Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич. Страница 115
— Чаю, Алексей Михайлович, надобно и Анику взять, ибо дело касается по второму пункту об измене.
— Непременно взять — доносчику первый кнут… Коли не откажется, пытать остальных;… Все дела на сегодня? — обратился Черкасский к полковнику Сухареву.
— Никак нет… Челобитная от тарских жителей, коих мы с июня 5-го дня после подачи отписки от земского судьи Верещагина держим под арестом.
— Кто поименно?
— Неверстаный сын боярский Михаил Чередов, служилый человек Федор Зубов с товарищи…
— Читай челобитье Чередова.
— «Сего 722 году марта 2-го дня по указу его императорского величества отправлен я был с Тары в Тобольску за рекрутными солдаты. И прибыл с теми рекрутными солдаты того ж 722 году апреля 4 дня и получил его императорского величества указ в Тобольске о присяге, и у присяги был и рукою своею подписался. А какие мои сродственники есть в Таре, у присяги были или нет, того не знаю, а ныне сижу под арестом и помираю гладом. Прошу вашего императорского величества, дабы повелено было указом меня из-под аресту освободить, чтоб мне, сидя под арестом, гладом не помереть.
О сем доносит тарский неверстаный сын боярский Михаиле Афанасьев, сын Чередов».
— Сего Чередова удержать покуда за караулом, понеже от дворян Чередовых и от полковника Немчинова бунт пошел… Кто следующий?
— Сын боярский Иван Немчинов, Стефанов сын… Пишет, что прибыл в Тобольск мая 13-го дня помолиться Пресвятой Абалацкой Богородице и сейчас просит освободить его с обвахты… Из Тары же выехал 3 мая, там бил челом, чтоб отпустили…
— Оной Немчинов — племянник главного бунтовщика, — напомнил вице-губернатор.
— Для того, что он племянник полковника Немчинова, удержать его за караулом, — приказал князь Черкасский.
— От Федора Зубова с товарищи четыре человека доношение. Пишет, что взяты они после подачи отписки судьи Верещагина и сидят на обвахте по сей день, просит освободить…
— Кто товарыщи его?
— Алексей Маладовский, Дмитрий Краснояров, Иван Сушетанов…
— Маладовского, помню, расспрашивали, остальных расспросить, коли к присяге идти готовы, отпустить.
— Дмитрий Краснояров показал при расспросе, что у присяги был, что-де прибыл для свидания с братом — гобоистом Санкт-Петербургского полка, а по справе коменданта Глебовского оной Краснояров у присяги не был, — сказал полковник Сухарев.
— Допросить Дмитрия Красноярова с пристрастием!.. По остальным подать указ.
Указ об освобождении Федора Зубова, Алексея Маладовского и Ивана Сушетанова был подписан Черкасским только через неделю, 6 июля, ровно через месяц после ареста.
Дмитрий же Краснояров на допросе с пристрастием после нескольких ударов Яковлева повинился и показал, что он у присяги не был, глядя на других, и отказался, потому что наследник безымянный, и из Тары уехал специально, чтобы не присягать, обрекая себя тем самым на дальнейшие муки.
Глава 35
Ветрено. Сыро. Драной волчьей полстью накатывает от Аркарки низкая моросливая туча, почти задевает за деревянный крест на соборной церкви и, сыпанув мелкими брызгами на ее замшелый деревянный куполок, течет дальше, а следом — нет и просвета — другая, и так с утра беспрерывной чередой.
Во дворе Немчинова, окруженном по-прежнему солдатами, многолюдно. Дом, как и хозяин, смертельно обгоревший, с черной крышей, сползшей чуть не до земли, уже не дымится, и лишь струйки пара еще кое-где вьются из-под обгорелых бревен сруба. Клювы кокор, поддерживавших желоб, куда упирался нижний слой кровельного дранья, сломались, и дранина расползлась, образуя в крыше прорехи и дыры, — это полуденный скат. Северный же цел и прикрывает собой остатки дома.
Ночью умер последний из четырнадцати обгоревших страдальцев, и сейчас отец Афанасий совершает по умершим литию. Лицо его страдальчески морщится оттого, что выпала ему такая тяжкая доля — провожать в последний путь не во храме и не по чину, почти без родственников покойных.
Отец Афанасий читает заупокойную молитву, а следом идет старушка с тряпицей и убирает скопившуюся в глазницах покойных дождевую воду.
