Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 62

— Думаю, это правда, — тихо, но слышно неожиданно скоро для меня говорит Лив, соглашаясь со мной, что сугубо и целиком приятно, и наконец позволяя мне взглянуть на себя прямо и без препятствий. Я замечаю, что она, также смотря в мою сторону, выглядит как-то иначе. Мягче что ли… Искреннее. Заинтересованной. — У тебя случайно нет фото?

— Есть. Но только из магазина, — странно нервничая, отвечаю я. — Ты хотела бы взглянуть? — но, отказавшись ждать, мои ноги уже сами приближают меня к ней, и вот так просто и скоро влечение, этот трепет и соблазн уже снова здесь, между нами. Знаю, им лучше не потакать, но я не могу. Никогда, как следует, не мог.

— Да.

— Тогда я должен спуститься к машине. Телефон остался в ней.

— Я не стану запирать дверь.

Это звучит, как «я буду тебя ждать и дождусь», и я уже направляюсь к выходу из кухни, когда понимаю, что есть ещё кое-что, чего Лив не знает, но заслуживает услышать.

— Лив?

— Да?

— Вчера я говорил с тобой так, потому что мог думать только о том, как сильно хочу сбежать. Куда угодно, лишь бы с тобой и подальше ото всех. Я не знаю, правильно ли это, — ближайшие игры никто не отменял, и мой долг перед командой… Я без понятия, как всё будет без меня, и что Джейсон скажет остальным, когда ещё вчера в физическом плане со мной всё было абсолютно отлично, а тут я вдруг не появлюсь. Но я просто хочу отпустить эти мысли хотя бы на время. Даже если впоследствии мне придётся расплачиваться за собственную эгоистичность. Или всё это вообще окажется зря вот прямо здесь и сейчас. Хотя неважно. Пожалуй, риск может стоить того. Оправдать себя. — Но к черту всё, — я подхожу к Лив, и она оказывается словно в ловушке между моим телом с моей рукой, опускающейся на её шею, и кухонным столом позади, — давай просто уедем. Разберёмся со всем где-нибудь, где нам никто не помешает. Только ты и я вдвоём… — только не отказывайся. Пожалуйста, не надо… Просто увидь, как я прошу тебя, детка. Сейчас мне будет достаточно уже одного этого.

Глава двадцать шестая

— Поспи ещё.

Я шепчу это, склоняясь над Лив, пока снаружи, различимый через открытые двери, ведущие в патио из гостиной, доносится шелест искусственных водопадов и настоящих тропических деревьев, и провожу рукой по предплечью. Мы приехали в Санта-Монику около полудня, и, войдя в домик в двух шагах от побережья от океана, я предложил немного отдохнуть с дороги. Но самого себя в данное уравнение я не включил и почти всё последнее время вплоть до этой минуты провисел на сотовом телефоне, разговаривая с Джейсоном и убеждая его сказать парням правду, а не придумывать какую-нибудь ахинею, как объяснение моему отсутствию на сегодняшней встрече с соперниками из Денвера. С нас всех уже достаточно лжи и вранья. Если уж не можешь или не хочешь где-то быть, то нужно, по крайней мере, честно признать причину, не заменяя её бредом чистой воды и ссылаясь на нелепые оправдания, отличные от реальности, в которой ты просто пытаешься решить личные проблемы.

— Я думала, ты тут, — всего на мгновение взглянув в сторону окна и двери между спальней и садом, которую я не занавесил, Лив переводит взгляд на меня. В нём обнаруживаются глубоко засевшее огорчение и проблески чего-то по-настоящему печального и грустного. Ей плохо, что я не остался и не был с ней?

— Я тут, — на автопилоте откликаюсь я, не уверенный, что понимаю правильно, какой именно смысл вложен в эти слова. Или я просто ошибиться, но желаю, чтобы она всё объяснила, невзирая на возможный итог. Не хочу больше бежать, молчать и зарываться в песок. Хочу вместе встретить Рождество. Хочу провести с ней остаток жизни…

— Я имею в виду в постели… Но я открыла глаза, а тебя здесь не было, — Лив приподнимается в кровати, упираясь локтем в матрац, и дотягивается до моей левой руки, твёрдо и стоически глядя в мои глаза. — Ты уходил? — да, но прежде, словно безумец, я наблюдал за тем, как поднимется и опускается её грудная клетка, дыша за двоих. Я наблюдал, пока не испугался, что мой пристальный и въевшийся взор может разбудить.

— Надо было позвонить Джейсону.

