Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич. Страница 43

Увы, для многих пиратов единственной компенсацией подвига была собственная импотенция да болезни близких.

Черный рынок радиоактивных материалов манил, но был недосягаем, как мираж в пустыне.

Внешний вид обнаруженных контейнеров ни о чем не говорил специалистам. Уровень же радиации свидетельствовал об очень мощном источнике, исследовать который целесообразно в лабораторных условиях.

Группа возвращалась в Управление в состоянии тихой прострации. Сутки вместили столько событий, что рапорт, который предстояло написать, мог занять много страниц. Озадаченный этой перспективой, Олег пытался сформулировать хотя бы общую канву, но сон приводил мысли в аморфное состояние. Тогда, повинуясь классической логике «начальству виднее», Олег прислонился к окну и погрузился в тяжелое забытье без сновидений.

ПУШКАРНЫЙ

Заместитель начальника Управления контрразведывательного обеспечения стратегических объектов Пушкарный находился в мрачном расположении духа. Из лаборатории закрытого НИИ ему принесли заключение специалистов, частично проливавшее свет на находку в Мытищах. Отбросив частности, Пушкарный выхватил главное: радиоактивный материал, обнаруженный в подвале гаража, мог принести много неприятностей, попади он в нечистые руки. Сунув заключение в кучу разных бумаг, сваленных на краю стола, Пушкарный нажал кнопку селектора.

— Слушаю вас, Александр Пантелеймонович, — ответил воркующий голос секретарши.

— Наташенька, соедините меня с Соколовым из областного управления. — В центральном аппарате с незапамятных времен было принято называть столичное управление областным.

Бросив взгляд на календарь, Пушкарный увидел комбинацию из пяти цифр — телефон Соколова.

— Хотя не надо, я сам.

Это была редкая удача. Обычно телефоны искались по всем записным книжкам и ежедневникам.

Телефон на том конце провода не отвечал. По другому номеру Соколова тоже не было. По звукам, доносившимся в трубку, чувствовалось, что там что-то затевается. Пока она лежала на столе — Соколова пытались найти, — полковник слышал, что идет подготовка к мероприятию, суматошная и веселая, какой она бывает всегда. Он уже несколько лет трудился в центральном аппарате и вспоминал о работе «на земле», как о самом счастливом времени в своей жизни.

Окончив физико-технический институт, Пушкарный долгое время работал в чуть ли не самой закрытой лаборатории страны, связанной с разработкой новых видов ядерного оружия. Царившая там атмосфера располагала к свободному и непредвзятому общению, без которого истинная целеустремленность была бы невозможной. Разработки следовало реализовывать в жесточайшие сроки, определенные сверху. Оправдания не принимались, а потому зачастую приходилось корпеть над материалами и днем, и ночью, прерываясь только на то, чтобы выпить стакан бульона.

Там физика и присмотрели кадровики, уловив в характере человека с военной фамилией Пушкарный необходимые для чекиста качества — надежность, подвижничество, равнодушие к материальным благам и карьере. Однако наряду с этим он обладал высочайшей степенью куража, который наиболее ярко проявился при проверке на тест у психолога. Все длинное заключение, которое врач представил в кадровый аппарат, можно было свести к известной формуле: «если я чего решил, выпью обязательно». Радость приобретения ценного кадра была омрачена тем, что система, пребывающая в весьма комфортных условиях размеренной социалистической жизни, получила в свои ряды горлана-главаря. Для Пушкарного авторитеты не существовали, единственным авторитетом для него был факт как определяющий критерий истины. Несмотря на наличие на своих плечах всего двух малюсеньких звездочек, он резал правду-матку в глаза бронзовеющим от должностей и званий вождям.

