Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 117

— Что же такое великая глотка, и почему мы все носимся с ней, как с писаной торбой?

Прихлопнув комара, который в одиночку мог высосать из карлика всю кровь, Спенси продолжил:

— Я тебя разочарую. Мы и сами точно не знаем. Известно, что великая глотка живёт под озером в не менее великом теле. Если ты спросишь меня о его размере, я отвечу, что могу только предполагать. Быть может, с десятиэтажный дом, или с атомный ледокол «Арктика», или, может, ещё больше. Из старых книг, из рассказов наших предшественников мы знаем, как оно выглядит.

Шестипалая рука нырнула за воротник рубашки, будто хотела проверить бьётся ли в тощей груди сердце, но появилась с маленьким медальоном, прекрасно знакомом Юрию.

— Вот и всё, что мы знаем о его внешности, — Спенси говорил таким будничным тоном, что у Юры побежали по спине мурашки. — Это одно из древних чудовищ, которые, как считается, вымерли миллионы лет назад. Возможно, последнее, возможно, нет. Не знаю, спит оно или бодрствует, знаю вот что: оно абсолютно недвижно, иначе маленький милый городок на берегу озера провалился бы уже в тартарары. Ему нет нужды двигаться — зачем, если каждый в длинной цепочке рабов и поклонников только и ждёт, чтобы возложить на алтарь свои дары? Это прекрасный образчик бога, не того эфемерного, что на небесах, а самого настоящего, с которым ты можешь вступить в непосредственный контакт и даже почувствовать на собственной шкуре его благодарность.

Юре показалось, что кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся на камин. Кувшины из красной глины плавали в нагретом воздухе, словно слитки золота в кузнечном горне. Он повернулся и стал слушать дальше.

— Единственная эмоция, которую испытывает великая глотка — вожделение. Единственное доступное ей чувство — голод. Мы все его чувствуем… поэтому, мой друг, не упускаем шанса набить желудок. Видел, какая здесь столовая?

Спенси засмеялся похожим на скрип отвёртки по стеклу смехом.

— Шутка. Каждый знает, что человеческая пища не способна его заглушить. Только ради краткого мига удовлетворения, когда в глотку отправляется очередная порция негативных человеческих эмоций, мы и живём. Впрочем, нельзя сказать, что это облегчает жизнь — в следующий раз она захочет больше.

— То есть, когда кто-то мучается…

— Да, — Спенси вновь засмеялся. — Когда мучаются люди. Если ты будешь четвертовать зверюшек, то можешь назвать себя мелким садистом, а никак не последователем последнего на земле Древнего. Потому что ценность для глотки имеют не столько животные мучения, связанные с тем или иным воздействием на нервные окончания, сколько душевные. Подлинные, возвышенные чувства, чистая, незамутнённая скорбь и отчаяние. Как говорили во времена Ломоносова — «терзания души». Бедняга, отказавший в помощи близкому своему и ставший косвенной причиной его смерти. Отец, изнасиловавший и убивший свою дочь. Малыш, оставшийся без родителей, искренне уверенный, что именно его дурное поведение стало причиной того, что он теперь совсем один. Все они слетаются сюда, как мотыльки на свет… и все в конце концов поселяются здесь, опустошённые, высосанные глоткой, смятые и выброшенные прочь, как пакет из-под сока. Смекаешь?

Юра медленно кивнул.

— Значит, ваша работа…

— О, работа у нас — просто сказка. Мы ищем таких людей, людей с тоской в глазах, тех, кто на людной улице жмётся к стенам и предпочитают сидеть на ступенях парадных в тёмных тесных переулках. Разыгрываем с ними маленькие сценки, как в театре, а иногда и целые представления, которым позавидовала бы Таганка. Выжимаем до капли, делая их существование в текущей ипостаси попросту невозможным. Высвободившиеся эманации поглощает глотка, и в такие моменты мы все будто скованные одной цепью, по которой пустили ток, ощущаем экстаз. Это как фейерверк в полной темноте. Он выжигает всё внутри, оставляя лишь голые стены… Будь добр, подкинь дровишек. Для меня это извечная проблема.

В поленнице аккуратной пирамидкой были сложены поленья. Их бело-розоватое нутро светилось изнутри. Несмотря на тепло, в коре некоторых ещё гнездились капли влаги.

Юра исполнил просьбу и, пошевелив содержимое камина кочергой, повернулся к Спенси.

