Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 45

— Тим, ты не побудешь снаружи пора минут? Во дворе?

— Нет, не побудет. Хочешь что-то сказать, говори. Здесь все свои, — тут же заступается за него Лилиан, будто я сделал или упомянул что-то такое, что реально его задело и оскорбило, а значит, зацепило и её. Хотя они даже не живут вместе, но тот факт, что в этом плане Лив невероятно далеко до моей сестры с её жаждой справедливости и желанием защищать любимого человека, заставляет меня лишь сильнее хотеть того, чтобы друг вышел.

— Ты потом ему всё расскажешь, и я даже сделаю это сам, но сейчас…

— Всё в порядке, милая, — вставая, Тимоти сжимает её правое плечо и целует её в лоб, — я буду на улице.

— Так что случилось, сын? — спрашивает отец, когда мы остаёмся вчетвером. Больше не в силах сидеть, я подрываюсь с места и отхожу в сторону широкого проёма между столовой и гостиной с декоративным камином и многостворчатыми окнами, выходящими на основную улицу и подъездную дорогу у дома. — С нашим внуком всё в порядке?

— Нет, то есть да. Он здоров, но речь не об этом, — Боже, как же мне это сказать? В теории всё просто, но здесь и сейчас то, что вокруг меня остались действительно только самые близкие люди, совершенно мне не помогает. Потому что всё это неправильно. О таком вообще никто не должен говорить. Ни один уже взрослый сын не должен приходить к своим родителям и просить их о помощи, потому что был женат на неподходящей женщине, и та вскоре оставит его одного с их общим ребёнком на руках, так как быть матерью это не её удел. — Просто вы должны знать, что я вам солгал. Мы с Оливией ни единой минуты не собирались растить и воспитывать его вместе. Она написала отказ. Этот ребёнок… Он только мой. Я знаю, что мы не об этом должны сегодня говорить, но я больше не могу обманывать вас всех. Мне нужно решить, что делать.

— Я думаю, будет правильным сказать, что здесь нечего решать. У тебя будет сын, он наш внук, и ты всегда можешь на нас рассчитывать. Ты ведь согласна с этим, Кимберли? — папа переводит взгляд с меня на маму, но она смотрит исключительно на моё лицо. На основании выражения её глаз я, бесспорно, могу сделать твёрдый вывод, что она скорее считает себя вынужденной соглашаться, чем реально испытывает необходимое понимание. Это по определению не может кончиться добром.

— Нет, я не согласна, Бенджамин, и я с радостью объясню, почему. Я не испытала удовольствия, всё узнав, но ты убедил меня, что наш сын знает, что делает, и что всё будет хорошо. Я вроде как успокоилась, ведь он, и правда, уже самостоятельный человек, готовый нести ответственность за свои слова и поступки, а теперь выясняется, что всё это время он нам врал. Единственное, чего мне сейчас хочется, это взять трубку, позвонить этой женщине и спросить, что она из себя возомнила. Выходит, ты просто ни к чему не готов. У тебя даже нет оборудованной детской комнаты.

— Я всё ещё успею, — я сполна заслужил всё то разочарование и упрёки, что слышу в голосе матери, но она единственная моя надежда и опора, потому что кто, если не она, станет заботиться о моём ребёнке, когда я чисто физически не всегда буду на это способен. Полагаю, я приму любое неодобрение и смиренно соглашусь со всем, что бы не было сказано, лишь бы она всё-таки сменила гнев на милость и перестала так эмоционально переживать.

— Лилиан, дорогая, ты не сходишь проверить Тимоти?

— Хочешь, чтобы я ушла и не слышала, как вы орёте друг на друга? Но я не маленькая, и мы с Дереком одного возраста. Если ты выругаешься, мама, никто не пожурит тебя за то, что ты учишь ребёнка плохому, а он это повторяет.

— Просто иди, Лилиан. Пожалуйста.

— Ладно. Вас всё равно наверняка будет слышно и там, — задвинув свой стул, Лилиан уходит на кухню, а оттуда и на довольно большой задний двор с круглым бассейном, шезлонгами и зоной отдыха со столом, стульями и барбекю. Звук задвигаемой двери, двигающейся по направляющим, можно сказать, срабатывает, как спусковой механизм.

