Не учите меня жить! - Кайз Мэриан. Страница 30

Вероятно, мне казалось, что, после того как он проделал такой длинный путь, было бы невежливо отправить его восвояси ни с чем. Все эти предрассудки родом из моего детства, где гостеприимство ставилось превыше всего, где было неважно, останемся мы без обеда или нет, лишь бы нашлось, чем накормить гостя.

Еще я чувствовала, что обо мне и Гасе уже думают как о паре, и это очень меня возбуждало. Отказаться переспать с ним было бы не только непростительно грубо, но означало бы плюнуть в лицо судьбе, навлечь на себя гнев всех известных мне богов. От этой последней мысли мне стало значительно легче жить, поскольку она полностью исключала всякие «буду — не буду». Выбора у меня нет. Я должна переспать с ним. Никаких угрызений, славно и просто.

И все равно я не переставала нервничать.

Наверное, предусмотреть всего не может никто.

Я села на кровать и принялась теребить свои серьги. Гас бродил по спальне, брал в руки вещи, ставил их на место, говорил много и с удовольствием.

— Хорошие книги, Люси. Все, кроме этой калифорнийской дряни, — пробормотал он, взглянув на обложку опуса под названием: «Кто за рулем в нестабильной семье девяностых годов».

Потом снова вдела серьги, чтобы иметь возможность еще раз их снять. Всегда считала, что в ситуации соблазнения бижутерия — вещь очень полезная, потому что, снимая украшения, вы создаете впечатление, будто активно раздеваетесь и уже готовы на все, а в действительности ваш партнер успевает разоблачиться до трусов, а вы еще и не начинали, что дает вам возможность отступить или передумать, не обнажившись, между прочим, дальше кистей рук.

Этому приему я научилась в пятнадцать, летом, когда мы с Энн Гаррет, Фионой Харт и парнями с нашей улицы играли в покер на раздевание. И у Энн, и у Фионы грудь уже была, и в то лето, переполненное сексуальными флюидами, правда, ко мне это не имело отношения, они жаждали оказаться в ситуации, где могли бы показать себя. У меня грудей не было, и пусть даже меня безмерно радовало ощущение того, что у меня есть друзья, я скорее умерла бы на месте, чем теплым летним вечером согласилась сидеть на лужайке за ларьками, в одном лифчике и трусах, с Дереком и Гордоном Уитли, Джо Ньюи и Полом Стэплтоном.

Поэтому я решала проблему, нацепив на себя столько побрякушек, сколько могла добыть. Уши у меня еще не были проколоты — до этого я дошла только в двадцать три года, — так что приходилось носить клипсы, от которых нарушалось кровообращение и мочки ушей опухали и ужасно болели, но на такие жертвы я шла легко (хотя всегда с облегчением проигрывала первые две карты). Кроме того, я контрабандой выносила из дому мамино кольцо с камеей, которое она хранила завернутым в папиросную бумагу в коробочке в нижнем ящике своего шкафа и сама надевала только на годовщину свадьбы и день рождения. Мне оно было велико, и я жила в вечном ужасе обронить его. Еще вешала на руку три пластмассовых браслета из коробки кукурузных хлопьев с сюрпризом, на шею — крестик на цепочке, и, таким образом, при самом большом невезении снимала с себя, помимо украшений, разве что носки и босоножки. Причем от греха подальше носков натягивала по три пары.

А вот Энн и Фиона по тогда еще непонятной мне причине вообще не носили украшений.

Да и к выигрышу они не особенно стремились, выкидывали королей и тузов, как немодную одежду, и через пять минут после начала партии разоблачались до лифчиков и трусов, смущенно хихикали, говорили, как им стыдно, садились как можно прямее, втянув живот, отведя назад плечи и выпятив грудь. А я оставалась при полном параде, если не считать горки розовых браслетов, клипсов и колечек на траве рядом со мной.

Это было очень странно. Вообще я почти никогда не выигрываю, но в покер на раздевание каким-то образом умудрялась выигрывать всегда. А самое непонятное то, что никого из игроков мои победы не огорчали. И я сама только спустя несколько лет поняла, что они не были, как я самодовольно полагала, неудачниками.

Это я была очень наивной дурочкой.

