Вифлеем (ЛП) - Уоттс Питер. Страница 4
Ответов так и не нашли. А искали очень пристально. И даже, насколько я слышал, сделали какие-то успехи, прежде чем…
– Потеря информации, – говорит Джен, – ограниченный объем памяти.
Она всё ещё улыбается мне, озарение сверкает в глазах головокружительным сиянием. Но я вижу то, что видит она, и не понимаю, чему Джен радуется. Вижу, как расширяются две сферы, одна внутри другой, и внутренняя побеждает. Чем больше я узнаю, тем больше теряю, мое собственное ядро распадается изнутри. Все основы растворяются: откуда я на самом деле знаю, что Земля кружится вокруг Солнца?
Почти вся моя жизнь – это акт веры.
* * *
Мне еще полквартала до зоны безопасности, когда он сваливается на меня из окна второго этажа. Мне везет: он выдает себя звуком по пути вниз. Я вовремя выворачиваюсь. Мы задеваем друг друга, и он тяжело шлепается об асфальт, подвернув лодыжку.
Теоретически пистолеты до сих пор вне закона. Но я вытаскиваю свой и стреляю грабителю в живот, пока он не очухался.
Какое-то движение. Неожиданно слева показывается женщина, большая, ростом почти с меня, лицо угрюмое, жесткое, стоит там, где еще секунду назад был только тротуар. Руки держит в карманах порванного пальто. Кажется, в одной что-то сжимает.
Пушка или блеф? Частица или волна? Дверь номер один или номер два?
Я направляю пистолет в ее сторону. Изо всех сил пытаюсь выглядеть как человек, который не потратил только что последний патрон. На одну безумную секунду думаю: не важно, что случится здесь, умру я или выживу, может, действительно существует параллельная вселенная под каким-то невозможным углом, где все в порядке.
Нет. Ничего не происходит без наблюдателя. Может, мне просто стоит посмотреть в другую сторону…
Она исчезла, ее проглотил тот же переулок, что отрыгнул до того. Я переступаю через клокочущее нечто, извивающееся на тротуаре.
– Тебе тут оставаться нельзя, – говорю я Дженет, добравшись до убежища. – И неважно, сколько там вольт вкачивают в ваше ограждение, это место небезопасно.
– Естественно, – говорит она. Включила телевизор на Шестой канал, рупор самого Господа вещает без всяких помех и накладок; у возрожденцев на орбите есть спутник, и эта тупая железяка никогда не выходит из строя.
Дженет, правда, на экран не смотрит. Просто сидит на софе, подтянув колени к подбородку, и глядит в окно.
– На кампусе охрана лучше, – продолжаю я. – Мы можем отвести для тебя комнату. И ездить на работу не надо.
Дженет не отвечает. На экране говорящая голова дает лекцию об Отравленных плодах Светской науки.
– Джен…
– У меня все нормально, Кит. Внутрь еще никто не прорвался.
– Но прорвется. Им всего-то надо набросить на ограждение какой-нибудь резиновый коврик, и все – первая линия обороны сдана. Рано или поздно они взломают коды к главным воротам, или…
– Нет, Кит. Для этого нужно слишком много спланировать.
– Джен, да я говорю тебе…
– Кит, в мире больше нет организованности. Ты что, не заметил?
Несколько слабых взрывов эхом раздаются снаружи.
– Заметил.
– За четыре последних года, – она говорит так, словно я и рта не открыл, – все паттерны[14], все закономерности просто… рассыпались. Последнее время ничего толком нельзя предсказать, понимаешь? Но даже когда видишь итог, ничего поделать с ним не можешь.
Она бросает взгляд на телевизор, где голова объясняет, что эволюция противоречит Второму закону термодинамики.
– Даже забавно, – говорит Дженет.
– Что?
– Все. Второй закон. – Она машет рукой в сторону экрана. – Энтропия[15] нарастает, порядок превращается в хаос. Тепловая смерть Вселенной. Вот эта вся фигня.
– Она, по-твоему, забавная?
– Я хочу сказать, что жизнь, если посмотреть на нее с точки зрения физики, штука довольно жалкая. Чудо, что она вообще зародилась.
– Эй. – Я пытаюсь обезоруживающе улыбнуться. – Ты сейчас говоришь как креационистка[16].