— Если ты отказываешься из-за меня, и я всему виной… — Лив выглядит соответствующе сказанному, и я вздыхаю в огорчении и отчаянии. Мне кажется, что суть любви состоит в том, чтобы заставить человека поверить, что он самый прекрасный и идеальный и заслуживает любых жертв, а эта женщина не видит себя такой. Сейчас же это единственное, что мне хочется ей показать или хотя бы сказать. Если я действительно люблю. — Что ты делаешь?

— Хочу лечь рядом, — и, снимая куртку со свитером, я так и поступаю, забираюсь под одеяло и поправляю его за своей спиной. Оливия вся вздрагивает и будто пытается отшатнуться прочь от оставшихся на моих ногах и туловище вещах:

— Боже, да ты же холодный, — на ней лишь тёплые носки и та самая моя растянутая и уже прилично заношенная майка. Я задумываюсь, выбираться отсюда или нет, но меня останавливает стискивающее прикосновение к рубашке в её передней части в сочетании с голосом около моей шеи. — Хотя это даже бодрит, — полуулыбка это ещё не улыбка, но видеть расположенность, то, как Лив не скрывает свою привязанность, а наоборот выказывает её в полной мере после всех этих месяцев… Да, это настораживает и удивляет, но гораздо больше делает меня счастливым и даёт веру, что мы не напрасно проделали весь путь и приехали сюда. Что эти несколько дней пойдут нам на пользу, и что там, где лично нас никто не знает, мы сможем наконец поговорить. — Мне нравится чувствовать тебя так близко.

— Но время для пляжа неподходящее, — сейчас не лето, и всё, что мы сможем, это прогуляться по берегу вблизи кромки океана, да и то если позволит погода. Я не совсем знаю, о чём только думал, когда нашёл и забронировал бунгало при отеле в паре часов езды от дома. В том смысле, что, может, стоило уехать куда-нибудь подальше. Например, туда, где снег. Но если даже не учитывать то, сколько времени нам пришлось бы провести в пути, то, когда твоя жена беременна, вариантов проведения досуга априори не так уж и много. Снег же так и вовсе главным образом нужен тем, кто катается на горных лыжах или занимается сноубордом. Но мы ничего из этого не умеем, и в любом случае эти занятия не для беременных. — И чтобы держать двери открытыми, тоже. Я закрою.

— Ты только лёг. Можешь просто обнять меня? — вдруг, но не слишком неожиданно просит Лив, передвигаясь, чтобы наши лица были на одном уровне. Также сместившись, я просовываю левую руку под её тело, с готовностью и радостью прикасаясь к его теплу и придвигаясь к нему ближе. Только полный дурак, не ценящий момент, поступил бы иначе. Но в этом всё равно есть что-то, напоминающее о дистанции, и не только мне одному. — Сейчас ты наверняка спрашиваешь себя, почему я не говорила этого прежде. Почему только теперь. Но я и сама не знаю. Мне проще отталкивать, — это каждому так. Легче разрушать, чем строить, обижать, чем прощать, и врать удобней, чем верить. Тут мы с ней ничем не отличаемся друг от друга. — Просто между нами всё ещё что-то есть. Хотя сделанного и не воротить, — наши ноги переплетаются под одеялом, её полуобнажённые, но тёплые и даже почти горячие, и мои несколько продрогшие под джинсами. Наверное, мне только так кажется, но ощущение такое, что Лив и ребёнок согревают меня. Что мы все служим друг другу грелкой, хотя я и вряд ли вношу действительно какой-то вклад, а этот разговор всё равно не напоминает тот, что способен закончиться просьбой о прощении. — Я ведь всё разрушила, да?

— Не всё, — качаю головой я, опуская правую ладонь на уже очень круглый живот под своей майкой на женском теле. — Ты взяла её из моего комода, так?

— Хочешь, чтобы я вернула?

— Нет. Конечно, нет, — обдумывание плотно сжимает мои губы между собой, а зубы словно вот-вот прикусят их, чтобы не дать мне ничего сказать. Но долой всю слабость. — На тебе она смотрится лучше. Так, как будто ты моя, — ни одной из девушек, побывавших в моей постели, я никогда и ни при каких обстоятельствах не позволял брать свои вещи, чтобы те потом пахли ими, но Лив это изменила. Все они спрашивали разрешение, в ответ на что всегда получали лишь отказ. Только в случае с ней я просто кивнул головой, когда увидел желание позаимствовать мой халат, чтобы впервые принять душ в моём доме, и сомневающийся взгляд, наверное, основанный на всём том, что ей довелось обо мне услышать. — Только я не вижу тебя. Не знаю, какая ты теперь. Под ней. Понимаешь?