Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 77

— Нет, не нужно. Прошло тогда, пройдёт и сейчас. Я уверена, что просто устала, — или же она просто хочет так думать. Что переутомилась, или что-то подобное. Но её лишённый особой тревоги облик вроде успокаивает меня что ли. Из нас двоих мне всё равно не может быть очевиднее, что Лив чувствует или не чувствует внутри себя в плане физической составляющей. Я могу довериться. По крайней мере, постараться.

— Не сторонись меня, ладно? Я не хотел быть таким вспыльчивым, — прошу я фактически с мольбой, ощущая её же во взгляде и в позиции, занятой телом. Тоска по прикосновению снедает меня, и во мне оживает страх, что Лив может уже никогда не дотронуться до какой-либо части моего тела или кожи вновь. Что я спугнул этот эмоциональный порыв раз и навсегда. Мне хочется вернуть его как можно скорее.

— Я знаю, Дерек. Я такая…

— Ничего. Не страшно, — я не знаю, что именно она собиралась сказать, как конкретно себя назвать, но это и неважно для меня. Я принимаю её и принимаю в ней всё, что есть, и всё, что вижу.

— Ты ляжешь рядом? Обнимешь меня?

— Никогда не спрашивай о таком. Тебе не нужно.

Переодевшись во всё домашнее, я не медлю сверх необходимого и забираюсь под одеяло близко к женскому телу, и невольно прислушиваюсь к дыханию, пока кажущемуся на удивление мирным и спокойным. Это способ гарантированно не пропустить в нём ни малейшего изменения, если таковое произойдёт.

— Тебе необязательно так слушать меня, и это ничего, если ты вдруг заснёшь.

— Нет. Я не хочу.

Но спустя какое-то время мои веки начинают тяжелеть и автоматически желать сомкнуться. Я пытаюсь бороться с ними изо всех сил, но в конечном итоге решаю, что это, наверное, не будет большой проблемой, полежать с закрытыми глазами пару-тройку минут. От этого я не стану глухим и смогу по-прежнему всё слышать и контролировать, и останусь в бодрствующем сознании. Но когда я открываю их снова, вокруг меня сплошная темнота, торшер больше не освещает её так же, как и телевизор, и в первое мгновение я даже не сразу вспоминаю, где нахожусь. Но, немного привыкнув ко мраку, различаю знакомую обстановку собственной спальни, а потом по моей коже мурашками проходит тихий голос. Неужели я всё-таки заснул?

— Дерек… Дерек.

— Лив? — я распознаю её сидящей и сам мгновенно поднимаюсь из лежачего положения. — Тебе нехорошо?

— Кажется, что-то не так. Он никогда не пинался так сильно. Я не уверена, что это вообще был толчок. Думаю, нам лучше… — она не договаривает, кажется, слегка взвинченная и встревоженная, судя по голосу, но мне это и не нужно. Слышать его таким достаточно непривычно для того, чтобы смахнуть с себя всякую сонливость, по крайней мере, на данный момент. Дотянувшись рукой до светильника с целью его включения, я отбрасываю одеяло прочь. Наверное, я ожидал увидеть кровь. Много крови на самом деле. Но передо мной лишь девственно чистое постельное бельё, и я даже не осознаю, что не дышал, пока не совершаю шумный вдох, после некоторого перерыва заполняющий лёгкие буквально до отказа.

— Я помогу тебе собраться, и потом мы позвоним врачу, — единственное, что говорю я. В этот раз Лив уже не произносит ни слова против, что, наверное, должно меня в некотором роде радовать, но я могу думать лишь о том, что ей, возможно, больно или некомфортно. Уже настолько сильно, что даже она не может вынести мысли о том, чтобы снова отказаться.

По приезду в клинику нас уже ждут на нужном этаже. Прежде, чем я успеваю сказать хоть что-то Лив или её врачу в дополнение к телефонному разговору из дома, её увозят от меня, прячут за дверями, за которые мне пока нельзя. Оставаясь под ними в полном одиночестве, кажется, на протяжении вечности, я ничего не хочу сделать больше, чем проигнорировать запрет, сломать все замки, если таковые имеются, ворваться в нужную палату или помещение и проорать, что я Дерек Картер. И что ещё не родился тот человек, который может мне что-либо реально запретить, а потом потребовать ответов и стоять на своём до тех пор, пока они не будут мне даны. Но я лишь думаю о том, что бы сделал, пытаясь столь своеобразным образом держать себя в руках, и на самом деле никуда не двигаюсь, словно мёртвый или окружённый застывшим бетоном. Ожидание ощутимо затягивается, а мысленная пытка сжимает мои дыхательные пути в узкое кольцо, едва пропускающее кислород в лёгкие. Я оживаю лишь в тот благословенный момент, когда двери приходят в движение, являя мне нашего врача. Что бы там ни было, лучше знать хоть что-то, чем пребывать в преобладающем неведении. С меня и так уже достаточно. Больше я просто не выдержу.

