Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 73

Я представляю то, как, возможно, стану чемпионом, и мой сын увидит это, даже если не будет понимать ничего из того, что происходит. А потом спустя годы мы расскажем ему, чему он был свидетелем, даже когда ещё не умел сидеть и ползать, и он будет гордиться мной, после чего мы однажды поменяемся местами, и уже я стану восхищаться им. Мы с Лив станем.

— Мы могли бы назвать его Александр.

Её тихий шёпот перерастает в моё страстное движение ей навстречу. Объятия становятся совсем тесными и крепкими, когда руки придвигают моё тело ближе прикосновением к пояснице, заставляя его почти опуститься поверх живота. Оказавшись на боку лицом друг к другу, мы едва помещаемся на этом диване, который всегда казался мне вполне широким. Но то было прежде, задолго до этого момента и вообще данного периода нашей совместной жизни. А теперь моя рука упирается в сидение позади спины Лив, чтобы ограничить её смещение к краю мебели.

— Осторожно, там уже почти пустота.

— Ты всё равно не позволишь мне упасть.

— Ни за что.

Я перемещаю руку на её бедро, сжимая его, но та независимо от меня устремляется в волосы, стискивая отдельные пряди, которых мне всегда нравилось касаться. Наши губы сливаются воедино, будто давно не чувствовали вкуса воды, но наконец нашли её источник посреди сплошной пустыни, и внутри меня возникает не просто возрождённое из пепла ощущение счастья. Это целая соответствующая уверенность и прочное знание.

***

Мысль и осознание опережает чувство. Чувство нехватки чего-то, которое возникает буквально мгновенно, едва рука натыкается на пустое и остывающее место справа от меня чуть ниже подушки, ещё хранящей запах. Ясность же подчиняет себе лишь тогда, когда, открыв глаза, я более-менее привыкаю к тусклому освещению комнаты в её предрассветном состоянии и, как ни стараюсь убедить их увидеть, всё равно не нахожу рядом Лив. Почему её здесь нет, когда моё правое предплечье до сих пор ощущается, как слегка онемевшее от ощущения того, что на нём лежали?

— Ты тут? — дверь в смежную ванную закрыта, и я не могу видеть свет, но включатель находится в соответствующем положении, что делает это место первым, где я начинаю искать. В ожидании ответа я замечаю, как дверная ручка принимается опускаться, и делаю шаг назад, чтобы Лив могла выйти. Она появляется вполне обычная и нисколько не бледная, однако если это и избавляет меня от тревоги, то всё равно не до конца. — Всё хорошо?

— Да, просто слишком много воды. Мне пришлось встать. Я не смогла больше терпеть. Сначала мне хочется пить, а потом… Я тебя разбудила?

— Не ты, — качаю головой я, скользя руками на поясницу, — скорее ощущение, что тебя нет рядом. Давай вернёмся в кровать. Ещё рано.

— Постой, не так скоро.

— В чём дело? — её лицо вдруг омрачается страданием, и Лив хватается за свою спину чуть ниже моих рук со стоном, который никак нельзя охарактеризовать как-то иначе, чем неприятный и наполненный ярко выраженной мукой. Так что я даже не знаю толком, зачем об этом спрашиваю. — Тебе больно?

— Ничего, терпимо, — но по тому, как плотно сжаты её губы, и исходя из того, что она чуть ли не кусает нижнюю из них, я понимаю, что это совершенно не так. Что Лив всё равно что лжёт мне, хотя не должна этого делать не только сейчас и в нашей нынешней ситуации, а вообще никогда, но особенно, конечно, теперь. Но я не вижу смысла рассуждать об этом, когда это в любом случае ни к чему не приведёт, и просто помогаю любимой женщине дойти до кровати, после чего занимаю привычное место на соседней половине и прикасаюсь к определённо напряжённой спине, благо что Лив лежит на правом боку. Как и следовало ожидать, она тут же вздрагивает и неловко пытается уклониться от заведомо причиняющих боль действий прежде, чем я успеваю сказать:

— Подожди, давай кое-что попробуем. Может быть, я мог бы сделать тебе массаж?

— Сейчас и так отпустит.

— Я постараюсь аккуратно. Так, чтобы не причинить тебе ещё большей боли, — мой голос мягкий и заботливый, отказывающийся понимать, что не так, помимо очевидного, и чем так плохо моё предложение, если я хочу лишь, как лучше. Мне становится почти обидно, будто из воздуха выкачали всю радость и счастье.

— Пожалуйста, не надо.

— Почему?

