Вифлеем (ЛП) - Уоттс Питер. Страница 5
Она так мне нужна. Нужна ее способность привносить порядок во Вселенную. Нужно ее страстное желание низвести все до тривиальности. Ни один результат ее не удовлетворял, все всегда было слишком приблизительным, каждое решение она бросала мне в лицо со словами: «Да, но почему?» Я как будто работал с двухлетним ребенком.
Я же всегда был паразитом. И сейчас словно ослеп на один глаз.
Наверное, тут крылась ирония. Кит Эллиот, квантовый физиолог, который видел бесконечные вероятности в простейших единицах материи; Дженет Томас, теоретик катастроф, которая сводила целые экосистемы к нескольким строчкам компьютерного кода. Мы должны были убить друг друга. Но почему-то такая комбинация работала.
Боже! Когда я стал говорить в прошедшем времени?
* * *
На телефоне сообщение, ему уже часов десять. Невозможное случилось: полиция кого-то поймала, подозреваемого. Его фото в файлах, приложенных к сообщению.
Он слегка походит на меня.
– Это он? – спрашиваю я Дженет.
– Не знаю. – Она даже не отворачивается от окна. – Я не смотрела.
– Да почему нет? Может, это он и есть! Тебе даже из квартиры выходить не надо, просто перезвони им, скажи: да или нет. Джен, что с тобой происходит?
Она склоняет голову набок и говорит:
– Я думаю. У меня открылись глаза. Все вроде бы стало обретать некое подобие смысла…
– Боже, Дженет, тебя изнасиловали, а не окрестили!
Она подтягивает колени к подбородку, начинает раскачиваться вперед-назад. Своих слов мне уже не вернуть.
Но я все равно пытаюсь:
– Джен, прости. Просто… Я не понимаю, тебе, кажется, сейчас вообще на все плевать…
– Я не выдвигаю обвинений. – Она качается, качается. – Никому. Это была не его вина.
У меня нет слов.
Она оглядывается через плечо:
– Энтропия нарастает, Кит. Ты об этом знаешь. Каждый акт случайного насилия помогает Вселенной закончиться.
– Да о чем ты говоришь-то? Какой-то урод намеренно напал на тебя!
Она пожимает плечами, снова уставившись в окно:
– Ну да, есть и разумная материя. Только это не избавляет ее от законов физики.
И теперь я вижу: вижу в этом безумном отпущении грехов, в спокойствии и принятии, что слышатся в ее голосе. Метаморфоза завершена. Мой гнев испаряется. Остается тошнотворное чувство, названия которому не подобрать.
– Джен, – говорю я тихо, очень тихо.
Она поворачивается, смотрит мне прямо в лицо, и нет в ее взгляде никакого утешения.
– «Всё рушится; основа расшаталась.
Мир захлестнули волны беззаконья»[20].
Почему-то стихотворение кажется знакомым, но я не могу… не могу…
– Что, ничего? Ты и Йейтса забыл? – Она грустно качает головой. – Ведь мне рассказал о нем ты.
Я сажусь рядом с ней. Касаюсь ее, в первый раз. Беру за руки.
Она не смотрит на меня. Но, кажется, не возражает.
– Ты скоро все забудешь, Кит, очень скоро. Ты забудешь даже меня.
И тут она переводит взгляд на меня и видит что-то, из-за чего еле заметно улыбается:
– Знаешь, в каком-то смысле я тебе завидую. Ты до сих пор в безопасности. Ты так пристально глядишь на все вокруг, что не видишь практически ничего.
– Дженет…
Но она, кажется, уже забыла обо мне.
Потом она убирает руки из моих ладоней, встает. Ее огромная тень, отбрасываемая оранжевым светом настольной лампы, угрожающе нависает над дальней стеной. Но пугает не она, а ее лицо: спокойное, чистое.
Дженет кладет мне руки на плечи:
– Спасибо, Кит. Без тебя я бы не смогла пройти через это. Но сейчас у меня все хорошо, и думаю, мне пора разобраться во всем самой.
В желудке у меня открывается дыра.
– У тебя не все хорошо, – говорю я, но не могу сдержать дрожь в голосе.
– Все прекрасно, Кит. Я не вру. Я действительно чувствую себя гораздо лучше, чем… в общем, давно я так хорошо себя не чувствовала. Ты можешь идти, не беспокойся.
Я не могу, не могу.
