Центумвир (СИ) - Лимова Александра. Страница 43

– Да.

Одно его ровное слово. А у меня мурашки по спине.

– Да, я разговаривал с твоим братом. – Как предусмотрительно не уточняя когда именно! В каких обстоятельствах. С какими аргументами. Снова затяжка и выдох. – Я не питаю иллюзий, что он был рад это слышать, но вести себя как австралопитек не стал.

Конечно. Режим пингвинов из «мадагаскара» нас не раз выручал. Только тут его не активировать. Он же все просчитал. В том числе, что я… что меня так поведет. И что будет вести все сильнее, когда я буду смотреть в его глаза, чувствовать прикосновения. Как? Просто как надо так сделать, чтобы у меня все внутри настолько перемешалось, что сама не понимала, что выбрать для главного аргумента, что он тварь… Потому что не врал. Я бы спалила сразу, профи не наебешь ведь… я бы спалила сразу, мы были так мало времени вместе, и вместе с тем так много, что я бы выцепила фальшь, хоть одну ее грань. Просто как?.. И… сука, Истомин, кто ты?..

Медленно обернулась. Он  стоял у двери, расслабленно оперевшись о нее ногой и постукивая пальцами  с дымящей сигаретой на по своему бедру, ближе к согнутому колену. Статный, крепкий, откинув голову на деревянное полотно и глядя на меня сквозь ресницы. Смотрела в его спокойные глаза, сдерживая желание нервозно прикусить губу. Истомин спокойно продолжил:

– Чего у него не отнимешь, так это прагматичности, логического мышления и трезвого взгляда на жизнь. Исходя из этого, я склонен полагать, что твой брат едва ли внезапно отупеет и будет лезть в твою жизнь или делать мне нервы. Еще один фактор, что его сдержит, даже если я ошибаюсь, и он все-таки внезапно отупеет – твоя новая работа более… безопасна. Думаю, сегодня, он окончательно утвердился в этом.

– Почему? – вопрос выстрелил одновременно со злой улыбкой и мрачным взглядом в его глаза.

Он молчал. Слегка прищурился, пристально вглядываясь в мое лицо, но я уже вернула себе самообладание, я знала, как могу проколоться и что он мгновенно распознает, если я что-то скрываю. Скрывать смысла нет, нужно выдавать те реакции, что логичны для контекста ситуации, тем более, что их в избытке.

Глаза в глаза. Мои злые, против его внимательных.  Не отвечал. Прошел мимо, мимоходом, будто бы вовсе мимоходом переплетая пальцы. Сжав их. И резко дернув за собой к  своему столу, где ткнул недокуренной сигаретой в серебряную пепельницу. Сжал мои пальцы до боли, разворот ко мне, его полуприсяд на столешницу и рывок на себя, глядя в мое лицо, но выдыхая никотин вниз и в сторону, негромко отвечая:

– Потому что это бизнес.

– Вот пусть в этих рамках все и останется. – Улыбнулась я, пытаясь вырвать руку. И меня рывком прижали к себе. – Пусти. – Сквозь зубы потребовала я.

– Нет. – Сжал крепче. Блокируя руки. Обвивая и прижимая к себе крепче. Стискивая.

– Я сказала пусти. – Дернулась и зашипела от боли.

– Я. Сказал. Нет. – Твердо и однозначно, положив подбородок на макушку.

– Мне похер, что ты сказал.– Мои руки свешаны в сторону. Касаются передней стороны его правого бедра, которое сжала пальцами. До боли. – Ясно? Своими крепостными командуй.

– Ты тоже на меня работаешь. – Ровно. Спокойно. Констатирующее.

Резко вскинула подбородок, сгорая от ярости глядя в потемневшие, явно раздраженные глаза. Сдерживаясь с титаническим усилием. А он внезапно отстранил свою левую руку, высвобождая мою правую и, провоцирующее улыбаясь, выцедил сквозь зубы:

– Давай. Ударь.

– Уверен, мальчик? – тоже сквозь зубы. Тоже улыбаясь.

И в нем полыхнуло. Смотрела в серо-зеленые глаза, опущенными тяжелыми ресницами. В его меняющиеся глаза, взгляд которых становился не тяжелым. Тяжелейшим. Не давящим, а вдавливающим, снова вбивающим в пол. Тот его взгляд, что молниеносно накидывал ему с десяток-другой лет, и прямым текстом сообщал, что «мальчик» сейчас сломает. Очень жестко. Очень жестоко. Потому что с такими «мальчиками» нельзя забывать о выставленной ими дистанции. Ради своей же безопасности нельзя. А еще такие «мальчики» предпочитают быть уверенными при принятии окончательных решений, поэтому хлест провокации в правдоподобной иронии его голоса:

– Мальчик не строит из себя принца, ведь и ты не принцесса тоже в принципе сама, цыпа, – улыбнулся, глядя как у меня перекашивается лицо, когда услышала слова из трека стоящего у меня на входящие вызовы. От него. –  Мне понравилось. Так что дерзай.