Я всё-таки провожу рукой от правого плеча вниз вдоль позвоночника, ощущая всю эту скованность и раздражительность и фактически ожидая, что вот сейчас всё станет только хуже. Однако вопреки моим мыслям Лив поворачивает голову ко мне, и я не вижу ни капли моральной усталости в чертах её лица. Там есть лишь нечто другое… Что-то, что напоминает желание.

— Потому что каждая клеточка этого тела хочет тебя. Ты прикасаешься ко мне, и я становлюсь словно не в себе. От этого лишь больнее. Я знаю, мы не можем, но это не делает всё проще. Как бы сильно мне не хотелось облегчения, эти твои прикосновения будут особенно невыносимы, — признаётся она, обнимая мою шею, пристально и сосредоточенно смотря на меня сквозь жаждущую пелену в своём взгляде. Это пробуждает в сердце странную и нелепо-противоречивую радость из-за осознания того, как, должно быть, одинаково и взаимно мы влияем друг на друга.

— Ты делаешь со мной то же самое. Даже без прикосновений, — говорю я и укрываю нас обоих общим одеялом, попутно расправляя его. — Но я не могу тебя не касаться, — одна лишь мысль о том, что какой-то миг станет последним, и я больше никогда не дотронусь до неё, повергает меня почти в смертельный ужас. Что однажды мы перестанем друг друга желать и чувствовать всё так обострённо. Возможно, я умру в тот же день и час, когда действительно увижу, что мы более не влюблены. — Мне это необходимо. Ты просто не представляешь, насколько, — в полном молчании Лив придвигается ко мне максимально близко. Соприкосновение её кожи с моей от физического контакта между рукой и моим левым боком произносит всё, что мне нужно знать. Я позволяю себе уверенно, но ненавязчиво и тактично иобнять её точно тем же самым способом в ответ. — Давай поспим ещё немного, хорошо?

— Хорошо, — мы смотрим друг на друга какое-то время прежде, чем кто-то из нас засыпает первым. По ощущениям в ту же секунду, как мои глаза закрываются, мы оказываемся разбуженными настойчивой вибрацией на моей прикроватной тумбочке. На поиски источника уходит никак не меньше полминуты. Этих мгновений вполне достаточно не только для моего пробуждения. Ненадолго приоткрыв глаза, я замечаю, как Лив чуть перемещается вверх по кровати, опуская руку на мой живот. Я принимаю вызов, явно очень ранний для этого дня, и тихо отвечаю:

— Да.

— Ты ещё спишь?

— Да, мы спали, — автоматически, не удручая себя размышлениями, уточняю я с зажмуренными глазами, пока не торопящимися привыкать к дневному свету. — Что ты хочешь, Лилиан?

— Время уже половина двенадцатого. Мы с Тимоти хотели бы увидеться. Сегодня как никак первый день Нового года. У меня есть подарок для вас с Лив.

— Разве ты не можешь придержать его у себя? — отчего и зачем такая настойчивость, когда он мог бы оказаться у меня ещё вчера, но Лилиан не обмолвилась про него и словом, а теперь это вдруг стало срочным и не требующим отлагательств? Слишком рано, чтобы куда-то ехать. Я фактически продолжаю пребывать в стадии сна, даже пока пытаюсь поддерживать этот несвоевременный прежде всего с мысленной точки зрения разговор.

— Дерек.

— Лилиан.

— Я не хочу его придерживать. Мы могли бы встретиться за блинчиками. Их можно есть в любое время суток, — настаивает она в привычном для себя стиле, не настаивающем, но и не принимающем отказа. — Давай же, это ненадолго. Вы всё равно голодные, ведь так?

— Напиши мне адрес сообщением. Мы приедем, как только сможем, — говорю я, ведь нам, и правда, необходимо поесть, и одновременно это также может стать отличной возможностью переступить через сложности хотя бы с Тимоти. Учитывая, что рано или поздно нам всем внутри команды предстоит разрешить всё, что не так, пока оно не встало на пути побед и вероятного чемпионства. Это напряжение не приведёт ни к чему хорошему. Оно станет контролировать нас, если мы всей командой не превратим его во что-то дельное и полезное ради всего общего блага. Я не дурак, который смотрит на всё сквозь розовые очки. Мне очевидно, что любое несогласие может быть опасным, даже когда на первый взгляд не выглядит несущим с собой проблемы и кризис. Впоследствии они всё равно наступают так же незаметно и поступательно, как и великая цель, достигающаяся серией мелких шагов. Но в обоих случаях их кто-то да делает, ведь так? Весь вопрос в том, к чему конкретно мы придём сейчас и через несколько месяцев. К триумфу? Или же к поражению задолго до того, как у нас вообще появится возможность одержать верх в финальной стадии?