Вифлеем (ЛП) - Уоттс Питер. Страница 3
И нет смысла спорить. Эйнштейн пытался. Бом пытался. Даже Шрёдингер, ненавистник кошек[8]. Но наш мозг эволюционировал так, что не может справиться с пространством между атомов. Нельзя сражаться с цифрами: столетие запутанной квантовой математики не оставляет шансов здравому смыслу.
Многие люди до сих пор не могут этого принять. Они боятся того, что нет ничего реального, а потому утверждают, что реально все. Говорят, мы окружены параллельными мирами, столь же настоящими, как и наш собственный, пространствами, где мы выиграли Guerre de la Separatiste[9], а Хьюстонского Ада и вовсе не было, бесконечным успокаивающим изобилием альтернативных реальностей. Звучит глупо, но у людей нет выбора. Трюк с параллельными вселенными – это единственная последовательная альтернатива небытию, а оно их ужасает.
Мне же дает силу.
Я могу придавать реальности форму, просто посмотрев на нее. Любой может. Или могу отвести глаза, уважая ее личное пространство, оставив незримой и тотипотентной[10]. От этой мысли у меня слегка кружится голова. Я даже забываю о том, как сильно отстаю, как сильно мне нужна направляющая рука Дженет, ведь здесь, внизу, в реальном мире, ничто не имеет значения.
Ничто не окончательно без наблюдателя.
* * *
Она впускает меня по первому звонку. Сегодня лифт ведет себя странно: открывается наполовину, закрывается, открывается снова, как алчущий рот. Я поднимаюсь по лестнице.
Дверь распахивается, когда я только заношу руку над звонком. Дженет стоит совершенно неподвижно и говорит:
– Он вернулся.
Нет. Даже сейчас вероятность слишком…
– Был прямо тут. И сделал это снова. – Ее голос абсолютно спокоен. Она запирает дверь, ведет по тенистому коридору.
– Он вошел внутрь? Как? Где он…
Серый свет заливает гостиную. Мы напротив стены, сбоку от окна. Я выглядываю за край занавески, на пустынную улицу.
Она машет рукой туда:
– Он был прямо там, сделал это снова. Снова…
С кем-то еще. Вот о чем она.
Черт…
– Она была такой глупой. – Пальцы Дженет вцепились в старую штору, то сжимаясь, то разжимаясь. – Прямо там, совсем одна. Тупая сука. Могла бы и понять, что с ней будет.
– Когда это случилось?
– Не знаю. Пару часов назад.
– А кто-нибудь… – спрашиваю я, так как, разумеется, не могу сказать: «А ты…»
– Нет, не думаю, что кто-то еще видел. – Она отпускает штору. – Она-то отделалась легко, можно сказать. Смогла уйти сама.
Я не спрашиваю, работают ли телефоны. Не спрашиваю, пыталась ли Дженет помочь, крикнула ли, бросила ли что-нибудь на улицу, впустила ли женщину внутрь после всего. Дженет – не дура.
В сгущающихся сумерках мерцает отдаленный мираж: кампус. Есть еще один оазис, чуть ближе, в Фолс-крик[11], и даже виднеется кусочек третьего, если наклонить голову. Все остальное серое, черное или полыхает оранжевым.
Гангрена охватывает тело. В живых осталось лишь несколько тканей.
– А ты уверена, что это был тот же самый человек? – спрашиваю я.
– Да какая на хер разница! – она кричит. Потом спохватывается, отворачивается. Сжимает кулаки.
И вновь смотрит на меня.
– Да, это был он. – Голос напряженный. – Я уверена.
А я вот совершенно не понимаю, что мне делать.
Хотя знаю, что нужно проявить чувство. Надо потянуться к ней всем сердцем, к любому, над кем так надругались. Действие должно быть автоматическим, бездумным. Неожиданно я вижу ее лицо, по-настоящему вижу, хрупкую маску контроля, балансирующую на грани полного разрушения; и вижу то, что готово вырваться наружу. Дженет никогда не была такой, даже в тот день, когда все произошло. Может, я просто не замечал. И я жду, что это зрелище на меня повлияет, переполнит любовью, или сочувствием, или даже жалостью. Ей нужно от меня хоть что-нибудь. Она – мой друг. Я же так ее зову. И я ищу хоть что-нибудь, не хочу казаться лжецом. Погружаюсь внутрь себя так глубоко, как могу, и не нахожу ничего, кроме страстного любопытства.