– Ну, в каком-то смысле они правы. Жизнь и энтропия ладят плохо. В длительной перспективе уж точно. Эволюция – это просто… акт фиксации, понимаешь?
– Понимаю, Джен.
– Весь этот поток, он с ревом несется через пространство и время, разрывая все вокруг. И иногда в завихрениях, в крохотных заводях зарождаются небольшие очаги информации, иногда они становятся достаточно сложными, просыпаются и начинают блеять о том, что могут невозможное. Только долго им не протянуть. Для борьбы с течением нужно слишком много энергии.
Я пожимаю плечами:
– Ты сейчас ничего нового не сказала, Джен.
Она с трудом улыбается, рот еле заметно кривится в усталой усмешке.
– Думаю, ты прав. Экзистенциализм[17] для самых маленьких, да? Просто сейчас все вокруг такое… голодное, понимаешь, о чем я?
– Голодное?
– Люди. Да и вся биологическая жизнь в целом. Сеть. В том и проблема со сложными системами: чем затейливее они становятся, тем усерднее энтропия хочет их разрушить. И нам нужно все больше и больше, чтобы не разлететься на куски.
Она смотрит в окно:
– Может, чуть больше, чем у нас сейчас есть.
Дженет склоняется вперед, направляет пульт в сторону телевизора.
– Ты прав, конечно. Ничего нового я не сказала, – улыбка её блекнет. Не совсем понятно, что приходит ей на смену, – просто раньше до меня это не доходило, понимаешь?
Наверное, усталость.
Она жмет кнопку. Голова лектора меркнет, тонет во тьме, прерванная на полуслове. Секунду посередине экрана мерцает упрямая белая точка.
– Полетел. – В голосе Дженет слышится то ли ирония, то ли усталость. – Смыли, как не бывало.
* * *
Дверная ручка легко вращается в моей руке, по часовой стрелке, против. Не заперто. Где-то за стеной смеется телевизор.
Я открываю дверь.
Оранжевый свет наискосок рассекает пол, в дальнем углу гостиной упала лампа. Кровь Дженет повсюду, свертывается на полу, пятнает стену липкими ручейками, тонкими темными псевдоподиями[18], которые застывают намертво, ползя вниз.
Нет.
Я открываю дверь.
Она продвигается на пару сантиметров, затем застревает. С другой стороны что-то поддается, потом вновь возвращается на место, как только я перестаю толкать. Ее рука видна сквозь щель, она лежит на полу, ладонью вверх, пальцы слегка сжаты, как конечности мертвого насекомого. Я снова налегаю на дверь; пальцы безжизненно елозят по дереву.
Нет. Только не это.
Я открываю дверь.
Они в комнате. Все четверо. Один сидит на диване, смотрит телевизор. Второй прижал ее к полу. Третий насилует. Четвертый стоит, улыбаясь, в коридоре и машет мне рукой, обернутой в изоленту, иззубренной кляксой, утыканной гвоздями и осколками стекла.
Ее глаза открыты. Она не издает ни звука.
Нет, нет, нет.
Это всего лишь вероятности. На самом деле я ни одну из них еще не видел. Они еще не случились. Дверь по-прежнему закрыта.
Я ее открываю
Волна коллапсирует.
И победитель…
Нет победителя. Это даже не ее квартира. Это наш кабинет.
Я на кампусе, в безопасности за бетоном, покрытым слоистым углепластиком, под надзором вооруженных патрулей и полуразумных систем безопасности, которые иногда даже исправно работают. Я не буду звонить Дженет, даже если телефоны сегодня работают. Я отказываюсь прыгать в эти мрачные миры, которые даже не существуют.
Я ее не теряю.
* * *
Ее стол пустует уже две недели. Бетонная стена рядом, некрашеная и без окон, усеяна ностальгическими графиками и распечатками: популяционные циклы, фрактальные вторжения в кривые Рикера, записка от руки, напоминающая, что «Все тавтологии[19] – это тавтологии».
Я не знаю, что происходит. Мы меняемся. Она меняется. Ну, разумеется – ты, дебил – её изнасиловали, как после такого можно не измениться? Но нападение, кажется, было лишь катализатором, триггером какой-то трансформации, идущей прямо сейчас, таинственной и непонятной. Дженет как будто закуклилась, и там внутри что-то происходит, я вижу лишь размытые движения, но деталей не разглядеть.