Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 71

— Ладно, скорее всего, я что-то да сделал, — скривившись от воспоминания и понимания того, что сестра, возможно, права, отвечаю я. — То, что я назвал мать своего ребёнка ревнивицей, считается?

— А ты случайно не создавал повод, чтобы она это чувствовала?

— Конечно, нет, — это предположение почти оскорбительно для меня. Мой голос чуть ли не возмущённый тем, что моя же собственная сестра так или иначе думает обо мне, считая, что я играю с беременной женщиной и испытываю некое извращённое удовольствие, выводя её из состояния равновесия на последнем месяце? — Виктория заехала ко мне буквально на пять минут по важному делу, а Лив повела себя совершенно нехарактерно для неё. Но я же с ней, и вообще это просто смешно. Для меня не существует других женщин.

— Это ни капли не смешно, Дерек Картер, — Лилиан качает головой так, что это, на мой взгляд, вполне может привести к головной боли. Слыша чуть ли не строгий выговор, я, пожалуй, путаюсь только больше, чем уже был. — Ты просто не знаешь, что у неё, возможно, было в голове тот момент. Вдруг на фоне твоего агента она ощутила себя очень толстой и подумала обо всех тех женщинах, которые худее и выше неё. Да взять хотя бы девушек из вашей группы поддержки, которые вечно крутятся поблизости от тебя.

— Да я вообще едва их замечаю. Друг для друга мы просто фон. Каждый из нас занят своим делом.

— Возможно, для тебя всё так и обстоит, но говорил ли ты Лив то, что, сидя здесь, говоришь мне? А ведь когда-то, выражаясь твоим языком, она тоже была просто задним планом.

— Совсем недолго. И она и так знает, что важнее неё и ребёнка у меня никого нет.

— То есть всё это время, все эти месяцы ты был ей верен? Я твоя сестра и не осуждаю, если нет. Просто помня о твоём прошлом… Я лишь хочу сказать, что для нас, женщин, оно тоже может быть значительным поводом переживать.

— Однажды я и правда… Лив видела её, но мы оставили это позади.

— Даже если так, чаще, чем иногда, мы хотим и слышать, что к нам чувствуют. Не один раз, а снова и снова, — Лилиан отвлекается от готовки и, на ходу вытирая вымытые руки, садится за островок напротив меня, по-прежнему держа полотенце в руках. — Могу ли я поговорить с тобой начистоту?

— Тебе не нужно спрашивать о таком. Разумеется, ты можешь.

— Знаешь, когда я думаю о тебе, это всегда затрагивает не только тебя. В том смысле, что раньше это был только ты, но теперь есть ещё и Лив, даже если у вас, вероятно, многое непросто, — говорит Лилиан, словно для поддержки начиная вертеть в руках мой опустевший бокал из-под чая. — Возможно, в это трудно поверить, но порой меня всё ещё удивляет, что ты станешь отцом раньше, чем я матерью. Честно признаться, я ни разу не думала, что ты вообще когда-нибудь влюбишься и женишься.

— Что?

— Я помню, как смотрела на тебя. На то, как ты увлечён спортом гораздо больше, чем тем, чтобы найти кого-то по-настоящему важного вместо очередной кратковременной интрижки. Я видела лишь то, что баскетбол — это, похоже, всё, в чём ты нуждаешься по жизни. Ты казался искренне поглощённым, но я не всегда чувствовала радость по поводу того, что ты делаешь со своей жизнью, будучи уверенной, что ты многое упускаешь. Когда ты сказал про свадьбу, это без преувеличения осчастливило меня. Мама забеспокоилась гораздо больше, чем из-за мысли, что ты так и останешься один. А мне хотелось встряхнуть её, чтобы она перестала разводить панику и думать, как это отразится на всей твоей дальнейшей жизни, и не забудешь ли ты вообще все свои мечты из-за любви.

— Я их не забыл и не забуду. Приди она ко мне тогда, я бы сразу же дал ей понять, что она зря тревожится, — пожимаю плечами я, немного сожалея о былом и о том, что наша мать в своё время не была со мной достаточно откровенна. Я не знал об этом, а теперь и вовсе не вижу смысла ворошить весь этот улей. — В любом случае сейчас она, кажется, предвкушает то, что станет бабушкой.

— Очевидно, что так. Но тебе уже хватит здесь сидеть. Когда они принесут подарок или подарки, езжай домой, а по пути купи Лив цветы и что-то вкусное.

