Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 86

Вселенная лучше знает, что тебе по-настоящему требуется. В это трудновато поверить, но я вроде как вытянул счастливый билет! Ей требовался летописец, и она взяла меня на круглосуточную ставку.

По крайней мере я наладил связь с собственным языком и могу теперь вести этот дневник не краснея, когда приходится его перечитывать, чтобы освежить в памяти некоторые моменты.

Наверное, нужно порыться в кладовой и соорудить себе топорик, чтобы прорубаться через джунгли — джунгли, которые неминуемо вырастут из моего ковра, превратят линолеум в невразумительные лоскуты.

Сегодня добрых полчаса потратил, разглядывая себя в зеркало. Неужели этот горбатый тип — парень, которого я привык видеть в отражении? Да он больше похож на урода, путешествующего с бродячим цирком, урода, что потешно кланяется зрителям и с удивительной ловкостью метает ножи (я метаю слова). Все мои уродства усугубились. Позвоночник искривился ещё сильнее, каким-то образом вздёрнув левое плечо над правым. Ноги укоротились. Я специально закатал штанины, чтобы проверить.

В любые времена бритва требовалась мне не чаще, чем раз в неделю. Папаня называл меня девчонкой за то, что я пользовался маминым эпилятором. Свою бритву мне никто не торопился покупать, а отцовской я не касался — зазубренная, вся в подтёках мыла, с искривлённой рукояткой, злобная, отхватит палец — только протяни! Два лезвия изрядно погрызла ржавчина, третье отсутствовало. Не помню, чтобы папа хоть раз менял там головку.

С чувством некоторого извращённого удовлетворения я готовился увидеть щетину, но на меня смотрело лицо ребёнка. Рот кривился, словно повторяя рисунок плеч — ухмылка это или гримаса боли, теперь не поймёшь. Глаза выцвели, точно через них постоянно дул ветер. Да, это странное лицо, незнакомое тело — я.

Да, чуть не забыл. Кажется, я уже упоминал о многообразии форм?.. Сегодня днём меня ждал на потолке огромный мохнатый паук.

«А я здесь когда-то хозяином был», — вежливо представился я. Но его, похоже, интересовали только бестолковые крыланы-комары, которых он хватал прямо на лету, скатывал в равномерно-круглый шар и невозмутимо поедал.

Стёкла покрываются грязью, как стенки аквариума — тиной. Стараюсь протирать по мере возможности.

Глава 12

Голоса нерождённых детей

1

Пётр Петрович забрал из трясущихся рук бирки и окинул Юру подозрительным взглядом.

— Словно привидение увидели.

— Да нет, всё в порядке, — Хорь криво улыбнулся. — Бессонная ночь. Даже сейчас прилечь не получится. Есть дела, которые не терпят отлагательств.

Метрдотель покачал головой.

— Хороший выбор, — похвалил он, потянувшись через стойку и смахнув с плеч свитера несколько катышков. — Никаких изысков, простая, непритязательная одежда. Знали бы вы, как часто под безукоризненным костюмом и в тон рубашке подобранным галстуком скрывается душевная пустота и чёрствость. С нашими постояльцами такого не происходит. Они все наполнены внутри. Даже те, кто забывает потом свою одежду.

— Душевные люди, правда? — согласился Юра. Заметил вкрадчиво: — Быть может, каждый со своими тараканами, но… ведь другие сюда не приезжают.

— Конечно, — Пётр Петрович приподнял одну бровь. Он совсем не стеснялся плюшевых складок своей пижамы на боках.

Юра сделал следующий ход:

— А потом? Смотрите, в этом свитере можно проделать дыру пальцем. Он такой ветхий, что рассыпается на глазах. И люди такие же: проковыряешь в них дыру и не заметишь, — он показал пальцем на своё сердце. — Сколько ваших постояльцев могли сохранить себя наполненными, живя здесь из недели в неделю, из года в год? Какими они были, когда вы заполняли следующую строчку: «Убыл… такого-то такого-то»?

Хорь изобразил, как что-то пишет на стойке. Ему всё ещё было страшно, но он не мог остановиться. Любезная улыбка исчезла с лица Петра Петровича так быстро, что хотелось оглядеться и крикнуть: «Держите вора!».

— Я не лезу в дела своих постояльцев, — довольно резко ответил он.

— Конечно, не лезете, — подыграл Юра. — Ведь здесь не принято говорить о прошлом, как и о делах, что привели тебя в этот городишко.