Итак, я то вдевала, то вынимала серьги, а Гас тем временем знакомился с обстановкой моей спальни.

— Люси, если можно, я бы прилег ненадолго.

— Пожалуйста.

— А можно я сниму ботинки?

— Д-да, конечно.

Я ожидала, что он снимет не только ботинки. Если он этим ограничится, значит, я дешево отделалась. Если пойдет дальше — дело дрянь, мне не выкрутиться.

Он лег рядом со мной, взял меня за руку и сказал:

— Мне хорошо.

Я согласно кивнула. Действительно хорошо.

— Знаешь что, Люси Салл…

— Что?

Он молчал.

— Что? — переспросила я, оборачиваясь к нему.

Но он уже спал. Спал, растянувшись на моей кровати, прямо в джинсах и рубашке. Он был такой милый. Длинные черные ресницы бросали тень на его щеки, на подбородке чуть заметно пробивалась щетина, губы чуть приоткрыты в улыбке.

Я смотрела на него и не могла оторваться.

Вот кто мне нужен, подумала я. Он и никто другой.

Я вытянула из-под него покрывало и заботливо укрыла его, отчего меня обуяла небывалая нежность. Затем, только чтобы упрочить это приятное чувство, убрала с его лба волнистую прядь. Задумалась, правильно ли, чтобы он спал одетым, потом решила, что сойдет и так: не собираюсь же я сама раздевать его. Намерения копаться в его нижнем белье, тайком бросая оценивающие взгляды и строя планы, у меня точно не было.

Далее, чувствуя себя, скажем так, более раскованно, я начала готовиться ко сну, надела пижаму (я была абсолютно уверена, что Гас не из тех, кто балдеет от сексуального женского белья, да оно и к лучшему, потому что у меня такого белья нет). По моим ощущениям, его подобные изыски скорее испугали бы, чем взволновали. Хотя, конечно, чужая душа — потемки…

Еще я почистила зубы. Разумеется, я почистила зубы. Я чистила их с таким усердием, что у меня заныли десны, потому что твердо знала: как следует вычистить зубы — самое важное, когда ложишься в постель с малознакомым мужчиной. Можно даже не читать статей в женских журналах и не руководствоваться своим богатым опытом, чтобы понять, как это важно. Ужасно грустно думать, что мужчина, которому ты понравилась настолько, что он захотел провести с тобой целую ночь, утром может рвануть к двери со спринтерской скоростью, если твое дыхание недостаточно благоуханно, но, увы, такова жизнь. Грусти не грусти — ничего тут не поделаешь.

Вместо того чтобы смыть косметику, я накрасилась еще больше. Поутру, когда Гас проснется, мне хотелось выглядеть красавицей, и я решила, что мой тщательный макияж компенсирует его трезвость, смягчит похмелье, если угодно. Затем юркнула в постель рядом с ним. Во сне он был такой лапочка.

Я лежала, смотрела в темноту, думала обо всем, что произошло этим вечером, и то ли от возбуждения и желания, то ли от разочарования, то ли (почему бы?) от облегчения уснуть не могла.

Через некоторое время хлопнула входная дверь, послышались голоса Карен, Шарлотты и еще один мужской, звяканье чашек в кухне, тихий разговор, приглушенные смешки. Все было куда спокойнее, чем накануне ночью, — ни «Звуков музыки», ни падающих стульев, ни оглушительных взрывов хохота.

Пролежав целую вечность в темноте, я решила все-таки встать и посмотреть, что у них там без меня творится. Я чувствовала себя несколько не у дел, но это-то мне как раз не в новинку. Осторожно выбравшись из-под одеяла, чтобы не потревожить Гаса, на цыпочках вышла из комнаты в коридор, но, тихонько закрывая дверь спальни, врезалась в большой и темный предмет, которого обычно в нашем коридоре не наблюдается.

Я подпрыгнула до потолка и вскрикнула:

— О господи!

— Люси, — сказал знакомый мужской голос. И чьи-то руки опустились на мои плечи.

— Дэниэл! — поперхнулась я от неожиданности, поворачиваясь к нему. — Что ты здесь делаешь? Идиот, чуть на всю жизнь заикой не оставил!

Но Дэниэл, вместо того чтобы извиниться, дико развеселился и согнулся пополам от хохота.