Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 64

Лив отводит глаза, разрывая зрительный контакт. Я вижу движение её горла при глотании и то, как она снова убирает нижнюю часть руки под стол, в этот раз предполагая, что та, наверное, касается живота. Насколько высока вероятность того, что прямо сейчас она может чувствовать толчки ребёнка, а я нет?

— Но вообще-то я тоже там был, помнишь? Никто не принуждал меня к переезду.

— Но никто и не сказал, что ты можешь остаться, и что именно так тебе и стоит поступить. Что это будет лучше всего. Я не сказала, просто приняв то, как скоро ты сжёг мосты, даже не думая о том, что ехать со мной вовсе необязательно. А теперь на мне платье, которое уже еле-еле застегнулось на моём теле, хоть единственный раз я и надевала его всего-то чуть больше месяца назад, и фактически купленное на твои деньги. Ты так часто клал их на мой счёт, что без них у меня сейчас почти ничего бы не было, но мы… Ты и я… Мы словно играем какие-то роли. И ты смотришь так, как вообще не должен смотреть.

— Никто не может решать за меня, что я должен, а что нет. Я бы не выдержал расстояния.

— А это всё ты, по-твоему, выдерживаешь?

— Лив.

— Но этот твой костюм….

Это звучит как обвинение, причём на данный момент самое странное и абсурдное в моей жизни. Но, придя к выводу, что Лив, наверное, просто сочла необходимым выговориться, я не уверен, что стоит этому мешать. Потому что кто знает, когда будет такой момент снова, и будет ли он вообще, но когда мне удавалось реально смолчать в последний раз?

— Мой костюм? — потеряв прежде наметившуюся в голове мысль, я осматриваю себя и свой внешний вид в той степени, в какой любой другой мужчина на моём месте вообще способен оценить себя со стороны, когда мы физически не можем досконально разглядеть собственную же одежду без зеркала. Я не нахожу ни пылинок поверх чёрной ткани пиджака, ни видимых глазу пятен на белоснежной рубашке, которые могла бы поставить еда. — А с ним что не так?

— Ничего. Кроме того, что мне хочется снять его с тебя.

Я не неженка, да и никогда ею не был, с моим-то списком девушек, побывавших у меня в постели. Но в связи с такой внезапной прямолинейностью мог бы легко взять и поперхнуться буквально здесь и сейчас из-за воды или еды, не будь мои тарелка и стакан, к счастью, давно пусты.

— Что?

— Со мной словно всё не так. И причём уже довольно давно. Я чувствую неудовлетворённость. Желание. Почти постоянно. Если у кого-то из нас и есть низменные соображения, то уж точно не у тебя.

— Я не буду заниматься с тобой сексом, — совладав с собой и собственным голосом, спустя несколько секунд молчания, которые казались целыми минутами или даже часом, наконец вроде бы достаточно твёрдо говорю я. Но скорее в нашем случае вообще нет никаких гарантий. Возможно, на самом деле я подразумеваю лишь то, что этого не будет на её условиях. Хотя, может, надо просто выждать время. Я прочитал достаточно разной информации, чтобы иметь представление, что женщины испытывают наиболее сильное влечение к своему партнёру во втором триместре беременности. Тем не менее, оно всё равно начинает неизбежно спадать по мере того, как живот становится всё больше и больше, а мужчина нередко сталкивается со страхом навредить собственному ребёнку. Тем самым пара и вовсе перестаёт об этом думать. Я цепляюсь за первое же разумное объяснение всему происходящему, приходящее мне на ум неожиданно легко и просто, будто мы и не говорим о потенциально неловких вещах. — У тебя просто гормоны, потому что ты долго ни с кем не была.

— Я долго не была с тобой. А больше я никому и неинтересна.