Три года предпринимались безуспешные попытки укротить «этого облученного». Использовались все наличные средства: от дисциплинарных взысканий до вызовов в орган внесудебной расправы — партком. Каждый раз Пушкарный уходил оттуда в здравом уме, трезвой памяти и с весьма неплохим настроением — идиотские претензии, основанные на межличностных отношениях, его не задевали. По работе же придраться к нему было сложно, потому что в его стойле, как Пушкарный называл отведенную ему нишу, никто не мог состязаться с ним в глубине знания проблем и владения оперативной обстановкой. Основной девиз, который Пушкарный нес, как знамя, формулировался следующим образом: оперативная обстановка такова, какой ее доложишь. Но если другие связывали этот девиз с некомпетентностью тех, кому обстановка докладывалась, а следовательно, допускали возможность блефа, то Пушкарный исповедовал уравновешивающий принцип: атомщик, как и сапер, ошибается только раз.

Обстановка была такой, какой ее докладывал Пушкарный. Но в тот период руководству очень часто хотелось иметь более спокойную оперативную обстановку, которая была залогом благоприятного роста. Для них.

Человек независимый и необычайно уравновешенный, Пушкарный был глубоко убежден, что каждый является кузнецом собственной судьбы, а потому верил только в свои силы и возможности. Это же он ценил в других.

Он тяжело переживал только одно — ситуацию вокруг академика Сахарова, которого знал по научным работам и с которым несколько раз встречался в Академии наук. Все, что происходило с Сахаровым и вокруг него, Пушкарный рассматривал как какое-то помешательство двух сторон. Он не понимал, как человек с нераскрытыми до конца возможностями (а Пушкарный полагал, что дело обстояло именно так) может в ущерб науке уйти в политику. Не мог он понять и власть, которая, обладая таким научным генофондом, не научилась им распоряжаться и с ним работать.

Своих взглядов Пушкарный особенно не скрывал, хотя и не трепал языком в коридорах. Однако народная молва довела до всеслышащего уха партийного комитета, что «товарищ чего-то не понимает», и через непродолжительное время Пушкарный последовал за своим кумиром. В те же края, но в еще более закрытый город: Арзамас-16. Бывший город Саров, бывший город Кремлев.

Свой перевод туда Пушкарный не воспринимал как наказание. В конторе умели упаковать дерьмо в красивую бумажку. Напротив, переезд в город своей мечты, где работали великие ученые, где его приятели по институту выросли до профессоров и академиков, молодой офицер воспринял достойно.

На перроне старенького городка в Нижегородской области, вся история которого в прошлом была связана с именем Серафима Саровского, его встречала бородатая братва. С этими импозантными мужиками Пушкарный жил в одной комнате и, еле сводя концы с концами, съел если не саму собаку, то уж вагон собачьих консервов — точно.

Работать долго там не пришлось. Чернобыльская трагедия стала поворотным пунктом в судьбе Пушкарного, как и множества других людей. Вместе с группой офицеров и ученых он вылетел туда в первые же часы. Все, что произошло с Чернобыльской АЭС, он воспринимал как личную трагедию. Дело в том, что, еще служа в Шестом управлении КГБ СССР, Пушкарный знал, сколько бумаги было исписано чекистами Украины, предупреждавшими о возможном исходе данной атомной станции. Пушкарный читал эти тревожные сигналы, которые систематически докладывались на самый верх. Сигналы о недопустимости использования действующей АЭС для лабораторных исследований. Каждый раз звучала высокая оценка предоставленной информации, и… все оставалось по-прежнему. А на станции продолжались эксперименты. И каждый раз отключалась автоматическая защита. И каждый сбой мог привести к непредсказуемым последствиям.

Атомное лобби имело многочисленных покровителей в ЦК, а потому поступавшая туда информация с Лубянки моментально становилась известной тем, на кого она писалась. После краткого, но научно убедительного комментария, как правило, завершавшегося припиской о некомпетентности «товарищей», документ ложился в дело.

В среде научной интеллигенции подобные документы воспринимались крайне болезненно и критически. «Лезут во все щели… Искусствоведы в штатском… А по улице пройти нельзя… С хулиганьем бы лучше боролись…»