– Ты ошибаешься, я уверен. – Надо, чтобы она говорила. А я должен сохранять спокойствие. – Ты, может, этого не видишь, но я думаю, тебе одной пока оставаться не стоит, ты не можешь это сделать…
Она моргает:
– Что сделать, Кит?
Я пытаюсь ответить, но трудно, так трудно, я даже не знаю, что хочу сказать, я…
– Я не могу тебя бросить. – Слова вылетают совершенно неожиданно. – Это же мы, Дженет, мы против всего мира. Я без тебя не справлюсь.
– Так и не пытайся.
Это настолько глупо звучит, настолько внезапно, что я не нахожусь с ответом.
Она поднимает меня на ноги:
– Это неважно, Кит. Мы изучаем чувствительность сетчатки у саламандр[21]. Всем наплевать на наше исследование. Да и зачем кому-то о нем думать? Зачем думать нам?
– Ты знаешь, что дело не только в саламандрах, Дженет! Это квантовая нейрология, это природа сознания, это…
– Знаешь, все это так жалко. – Ее улыбка такая нежная, голос такой добрый, что я даже не сразу понимаю, о чем она говорит. – Ты можешь изменить фотон то там, то тут, а потому говоришь себе, что у тебя есть над чем-то власть. Но у тебя ее нет. У людей вообще власти нет. Все просто стало слишком сложным, это всего лишь физика…
У меня горит рука. На щеке Дженет неожиданно расцветает белое пятно в форме моей ладони, прямо у меня на глазах оно краснеет.
Она прикасается к коже:
– Не беспокойся, Кит. Я знаю, как ты себя чувствуешь. Я знаю, как все себя чувствуют. Мы так устали плыть против течения…
Я вижу ее, она ликует.
– Тебе нужно отсюда уйти, – говорю я, пытаясь перекричать ее радость. – Тебе лучше переехать на кампус. Я тебя поддержу, пока тебе не станет лучше…
– Тс-с-с, – она прикладывает палец к моим губам, ведет меня по коридору, – я справлюсь, Кит. И ты справишься. Поверь мне. Это все только к лучшему.
Она протягивает руку и открывает дверь.
– Я люблю тебя, – впопыхах произношу я.
Она улыбается, словно понимает.
– Прощай, Кит.
Потом отворачивается и уходит в комнату. Оттуда, где я стою, видна часть гостиной. Дженет снова смотрит в окно. Пламя пожаров окрашивает ее лицо, она становится похожей на мученицу. По-прежнему улыбается. Проходит пять минут. Десять. Кажется, Дженет даже не понимает, что я все еще тут, возможно, она обо мне уже забыла.
Когда я собираюсь уходить, она начинает говорить. Я оборачиваюсь, но ее взгляд все еще прикован к каким-то руинам за стеклом, а слова предназначены не мне:
– …и что за чудище…
Кажется, она говорит именно это, но потом начинает шептать, и мне уже ничего не слышно.
* * *
Когда новости доходят до кафедры, я пытаюсь, безуспешно, держаться подальше от других. Они не знают никого из ее близких, поэтому начинают изливать все свое сочувствие на меня. Кажется, Дженет многим нравилась. Я об этом не знал. Коллеги и соперники похлопывают меня на спине, как будто мы с Дженет были любовниками. «Иногда такое случается», – говорят они, словно делятся каким-то глубоким озарением. Это не твоя вина. Я терплю их соболезнования так долго, как могу, а потом говорю, что хочу побыть один. Это, по их мнению, понять можно; и теперь костяшки жжет после внезапного столкновения плоти и стекла, теперь я свободен. Я ныряю в микроскоп и бегу, бегу, погружаясь все глубже и глубже в реальный мир.
Я всегда был лучше других. Проводил тут, внизу, так много времени, прижавшись носом к квантовому интерфейсу, принимая неопределенность, которая большинство людей свела бы с ума. Но мне здесь некомфортно. Никогда не было комфортно. Я просто слишком сильно боюсь мира снаружи.
Там, за окнами, все происходит окончательно, ничего не изменить. Дженет умерла, и это навсегда. Я больше никогда ее не увижу. Здесь, внизу, такого случиться не может. Здесь возможно все. Дженет и жива, и мертва; я помог ей и не помог; у родителей появляются дети, монстры и не появляется никого. Всё, что может быть - существует. Внизу я, оседлав волну вероятностей, вижу нескончаемое поле возможностей, где любое решение обратимо. И так будет всегда.