— Она всё это не любит, — она не такая девушка. Ей никогда не были жизненно необходимы конфеты, букеты и драгоценности. Я даже не помню, дарил ли ей что-то из этого в повседневной жизни больше одного или двух раз.

— Возможно, ты удивишься, но даже когда мы сами отмахиваемся от этого, одновременно с этим мы жаждем, чтобы наш мужчина нас не послушал и сделал всё по-своему.

— О чём вы тут говорите? — родители выбирают этот момент, чтобы вернуться на кухню. Видимо, не так уж и сильно нуждаясь в ответе, они просто ставят на соседний стул довольно большой и вместительный картонный пакет. По ожиданию на лицах всех присутствующих я понимаю, что они ждут, когда я загляну внутрь без значительного промедления. Я так и делаю, и едва моя рука извлекает наружу первую же вещь, как с сердцем мгновенно начинает происходить что-то невообразимое.

— Это…

— Да, это боди, — подтверждает мама, хотя, смотря на трогательную надпись «я люблю маму и папу» поверх голубого цвета, я и так отлично осознаю, что именно передо мной. Вслед за ним я обнаруживаю ещё несколько таких же вещей, но уже других расцветок, а также пинетки, ползунки и чепчики, и даже тёплую одежду. Всё это такое крохотное, что делает ситуацию вроде как страшной, потому что говорит о размерах ребёнка лучше любого снимка, и погружает меня в почти священный трепет на грани благоговения перед тем, что ещё только будет. — Это на первое время. Чтобы поехать в роддом, этих вещей должно хватить. А потом купим ещё.

Я хочу сказать, что мы с Лив могли бы и сами подготовиться к появлению на свет нашего сына, особенно учитывая, что впереди ещё целый месяц, но выбираю формулировку, не звучащую столь категорично и неблагодарно, учитывая, что я истинно признателен и растроган:

— Ты не была обязана, мам.

— Я знаю, милый. Знаю, что ты способен сделать всё сам, но я не смогла удержаться.

— Спасибо, мама. Спасибо вам всем.

Это исходит от самого сердца, и по приезду домой я хочу первым делом показать всю эту маленькую одёжку Лив, чтобы заранее нервничать из-за того, как не испугаться и взять ребёнка на руки, вместе с ней. Но, невзирая на свет, включённый повсюду в достаточном количестве, её нигде не видно. Я уже начинаю паниковать, когда замечаю приоткрытую дверь в детскую комнату и тут же, не медля более ни секунды, переступаю через порог. Пропажа находится сидящей в светлом кресле, стоящем между кроваткой и окном, и, услышав звук моего вторжения, поднимает на меня свои изумительные и о чём-то задумавшиеся глаза. Моё сердце ухает куда-то вниз, когда я различаю, что именно находится в руках, держащих на коленях знакомую мне рамку. Она лежала в этой самой комнате в одном из верхних ящиков комода, но, должно быть, Лив провела здесь достаточное количество времени.

— Где ты это взял? Это ведь…

— То фото, которое ты хотела, чтобы тот фотограф удалил, да.

— Ты говоришь мне, что он этого не сделал?

— Сделал, но прежде я его купил. Чтобы, если ты уйдёшь, у меня остался хотя бы один единственный снимок, доказывающий, что всё это не было сном. Чтобы я мог показать его нашему сыну, когда придёт время. Чтобы он знал, что его мама где-то да есть, — я подхожу к ней и присаживаюсь перед креслом с букетом из двадцати пяти красных роз в руках и большой коробкой конфет, нервничающий до предела, ведь это совсем не то, что мне привычно. От соответствующего ощущения внутри что-то бесконечно крутится и вращается. — Кроме вас двоих, мне никто не нужен, и тебе не надо меня ревновать. Ни к кому на свете. Я никуда не денусь, Лив. Придётся тебе терпеть меня до конца жизни. Ты скажешь хоть что-нибудь? — она лишь смотрит на меня так, будто видит впервые в своей жизни, а до этого момента мы никогда не встречались. Когда мысленно я уже почти начинаю ругать Лилиан и её наивные советы, Оливия вдруг склоняется ко мне и утыкается лбом в моё правое плечо, что побуждает мою свободную левую руку к действиям и к отдающему тревогой прикосновению к спине. — Эй, ты чего? Я сделал что-то не так?