос даже не в ней. Гораздо больше меня волнует, почему это ударило по Андерсону настолько сильно, что лишило его сна. Переживает за своё состояние? Не хочет отдавать его в столь больших количествах, и чтобы Кэтрин стала богатой сама по себе в ходе удачного развода?