— Именно так. Мы здесь не задаём вопросов. А если бы такое было заведено, к примеру, для специальной анкеты — за пятьдесят лет я вряд ли получил бы больше дюжины вразумительных ответов.

— Поэтому вы решили, что лучше, не зная подробностей, просто из года в год делать своё дело.

Одну долгую секунду Юра думал, что Пётр Петрович сейчас взорвётся, и лихорадочно размышлял, не пойти ли на попятную и не пора ли уже принести извинения. Вены на скулах старика побагровели, тонкие губы трепетали, как листья лавра от движения воздуха. Но метрдотель совладал с собой. Он сделал три глубоких вдоха и сказал мягким, спокойным голосом, каким Юра старался говорить с буйными, трудными подростками, занимающими задние парты:

— Люди приезжают сюда не за тем, чтобы их расспрашивали. У каждого есть на сердце ноша, которую следует облегчить. Дело, что не терпит отлагательств, как вы только что сказали… ведь прежние неспешные времена, времена, когда люди ехали в глушь чтобы отдохнуть от городской круговерти, к сожалению, миновали, и на первое место вышли деловые вопросы. Мало ли что нашему гостю потребовалось в здешних краях? Вопрос фамильный, сердечный, дело всей жизни… всякое может быть. Если нет денег — я предложу хорошую скидку или даже выдам ключ бесплатно. Наша здесь работа — по мере своих сил и не заботясь о заработке, служить роду человеческому. Дать угол, чтобы спать, и пищу, чтобы не умереть с голоду, посоветовать и подсказать. Вы зря на меня ополчились, молодой человек. Придёт время, и вы скажете «спасибо».

— Не скажу, — теперь была очередь Юрия поддаться злобе. — Не знаю, что за эксперименты над людьми вы здесь ставите, но…

Он хотел закончить в духе Кале Блумквиста и мистера Бабочки: «Я докопаюсь до правды», но вместо этого в сердцах шлёпнул по деревянной столешнице ладонью, повернулся и пошёл к выходу.

— Лучше бы вы оставались в отеле, — сказал Пётр Петрович, когда Юра открыл внутреннюю дверь. Внешняя сотрясалась от порывов ветра. — Ночь — не время для прогулок. Даже мы, те, кто живёт тут с самого рождения, предпочитаем проводить это время суток в постели или на худой конец в кресле за чтением романа, тем более в такую погоду.

Юра взглянул ещё раз на трясущуюся дверь и робко спросил:

— Я могу одолжить один из ваших зонтов? Отсюда, с вешалки? Я был бы рад последовать совету, но мне нужно найти друга.

— Конечно. Будьте осторожны. Что бы вы там ни думали, я стараюсь заботиться о вас как о себе самом. Ночью по улицам бродят только те, кому уже некуда податься. Такие, кто никому уже не нужен. Даже самому себе.

В благожелательном напутствии особенно выделялось слово «никому». Ничего больше не говоря, Юра вышел под дождь.

2

Он добрался до лесной опушки примерно за сорок минут, хотя был уверен, что направление выбрано правильно. Совсем недавно, добираясь до отеля, он затратил на тот же путь вполовину меньше времени. Шёл другой дорогой, но не сказать, чтобы та была сильно короче. Скорее, наоборот. Вспоминая своё слепое путешествие, Юра сам себе изумлялся: «Кто меня вёл?» Каждый переулок здесь ведёт не туда, куда ожидаешь, а ливень размывает всяческие границы между сном и явью. Будто огромная рука спустилась с неба, схватила его за воротник и повела самым кратчайшим путём, избегая сумасшедших бродяг и высокие бордюры, запнувшись о которые Юра мог бы растянуться на все свои метр восемьдесят три.

Сейчас, проходя под гудящими проводами и присматриваясь к флигелям и печным трубам странной формы, он чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Словно это он, а не престарелый детектив не может вернуться домой. Несмотря на толщину свитера, октябрь то и дело клал свои холодные ладони ему на поясницу. В канализации журчала вода, фонари неожиданно включались над головой и били белым холодным светом по глазам даже сквозь ткань зонта. Кости лестниц и балконов ужасали чудовищной геометрией. Несколько раз мужчина сворачивал с дороги, видя далеко впереди бредущие куда-то человеческие фигуры. Несколько раз ему мерещился собачий лай, и тогда Хорь резко останавливался, прислушивался, недоверчиво склоняя голову к правому плечу.