— Боже духов и всякия плоти, смерть поправый, и диавола упразднивый, и живот миру твоему даровавый, сам, Господь, упокой души усопших раб Твоих Ивана… Якова… Андрея… Григория… Бориса…
Шаг — имя, шаг — имя, машет кадильницей отец Афанасий над головами покойных. Разносится по двору запах ладана. Шаг — имя, шаг — имя… Четырнадцать шагов… Слезит око отца Афанасия…
— …В месте светле, в месте злачне, в месте покойно отбеже болезнь, печаль и воздыхание, всякое согрешение содеянное ими, словом или делом, или помышлением, яко благий человеколюбец бог, прости. Яко несть человек иже жив будет, и не согрешит, ты бо един кроме греха, правда твоя, правда во веки, и слово твое — истина…
Порывистый ветер то и дело бросает кадило из стороны в сторону, мешает кадить по чину: два раза вперед, один — поперек. Будто гневается на кого-то небо…
Немногочисленные родственники и знакомые пропели по знаку отца Афанасия:
— Со святыми упокой, Христе, душу раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхания, но жизнь бесконечная…
Отец Афанасий возгласил «Вечную память». Подобие панихиды кончилось. Не обращая внимания на родственников, тесня их, солдаты погрузили покойных в повозки и повезли под охраной к часовне возле кладбища, чтобы предать их земле, положив лицом к востоку. Но не всем телам суждено было еще обрести этот покой…
Ранним утром следующего дня жена тарского дворянина Якова Чередова вышла за ворота своего двора, вскрикнула в страхе и, мелко крестись, вернулась было в дом, но вспомнив, что в доме мужиков никого нет, кинулась к соседу, подьячему Сабурову.
— Лександр Петрович, что же это деется на белом свете! — запричитала она, всхлипывая и утирая слезы кончиком платка, повязанного поверх кокошника.
— Че стряслось, суседка?
— Там… Там… — показала она трясущейся рукой за спину.
— Че там? Говори толком! — начал сердиться Сабуров.
— Иван… Г-гаврилыч…
— Какой Иван Гаврилыч?
Сабуров выбежал на улицу и невольно перекрестился. Напротив двора Чередова на пике возвышалась голова полковника Немчинова. Чуть дальше вдоль улицы страшными флюгарками торчали руки и ноги, и против дома Ивана Жаденова на колу сидело обесчлененное туловище. Сабуров вернулся домой.
— Святотатство какое, Михайловна! — сказал он Чередовой. — Пойду до полковника Батасова. Узнаю, не по его ли это указу… Да нет, Иван Титыч не мог велеть… Ступай покуда, посиди с моей бабой…
Сабуров вышел со двора и засеменил, поминутно оглядываясь, к канцелярии.
На полпути его вдруг окликнули. Он остановился, но никого на улице не увидал.
— Войди во двор, — услышал из приоткрытых ворот Никиты Ефтина.
— Чего тебе? — с опаской спросил Сабуров. — Войди, не бойся… Сабуров вошел в калитку.
— Чаю, доложить о злодействе торопишься и узнать, чьих рук дело?
— Ну… Тебе что?
— А то не узнать вам… Нечисти силы кругом расплодилось, дьявол миром правит…
— Зачем звал? — прервал его Сабуров.
— А затем, что я ведаю, кто святотатство свершил…
— Ну!..
— Не нукай, не запряг!.. Шел я улицей после полуночи от Семена Радионова. Корова, вишь, у него плохо доиться стала… Мои ж чары после полуночи силу и действо имеют… Дело пустяшное было, опять доиться будет… Прочитал я наговор и домой иду. Слышу, телега катит… Время позднее, я схоронился у забора. Гляжу, супротив дома Чередова стали. Аккурат месяц выглянул, я его и узнал…
— Кого?
— Его, судью Верещагина… Он этому делу начальный был, с ним еще трое, их не разглядел. По походке так один вроде Шлеп-нога, врать не стану… Ты только не говори никому, что от меня узнал. Полковник уедет, а Верещагин останется, со свету сживет… Сейчас домогается, грит, ты со своего колдовского доходу десятую часть мне отдавай… А какие тут доходы?
Полковника Батасова Сабуров застал на месте в канцелярии. Тот просматривал списки, поданные писарем Паклиным, вышедших из дома Немчинова и выписывал тех, кого надлежит расспросить в первую очередь.