— Ну что с ней? — вся в зелёной униформе и в удобных мокасинах на ногах, женщина снимает маску со своего лица, по которому даже без неё мне не удаётся ничего понять. Потому что врачи, пожалуй, в принципе профессионально закрытые, и в их случае глаза, наверное, крайне редко зеркало души. Лишь сжав ткань медицинского назначения в правой руке, врач кратко и без предисловий отвечает мне:

— У неё схватки.

— Тренировочные? — это буквально первое, что приходит мне на ум. Голова словно включается, а мозг активизируется, несмотря на то, что обычно в первом часу ночи я всегда сплю и отдыхаю, услужливо напоминая о том, что ему давно известно. Какая-то часть меня даже сейчас стремится и желает снова оказаться в постели как можно скорее, чтобы вернуться к прерванному сну, и как раз-таки с этой целью ищет всевозможные лазейки. Но врач качает головой. Хотя я вряд ли действительно осознаю следующие слова так скоро после того, как они были сказаны, всё во мне буквально кричит о том, что о возвращении домой и обо всех вытекающих отсюда позитивных действиях на ближайшее время я вполне могу забыть и больше не вспоминать.

— Нет, мистер Картер. Вполне себе обычные. И уже почти регулярные. Хоть пока и слабые. Ориентировочно каждые двадцать минут, иногда через двадцать пять. Раскрытие четыре сантиметра. При нормальных обстоятельствах на такой стадии они уже должны быть более частыми, но пока это не так, и, если в ближайшее время ничего не изменится, нам придётся её простимулировать.

— Что это значит?

— Что в относительно ближайшее время вы, вероятно, станете отцом.

— То есть вы говорите мне, что она…?

— Да, сэр. Она рожает.

— Но ещё целый месяц, — не способный назвать какие-то вещи своими именами, это я произношу на автомате, не думая. Будто, если поступить так, сказать что-то о сроках вслух, всё мгновенно прекратится, и Лив доносит эту беременность, не создавая ситуацию с недоношенным ребёнком. Но только последнее словосочетание проскакивает в моей мысли, как я, возможно, прихожу в бешенство. Хотя и не знаю, из-за чего или кого именно. — Она звонила вам пару дней назад, но вы не придали этому значения. Если бы мы приехали ещё тогда… — если бы она сказала мне, ничего не утаивая… Если бы я настоял съездить на осмотр, не дожидаясь назначенного визита, который теперь и вовсе не понадобится… Слишком много сослагательного наклонения. Жизнь его не терпит.

— Никто не скажет вам наверняка, как всё могло бы быть, и я тоже не могу. В основе преждевременных родов масса различных факторов, начиная от физиологических, например, конституция тела и операционные вмешательства, и заканчивая социальными, к числу которых как раз относятся все стрессы и прочие негативные явления. Но я вас уверяю, что сделаю всё, что в моих силах, ради матери и вашего ребёнка, кроме того, чтобы остановить сам процесс. Это уже невозможно. Если решите быть с ней, то можете войти. А сейчас прошу меня извинить. Я должна вернуться к Оливии.

Глава тридцать вторая

Писк приборов доносится до меня, кажется, даже прежде, чем я касаюсь ручки и открываю дверь. После он мгновенно становится гораздо громче, ярче и пронзительнее, едва исчезает соответствующая преграда. Мои глаза в течение секунды считывают то, как Лив, увидев, что это я, старается переместиться выше по кровати, изголовье которой приподнято достаточно вертикально, чтобы можно было почти сидеть. Во мне будто какой-то радар, настроенный на всё происходящее, зовущий и влекущий, и, сделав несколько шагов, пододвинув стул, чтобы сесть, я почти уверен, что из нас двоих вовсе не я тянусь за прикосновениями первым. Это странно, ведь мы вроде как должны быть заодно, а теперь я переживаю или не переживаю, но определённо не знаю, что ей сказали или чего не говорили, возможно, молча возложив это на меня. Это ощущается, как проблема, или мне только так кажется и представляется.