Пощечина. Жар в ладони, вплетался в кровь, множась и разносясь по телу, набирая силу, оседая в венах и разуме, в ногах и внизу живота, когда смотрела пылающие яростью глаза. Яростью и страстью и граница между ними осыпалась в тот момент, когда ударила его. А он почти не отвел лица, хотя было сильно. Усмехнулся.

Грязно.

По-ублюдски.

Зарождая свою тень в моем сбитом дыхании, в горячей тяжести в теле, зарождая разлом границ и сжигающий окружающий мир в жаре. В жаре дыхания и огне на дне глаз. У обоих.

И такая его блядская улыбка, потому что он это видел, он чуял. Встряхнул резко за плечи и Молниеносно подался вперед к моим кривящимся в ненависти губам, будто мурлыкнул, но по факту безапелляционно выстрелил в мои пересохшие губы:

– СлАбо. Я ставил на тебя больше. Отрабатывай, сука.

Моя ладонь тут же рванула к его лицу. Перехватил и с силой врезал ладонью в столешницу, на мгновение переплел пальцы, когда прикусывал мою нижнюю губу. Когда впился поцелуем, одновременно с тем как мои ногти врезались в его ладонь. Прошили до крови, размазавшейся по лакированному дереву. И мгновением позже меня втиснули щекой в эту кровь, размазывая ее след по столешнице.

Боль, но строго отмеренная, с четкой возможностью отстраниться от лака дерева. Он все еще контролирует ситуацию. Сходит с ума от моего безумия, от моей ненависти, заставляет кожей ощутить выпущенную мной кровь, но контролирует.

Заставляет ощериться. В довольстве.

На столе были только капли его крови. Между моей кожей и деревом. С возможностью отстраниться. А следы жгли, пропитывались и вливались уже в мою кровь, уводя в такие ебнутые дали…

– Нет, я рук не уберу чисто из-за принципа… – клокочущий удовольствием шепот мне на ухо.

Лукавит. Он отстранится в ту же секунду, когда поймет, что у меня внутри нет отклика на этот призыв…

Но отклик есть и от этого чувство падения в бездну.

Это непередаваемое чувство, когда ты сознательно выбрал ад.

Его сорванный вдох, когда его торжество на мгновение сковало ему дыхание и он действительно охуел, когда сквозь свой подавляемый смех, я, повернув голову под его рукой, кончиком языка скользнула по почти стершимся с лака следам его крови. Его пронзило это насквозь. Его. Способного стереть в порошок. Любого.

Приговором вжатие в столешницу до стертого дыхания. Мое имя еще никогда и никем не произносилось так вкусно:

– Моя…

Мое имя в его дыхании переродилось в новое. И он знал, что за тварь впускает в свой загон. В свой закон. А они были у него, и загоны и законы. И он знает, кого впускает. Знает, что я сожру всех, кто был в его приоритетах. Уже слизываю их со смехом, потому что он не ответил на входящий вызов, когда я языком коснулась его крови на столешнице. Коснулась с торжеством. Отчаянным. Металл на языке. Его металл, и меньшим кормиться я теперь не буду. Он знал это, когда сдвигал ткань моего платья. И готов был опоить до пьяна. Потому что на меньшее тоже не согласен.

Кровь из его прошитой ладони на коже его руки, по его пальцам, теряясь в моих волосах, когда он вдавливает меня сильнее в свой стол. Когда щелчок пряжки ремня и шелест его одежды, когда прислоняется и грубо берет. Жестко. Рывком. Пьянея, когда меня разрывает под ним, разносит в щепки от пламени по сосудам, от того, как сжигается разум, как нарастает истома. Берет еще жестче.  Ударом, сдвигающим его стол. Боль. И опьянение от этой боли. С губ стоном. Криком. Его именем.

А он сжимает жестче. И второй удар осторожнее. Еще осторожнее руками под грудь, приподнимая меня, чтобы мог впиться зубами в шею и поцеловать свой укус, когда у меня снова стоном его имя с губ, и в теле только оно звучит в пламени, сжирающим нутро. Стоном новые сонмы, печатями внутри. Нерушимыми. И его новый удар, чтобы высечь с искрами это имя на нутре, воющем от боли. И наслаждения. Повернула голову, улыбаясь в его губы, касаясь их языком, а на нем фантомный привкус его крови. Моей. Навеки, сука. Ты навеки мой отныне. Смех с моих губ срывом, потому что крыло от его ударов жестче, вбивающих в стол, вбивающих в него самого. Срывами в его бездну, когда губы жадно в губы, когда поцелуи до стука зубов, с отзвуком металла, уходящего внутрь, задающего мотив, который отныне по аккордам известен только двоим. Ноты писаны болью и наслаждением. И он одурманен этим сильнее, он ближе к грани, он алчен сильнее и вбирает быстрее то, что пело в крови у обоих с самых первых секунд. Поэтому его хриплое мне в губы: