Замри, умри, воскресни - Кайз Мэриан. Страница 17

В поразительно короткий срок моя прежняя жизнь канула в Лету. Со стороны она мне очень даже нравилась — моя квартирка, мои друзья, моя независимость, — но сейчас было проще уступить маме. А если уж совсем откровенно, то, лишившись отца, я ощутила потребность сблизиться с мамой, единственной из родителей, которая у меня осталась.

Помимо моей воли я втянулась в рутину, заключавшуюся в том, что мы с мамой по большей части сидели дома, как две чудачки. Мне разрешалось отлучаться на работу или в аптеку за ее лекарствами, после чего я возвращалась домой и вечерами напролет сидела с ней перед телевизором, наслаждаясь всегда одинаковым набором передач: две серии «Симпсонов», час на «Баффи», затем девятичасовые новости.

Если я задерживалась на работе, мама смотрела это все одна, а потом, когда я приезжала, пересказывала мне увиденное. По выходным у нас было «Инспектор Морс» или «Чисто английское убийство» — сериалы, которые она всегда смотрела с отцом, и самое странное то, что, никогда не оставаясь одной, я испытывала жуткое одиночество.

Нам с мамой нечего было сказать друг другу. Время от времени она изрекала:

— Как думаешь, почему он ушел?

— Может, из-за того, что дядя Лео и тетя Марго умерли практически один за другим.

У меня тоже сердце разрывается, как о них подумаю, — отвечала мама. — Но я же не завожу себе любовника, как видишь.

— Ну, тогда, может, из-за того, что в августе ему стукнет шестьдесят. Люди часто сходят с ума, когда предстоит круглая дата.

— Мне два года назад исполнилось шестьдесят — и что? Разве я из-за этого крутила с кем-нибудь шашни?

Мы жаждали папиного возвращения, и вся наша жизнь превратилась в сплошное бдение, хотя мы в том и не признавались. Мама бросила готовить, и мы питались одними крекерами, паштетами и концентратами. Стоило мне подняться с дивана, чтобы бросить в рот какую-то крошку, как мама раздражалась, и меня начинало мучить раскаяние.

Никто не верил, что я не могу уговорить отца приехать домой.

— Ты же все умеешь устроить, — удивлялся Коди.

— Ну да, если не считать моей личной жизни. — Это не было самоуничижением, я просто хотела избавить его от необходимости говорить неприятные вещи.

На работе дела обстояли не лучше. Хотя я пока не потеряла ни одного клиента (одна эта мысль уже тянет на Темную Комнату), новых заказов добыть тоже не удавалось, и Франциск с Франческой были не слишком довольны, поскольку, как мне постоянно напоминали, мне надлежало из года в год повышать оборот на пятнадцать процентов. (До прошлого года это были лишь десять процентов, но теперь им вздумалось покупать виллу в Испании, и аппетиты возросли.)

— Новые клиенты с неба не падают, — ворчала Франческа. — Ты должна их искать, Джемма. Волка ноги кормят.

Беда была в том, что я растеряла весь запал. Весь мой бизнес зиждется на моей личной бодрости и энергии. Когда я приглашаю на обед кадровиков крупных компаний, то должна ослеплять их своей энергией и убеждать в том, что их предстоящая конференция просто обречена на то, чтобы стать ни с чем не сравнимым, блистательным и незабываемым мероприятием, которое поневоле озарит и их своим блеском и сиянием.

Все за меня тревожились, особенно Коди.

— Ты совсем нигде не бываешь. Это на тебя не похоже, ты никогда раньше не вешала носа.

— Я и не вешаю. Это все временно, пока папа не вернется. Про себя я дала ему два месяца, чтобы образумиться, а прошло только полтора.

— А если он вообще не вернется?

— Вернется. — Свои надежды я основывала на нескольких факторах, в первую очередь на том, что писем от адвоката насчет «финансового урегулирования» не поступало.

— Если твоя мать так и останется затворницей, тебе придется от нее съехать.

— Я не могу. Она тут же начинает рыдать и задыхаться. Мне проще сидеть дома. Она даже в церковь не ходит. Говорит, религия — чушь собачья.

Коди ахнул:

— Ну, тут она, конечно, права, но я и не предполагал, что все так плохо. Я сейчас приеду.

Он заехал, посидел с мамой и объявил:

— Послушайте, Морин, оттого что вы тут сидите безвылазно, он не придет.