— Просто не могу поверить. Хотя я не должна удивляться. Глубоко в душе я всегда предчувствовала, что вся эта история ни к чему хорошему не приведёт. Что эта девчонка тебя погубит. Но всё это немыслимо, унизительно и абсолютно неслыханно, — мама перемещается в гостиную, где берёт телефон с каминной полки, и продолжает свою изобличительную речь уже с трубкой в руке, — и я не понимаю, вот что ты молчишь?

— Даю тебе возможность высказаться, — но на самом деле у меня нет сил ни спорить, ни сражаться. Я просто хочу покончить со сложным разговором, лишь погружающим меня в пучину беспокойного дискомфорта, и оставить этот мучительный момент далеко позади. Вряд ли это так уж сильно расходится с желаниями родителей. Да и вообще, что я должен сказать? Начать извиняться за любовь и говорить, как мне жаль, что всё так получается, и что им двоим точно не может быть тяжелее, чем мне? Но я не узнаю, так ли это в действительности, пока сам не стану отцом и лично на своей шкуре не испытаю, каково это, видеть, как твоему ребёнку причиняют боль.

— Хочешь, чтобы я выговорилась? Ну тогда я звоню ей. Потому что ты всё равно мой сын, а она мне никто.

— Нет, не звонишь, — яростно отчеканиваю я, борясь с желанием просто подойти и отобрать этот телефон, а то и вовсе разбить его вдребезги, — ты ничего ей не сделаешь и не скажешь. Представь, что я это она, и начинай, — но мама в своём безукоризненно чистом, без единой ворсинки и пропущенного пятнышка, и идеально отутюженном лиловом платье, вздохнув, лишь опускается в мягкое кресло с голубой обивкой:

— Почему ты так её защищаешь?

— А как, по-твоему, всё должно быть, если вы меня так воспитали, и мне в принципе трудно даётся относиться к женщине, к матери своего ребёнка как-то иначе? Или ты просто добиваешься того, чтобы я сказал, как мне жаль? — в один момент растеряв все остатки хрупкой сдержанности, выкрикиваю я, — так мне жаль… Жаль, что она не здесь, не рядом со мной, и что эта беременность единственное, что нас хоть как-то связывает. Наверное, я даже хочу, чтобы она никогда не заканчивалась. Но вскоре ты получишь меня обратно, мама, правда, я буду уже не сам по себе, и если тебя это не устраивает, и ты не хочешь сказать мне, что я в этой лодке не один, то давай разберёмся во всём этом прямо сейчас. Ты поможешь или нет?

— Завтра у вас игра…

— А это здесь причём?

— …но я приеду в воскресенье с образцами краски. Думаю, из комнаты напротив спальни выйдет отличная детская. Она хоть и небольшая, но светлая и всё равно пустует. А вообще, возможно, тебе есть смысл привезти ребёнка после его рождения прямо сюда и пожить здесь хотя бы первое время. Это удобнее, чем если мы все будем ездить туда-сюда. Что ты насчёт этого думаешь?

— Ты права, — единственное, что отвечаю я. В конце концов, это рационально, это логично, это самый необременительный выход, когда мой новорождённый сын будет находиться строго в одном месте, чувствовать себя там, как дома, даже если это не совсем его дом. Без ощущения внутреннего стресса, когда взрослые решат, что ему снова пора куда-то ехать, а он даже не сможет ничего возразить, и опять начнут собирать вещи, а его самого пристёгивать к автомобильному креслу. Всем будет проще, если это я со своими пожитками перееду в отчий дом ещё до появления ребёнка на свет, чтобы впоследствии не устраивать бешенства и сосредоточиться уже на нём, а не на незавершённых вовремя делах.

— Тогда решено?

— Да, — но это слово мне так же поперёк горла, как и матери всё нынешнее положение, когда она даже не в силах сказать мне прямо, что я могу успокоиться и сбросить с плеч груз неизвестности и неуверенности в самом ближайшем будущем. Будь ситуация иной, такой, какой я хотел бы, чтобы она была, этого разговора вообще бы не было. Мы с Оливией справились бы своими силами. Так, как справляются тысячи пар, чьи родственники живут в других штатах или даже странах, и видятся они друг с другом нечасто, или просто не могут помогать детям в силу возраста, разногласий или болезни. Но Оливии всё равно что нет, и чем раньше я свыкнусь с этой мыслью, тем будет лучше и легче для всех.