— Я разговаривал с одной женщиной. Правда, это было во сне, что, как я теперь думаю, не меняет дела. Она рассказала мне историю своей жизни. Я так понимаю, это одна из ваших жертв.

Спенси помотал головой. Движение получилось неестественным и пугающим.

— Таких слишком много. Город переполнен ими. Пустая оболочка, использованный презерватив… называй, как хочешь, суть ты уловил. Иногда они пропадают неизвестно куда или же находят силы свести счёты со своей бессмысленной жизнью, но чаще всего тихо-мирно доживают отпущенный им век. Просыпаясь каждый день словно по инерции. Их сосуд расколот жадностью глотки, там более не задерживается вода.

— Я заметил, — сказал Юра. Перед внутренним взором проплывали лица обитателей «Дилижанса» — одно за другим. — Думаю, что заметил.

Ему вспомнилась незапланированная лекция, которую он провёл в один из своих последних дней перед отпуском. Лекция о смысле жизни, которая, как бы банально это не звучало, удалась на славу. Ошарашенные лица восьмиклассников, слёзы на глазах девчонок похожи на робкий весенний дождик. Если бы он попробовал вызвать такие же эмоции у обитателей «Дилижанса», их рожи бы просто сплющились, вмялись сами в себя, как фольга под давлением измазанного в шоколаде детского пальчика…

— У меня есть ещё вопросы. Быть может, ты знаешь некоего Валентина? Он жил на улице Заходящего Солнца, дом семнадцать, третий этаж. Девятая квартира.

Спенси пришёл в сильнейшее возбуждение. Он надул губы, так, что на висках выступили большие синие вены, прошил Юру лукавым взглядом, словно говоря: «Это всё ерунда! Я сейчас расскажу тебе что-то по-настоящему крутое!»

— О…о! Та квартира… Это высший пилотаж, совсем иной уровень. Такое случается раз в двадцать-тридцать лет. Ты говоришь о чулане глотки, её внешнем желудке.

— Расскажи подробнее.

— Здесь в двух словах и не расскажешь. Представь, что в маленьком тихом городке, таком как наш, однажды происходит событие, способное перевернуть всё с ног на голову. Сравнимое по масштабу с… ну, я не знаю. С падением метеорита размером с добрый грузовик. С маленькой революцией, с забастовкой лесничих, вылившейся в массовые беспорядки. Можешь себе представить, как будет гудеть заряженный человеческими эманациями воздух, как будут лопаться на кухнях и в ванных комнатах ртутные термометры, у стариков ускоряться пульс. А первые полосы газет, точнее, нашей единственной газеты «Кунгельвского экспресса», — пестреть эпитетами, которые газетчики держат в специальных сейфах под столом главного редактора? Что-то вроде «ужасающая трагедия» или «безвыходное положение» крупным кеглем на первой полосе.

— Не могу представить, чтобы вы не приложили к событию такого масштаба руку.

— А вот и не угадал! По крайней мере, если это и был кто из наших, то мне об этом не известно. Чем знаменита эта маленькая квартирка ты наверняка знаешь и без меня.

— Откуда? — удивился Юра. — В интернете про Кунгельв ничего не пишут.

Он решил пока не упоминать про дневник. Сведения, почерпнутые оттуда, нельзя считать достоверными.

— Тогда слушай. Женщина и трое малолетних дочерей. Она держала их взаперти почти восемь лет. Иногда глотка может проникать в чужие головы и без посторонней помощи… так или иначе, выстрелу всегда предшествует нажатие на спусковой крючок. Им стала смерть мужа, после которой бедняжка буквально помешалась.

— Она создала культ его имени, заставив детей молиться ему, как богу, — голос Юры был едва различим на фоне потрескивания огня.

— Так значит, ты в курсе, — с удовольствием сказал Спенси. Он поглаживал подбородок. — Видно, эта история запала тебе в душу.

— В каком-то смысле из-за неё мы и здесь… рассказывай дальше. Больше я не буду тебя прерывать.

— В конце концов, квартиру вскрыли. В живых оставалась только мать, она была совершенно безумна, находилась на крайней стадии истощения и умерла на руках санитаров, повторяя: «Мои бедные дочки, мои бедные дочки». Также обнаружили три тела, одно из которых когда-то принадлежало отцу семейства. Самую младшую девочку не нашли ни живой ни мёртвой, и никто не знает что в конце концов с ней случилось. Пресса подняла бучу. Народ волновался и обсуждал. Правда, не сказать, чтобы долго. Постепенно всё забывается. Даже такое.