— Если я пойду на танцы или играть в бридж — результат будет тот же.

— Морин, жизнь продолжается.

— Только не для меня.

Спустя некоторое время он сдался, а выйдя в коридор, восхищенно прошептал:

— Упертая у тебя мать!

— А я тебе что говорю? Упрямая как баран.

— Теперь понятно, откуда это в тебе. Нового шоколада нет? Ой! — Он театральным жестом закрыл рот рукой. — Надо думать, что нет. И, судя по твоей маме, она и лежалый-то весь подъела.

Я открыла рот, чтобы возразить, но он решительно перебил и приложил руку к груди.

— Коди Купер. Называю вещи своими именами. Кто-то же должен это делать? Твоя мама всегда была интересной женщиной, в стиле пятидесятых, как Дебби Рейнолдс. А что у нее теперь с волосами?

— Корни отросли, только и всего. В парикмахерскую идти отказывается. — По длине маминых отросших волос я измеряла время папиного отсутствия. Теперь они были уже неприлично длинные.

— Она подвинулась рассудком. — Коди сделал паузу, дожидаясь моей реакции. — И ты тоже можешь. Подумай об этом. — После чего он исчез.

Родителей мы воспринимаем не так, как других людей, и все же я считала маму вполне привлекательной, хоть она и полненькая. Крепкие икры и руки, хорошая кожа, намек на талию. Я пошла в нее, а жаль, потому как такие фигуры нынче не в моде. Долгое время она выглядела моложе отца, теперь же все было иначе, но я не могла припомнить, в какой именно момент это произошло. До нынешнего кризиса она исправно следила за волосами — ну, не какие-то там «перышки», конечно, но я регулярно замечала, что у нее вполне ухоженные волосы и хорошая стрижка — значит, побывала в парикмахерской. Во всяком случае, она старалась. И она любила наряды — нет нужды говорить, что я бы, конечно, в жизни не надела этих шмоток: кардиганы с вышивкой, блузки с блестящими пуговками… Но она их обожала и умела выторговать себе скидку. Во время больших распродаж она самостоятельно, на автобусе, отправлялась в город и всегда возвращалась с победой. «Там был просто конец света — все пихаются, толкаются, всюду сумки и локти, — но я свое получила».

Она с ликованием распаковывала добычу; разложит шмотки на постели и зовет меня угадывать, что почем.

— Господи, откуда я знаю!

— Ну, угадай!

— До или после скидки?

— До.

— Семьдесят пять.

— Семьдесят пять? Это же шерсть!

— Сто.

— Больше.

— Сто пятьдесят.

— Меньше.

— Сто тридцать.

— Да! А теперь угадай, сколько я отдала.

— Сорок?

— Перестань, Джемма, я так не играю.

— Сто.

— Меньше, меньше.

— Девяносто?

— Меньше.

— Семьдесят?

— Теплее.

— Шестьдесят?

— Больше.

— Шестьдесят пять?

— Да! Полцены. И это — чистая шерсть!

Эту процедуру надо было проделать с каждой купленной вещью, причем папа всегда радовался наравне с ней.

— Какая милая вещица, радость моя. — И он часто со всей искренностью говорил мне: — Джемма, твоя мама — очень элегантная женщина.

Стоит ли удивляться, что меня так потряс его уход? Хотя… Его она тоже заставляла угадывать цену, так что, может, я зря удивляюсь?

ТО: Susan… [email protected]

FROM: Gemma [email protected]

SUBJECT: Предательница

Ни за что не угадаешь, что произошло. На работе прибегает ко мне Андреа и с круглыми глазами восклицает: «Я прочла книжку Лили Райт!» Как будто за это ей полагается медаль. Говорит, книга ей очень понравилась, здорово подняла ей настроение. Потом она увидела мое лицо и примолкла. Господи, какие все бесчувственные!

С того дня, как я запустила в отца шоколадкой, ни я, ни мама его больше не видели. И по телефону он не звонил — ни разу. Можешь поверить? Мне удается поговорить с ним только тогда, когда я застаю его на месте, а Колетт куда-то вышла и не может соврать, что он у зубного. Он не приезжает ни за вещами, ни за почтой — ни за чем. Когда я решила воспользоваться этим предлогом, чтобы заманить его к нам, он попросил меня пересылать ему письма почтой. Но сам не приходит. Он сказал: «Ах, это наверняка сплошные счета и прочая дребедень. Можно не беспокоиться».