– Что мне сделать? Что ты хочешь? – спрашиваю я и едва слышу свой голос.
В ее лице что-то меняется:
– Ничего, Кит. Ничего. Я со всем должна справиться сама, понимаешь?
Я переминаюсь с ноги на ногу и думаю, не врет ли она сейчас.
– Я могу у тебя остаться на пару дней, – говорю, наконец. – Если хочешь.
– Разумеется. – Она смотрит в окно, и лицо ее безучастнее, чем прежде. – Как пожелаешь.
* * *
– Они потеряли Марс! – воет он и хватает меня за плечи.
Я знаю его в лицо, он сидит в кабинете через три двери от моей. Но имени вспомнить не могу, хотя… Крис, Крис как-то там… Флетчер. Да, точно.
– Все данные с «Викингов»[12], – продолжает он, – из семидесятых, ну, ты знаешь. В НАСА говорили, что все заархивировано, говорили, что я могу все получить, нет проблем. И я весь свой дисер[13] на них спланировал!
– И все потеряно? – Имеет смысл: файлы сейчас повреждаются в рекордных количествах.
– Нет, они точно знают, где все находится. Я могу спуститься и забрать их, когда захочу, – горестно произносит Флетчер.
– Так что…
– Все данные на больших магнитных дисках…
– Магнитных?
– …и, конечно, такие носители устарели уже лет на тридцать, и когда НАСА обновляло оборудование, про данные с «Викингов» они забыли. – Он бьет кулаком по стене и истерически хихикает. – И у них действительно есть вся информация, только доступа к ней нет. Да на всем континенте, наверное, сейчас нет настолько примитивного компа.
Я потом рассказываю об этом Дженет. Думаю, что она сейчас покачает головой, издаст какой-нибудь сочувствующий звук, «как плохо-то» или «как это ужасно». Но она не сводит взгляд с окна. Только кивает и говорит:
– Потеря информации. Прямо как со мной.
Я смотрю на улицу. Звезд не видно, разумеется. Только приглушенные янтарные отражения на облаках.
– Я даже не могу вспомнить, как меня насиловали, – продолжает Дженет. – Забавно, по идее такое-то событие должно застрять в памяти. И я знаю, что это случилось. Могу вспомнить контекст, что было после, собрать историю воедино, только вот само… событие пропало.
Я вижу только изгиб ее щеки и краешек улыбки. Она уже так давно не улыбалась. Кажется, прошло несколько лет.
– Ты можешь доказать, что Земля вращается вокруг Солнца? – спрашивает она. – Можешь доказать, что все именно так, а не наоборот?
– Что? – Я захожу слева по осторожной аккуратной траектории. Теперь вижу все лицо, гладкое, уже почти без отметин, похожее на маску.
– Ведь не можешь, да? А наверное, когда-то мог. Все стерто. Или утеряно. Мы все так много забыли…
Она спокойна. Я никогда не видел ее настолько спокойной. Это почти пугает.
– Знаешь, я думаю, через какое-то время мы начинаем забывать вещи так же быстро, как учим их, – замечает она. – Думаю, так было всегда.
– И почему ты так говоришь? – Я старательно держу нейтральную интонацию.
– Нельзя сохранить все, просто не хватит места. Как можно воспринять новое, не переписав старое?
– Да ладно тебе, Джен. – Я стараюсь перевести разговор в шутливое русло. – У нас что, в мозгах память заканчивается?
– Почему нет? Мы конечны.
Боже, да она серьезно.
– Не настолько. Мы до сих пор не знаем, что в принципе делает бòльшая часть мозга.
– Может, и ничего. Как и наша ДНК, может, там в основном мусор. Помнишь, когда они нашли…
– Помню.
Я не хочу слышать о том, что там нашли, так как стараюсь забыть об этом уже много лет. Ученые нашли полностью здоровых людей, у которых практически не было мозговой ткани. Они нашли людей, живущих среди нас, с головами, заполненными спинномозговой жидкостью, которые обходились тонким слоем нервных клеток там, где должен был находиться мозг. Эти люди выросли, стали инженерами, учителями, прежде чем выяснили, что вообще-то должны были стать овощами.