— Но они могут пройти. А для меня это не игры и не сиюминутные порывы, — наверное, её слова должны были мне польстить, как если бы она буквально сказала, что я единственный, и физически со мной в любом случае никто не сравнится. Но, вдруг потерявший всякое терпение, решившись проигнорировать весь свой изначальный план по поводу того, чтобы дождаться Рождества, я не акцентирую внимание на своеобразно обозначенной верности и погружаю руку во внутренний карман пиджака. Мне удаётся пристроить довольно объёмную чёрную коробочку на ничем не занятом свободном пространстве на столе. — Я увидел это в Милуоки ещё до игры и сразу же подумал о тебе. В том смысле, что ещё больше, чем минутой раньше. Ты откроешь? — мне страшно мгновенно нарваться на отказ, что Лив даже не захочет или не пожелает взглянуть, а я ведь просто нуждаюсь в том, чтобы сделать ей приятное, порадовать её, сделать счастливее. Хотя даже не уверен, что она расценит всё это так же, как я. Может, ей вообще необходимо что-то конкретное? Вдруг она не просто так говорила о том, чтобы без меня уже давным-давно была бы на мели? Боже, это становится всё более невыносимым с каждой новой секундой. Мои мысли, и рука, которой я нервно провожу по волосам, но тут Лив всё-таки поднимает крышку, и дышать незамедлительно становится чуточку, но легче.

— Зачем ты это делаешь?

— Потому что могу и хочу, — я смотрю на спиралевидный браслет из белого золота с бриллиантами, выделяющийся на чёрном фоне, ни в коем случае не ожидая, что Лив будет прыгать от восторга, ведь это не о ней, но в то же время желая большего. Чтобы она прикоснулась к украшению и просто взяла его себе, ни о чём не спрашивая, а не выглядела, словно навеки застывшая статуя. — Тебе не нравится? Может быть, примерим?

— Нет, я этого не заслуживаю. Я даже не могу попросить… Ты не должен был.

— Я же сказал, что это решать не тебе, — моя правая рука спонтанно, быстро и несильно сжимает нежную левую ладонь, дотягиваясь до неё через стол, — и никому другому тоже. Не надо извиняться в угоду мне, — говорю я, думая, что понимаю правильно, о чём именно только что шла речь, пусть и не могу добавить, что это вообще неважно и не имеет значения. Прямо сейчас я готов полностью пожертвовать мыслями о том, что всё равно не изменить. — Давай просто без увёрток и незнания. Мы ведь взрослые люди и в ответе не только за свои жизни, но и за жизнь маленького человека. Ответь мне прямо. Ты хочешь быть со мной? С ним? Хочешь остаться с нами? — спустя пару секунд я уже начинаю полагать, что, как обычно, ничего не добьюсь, просто бессмысленно тратя своё время, но Лив отвечает мне:

— Я думаю, что умру, если не останусь, — это тихо, но чётко и так уверенно, что я легко могу и готов в это поверить, и у меня не возникает ни единой мысли не спешить. — И ребёнок… Иногда я стараюсь вспомнить, как всё было до него внутри меня, но в голове словно чистый лист. Пустота. Будто тот период моей жизни и вовсе никогда не существовал.

— Тогда пойдём.

— Куда?

— Туда, где ты сможешь снять мой костюм.

Глава двадцать седьмая

— Я же сказал «нет».

Чем дольше я думаю об этом, тем всё больше эта ситуация в некоторой степени начинает меня откровенно забавлять. В том смысле, что ни один здравомыслящий и нормальный мужчина, пожалуй, не отказывается от чего бы то ни было в плане секса, когда это что-то само идёт в руки, без видимых и обоснованных на то причин. Тем временем эта моя фраза совершенно идеально подходит для формирования реплики какой-нибудь девушки-подростка в сценарии такого же фильма.

Но жизнь — это не прописанные диалоги и мгновения, когда ты чётко и заранее знаешь, что и в какой момент скажешь, как при этом будешь выглядеть, о чём думать и что чувствовать, и мне было крайне необходимо напомнить о своей позиции. Невзирая на то, как приятно и желанно ощущается тёплая рука, опускающаяся на живот между полочками полностью расстёгнутой рубашки, и всё сверх этого невинного жеста также, я уверен, чувствовалось бы просто потрясающе, мне не нужно, чтобы мы вдвоём совершили что-то преждевременное. Чтобы это испортило то, чему ещё только предстоит возникнуть заново.

— На тебе всё ещё надеты брюки.

— Ты играешь нечестно.

Лёжа на спине в добровольной полной темноте, я провожу ладонью по очертаниям нежной правой руки в направлении запястья, ощущая круглый живот, плотно и тесно примыкающий к моему боку. Лив почти касается ремня моих брюк поверх частично голого туловища, но правда в том, что несправедлив здесь только я один. Потому что я сказал, что она сможет снять мой костюм, но за исключением пиджака он действительно по-прежнему на мне, в то время как на ней лишь нижнее бельё, и больше ничего.