Любовь и Миры (СИ) - Порохова Зинаида. Страница 40

— А ты разве живёшь в другой? — усмехнулся Оуэн. — Кстати, а почему ты искусство причислил к религии? — спросил Оуэн.

— Искусство частенько возводит своих собственных идолов. А, кроме того, люди искусства также хотят есть, а значит — продаются. Прославляя тиранов и пряча пороки и язвы общества. И усыпляют мир развлечениями. В ход идёт всё — представления, увеселения, бои зверей, гладиаторов, показательные казни, коррида, бои без правил и прочее. Потому бесконечно стремящиеся к наслаждениям люди хотят хлеба и зрелищ. А не…  ну, не знаю — мира в душе, что ли.

— Но это просто детские болезни Эволюции. Душа зверя хочет кровавых боёв и развлечений, а душа, ищущая духовного совершенства — видеть благо для других.

— Слишком медленно она совершенствуется, — вздохнул Юрий. — А, может, мне стать монахом? — вдруг заявил он. — Буду наблюдать благо в лице бессмертного Бога. Но это скучно. И какая от этого польза людям? Может, когда-нибудь потом? Когда потеряю надежду увидеть что-то из области блага здесь, на Земле?

— Да, ты прав — надо или найти своё место в этом мире, или оказаться вне его.

— А скажи, Оуэн, а где философы? Посредине? Они и не в этом мире, и не в ином. Их не причислишь к отшельникам? — сказал Юрий. — Философ, значит — любомудрый, мыслитель. Ему ведь ничего не нужно, кроме познания и истины?

— Отшельник потому так и зовётся, что отошёл от мира навсегда, — ответил Оуэн, — Мир, как и его истины, отшельника больше не интересуют. Философ же, хоть и не участвует в событиях мира, ищет…  объяснения им. Но более всего он стремится к познанию истинного мироустройства этого мира. Можно сказать: философ, отстранившись сам, максимально приближает мир к себе — для его осмысления. Он подобен независимому судье, беспристрастному наблюдателю. И остаётся таковым до тех пор, пока не возомнит себя единственно познавшим истину. И не пожелает перейти из мира Духа в реальный мир, пожелав исправить его, воздействовать на мир своими идеями. Это уже не философ, а революционер.

— То есть, пока не захочет изменить чужие вселенные? Как Платон, например? — отозвался Юрий. — Истинный философ свободен и открыт только для диалога. Он сидит в своей бочке, пока ученики сами не придут к нему почерпнуть мудрость. Смешно звучит, да?

— Да, но верно, — сказал Оуэн. — Общество само должно быть готово к восприятию философских идей. Смысл жизни философа — прозревать истины. Как и религии, впрочем. Которая должна заботиться только о чистоте Души. Как только они выходит за эти рамки, то начинаются революции и религиозные войны.

— Как, например, идеи Ницше или философов-материалистов — Гегеля, Фейербаха, Энгельса и Маркса — изгнавших из мира Бога? И на первое место поставили материю, а не Дух.

— То есть — философы утеряли свободу Духа? Я бы поставил знак равенства между понятиями: философ и свобода, — заметил Оуэн.

— Ну, только если это не вседозволенность, — внёс свою поправку Юрий. — Иначе это уже будет хаос и анархия.

— Верно, — согласился Оуэн. — Философ не насаждает свои идеи, не создаёт армии, не борется с существующим порядком с высот разума. Он лишь констатирует и наблюдает. Иначе это уже не философ, а полководец или адепт новой религии.

— О, я понял! Это камешек в мой огород? — отозвался Юрий. — Но я пока лишь думаю, в какой лагерь мне войти, Оуэн. Взвешиваю все за и против.

— Нередко бывает — если разумных аргументов нет, выбирают не разумные, — вздохнул Оуэн. — Я давно предпочитаю не вмешиваться и, может, уже на пути к отшельничеству.

— Подожди меня! — воскликнул Юрий. — Ведь отшельник это практически анахорет. То есть — одиночка.

Оуэн вздохнул:

— Одиночество — удел сильных. И тех, кто ушёл вперёд. Иногда, освобождаясь от несовершенств и стереотипов, отшельник теряет и соратников. Да ты и сам говорил, что мир, где царит свободный разум, гораздо интереснее мира привычек, условностей, и бесконечных ограничений. Многие философы именно так провели свою жизнь, жертвуя многим ради свободы и познания.

— Да. Сократ, например, даже пожертвовал самой жизнью и, умирая, исследовал свои новые ощущения. Он навсегда остался в сфере разума, не снизойдя до сопротивления.

— Ты считаешь это достоинством? — хмыкнул Оуэн. — По-моему, сдаваться не надо никогда. Хотя бы чтобы защитить возможность мыслить далее. А жизнь прекрасна хотя бы тем, что несёт с собой перемены.

— Духовные или физические? Я — за духовные, Оуэн. Но, согласись, такой поступок достоин уважения? Сократ никогда и ничего не требовал от жизни лично для себя. «Живешь ты так, что даже ни один раб при таком образе жизни не остался бы у своего господина, — сказал один его знакомый. — Еда и питье у тебя самые скверные. Плащ ты носишь не только скверный, но один и тот же летом и зимой. Ходишь всегда босой и без хитона». «Попытайся понять, — ответил ему Сократ, — что, по моему мнению, не иметь никаких нужд есть свойство божества».

Философ Эпиктет, римский стоик и бывший раб, знавший славу и дружбу императора, тоже был неприхотлив, — продолжил Юрий. — На своей могиле он велел выбить эпитафию: «Раб Эпиктет, хромой и бедный, как Ир, друг бессмертных». И даже не упомянул об императоре. И, наконец — Сиддхартха Гаутама, будущий Будда Шакьямуни, который был сыном богатого раджи, избрал жизнь нищего аскета, ради познания истин.

— Но, согласись, Сиддхартха Гаутама, чтобы достичь просветления истиной, всё же, ушёл из своего золочёного пифоса. Истина не придёт к тебе сама, Юрий, если ты сам не ищешь её. Философы общались с людьми разного круга. А Диоген ходил среди толпы с фонарём. Нужен личный опыт познания мира, Юрий. Не пора ли и тебе прогуляться с фонарём? Возможно, тебе навстречу попадётся не только одинокий морской отшельник.

— Я и сам чувствую, что мой пифос тесен мне по всем швам, — улыбнулся Юрий. — А тут ещё эти…  агенты. Но куда шагнуть? Где выход из пифоса? Зато я уже знаком с древним морским криптитом. Даже Диоген не может этим похвастаться.

— Благодарю! Но такое общение сродни твоим виртуальным путешествиям, Юрий. А Бог хочет испытать тебя и пополнить твой опыт. И не только виртуально.

— Почему ты так думаешь?

— Иначе б ты явился в этот мир без ног и без рук, — усмехнулся Оуэн, — А уж сколько их, как говорится — как Бог дал. И наделил тебя необычными талантами в придачу.

— Ноги это хорошо! — хмыкнул Юрий. — Но я просто сажусь в позу и, благодаря своим талантам, путешествую по всему миру. Без ног и рук. Может, в этом и есть смысл моего существования?

— Но где в это время ты сам? — усмехнулся Оуэн. — Где твоя реальная личность? Она всё так же привязана к твоему телу. Ты можешь от него избавиться? Нет. Поскольку оно призвано служить тебе для каких-то неведомых целей. И, сколько б твоя душа не путешествовала, ты снова вернёшься в своё тело. И мне кажется — пока оно не участвует в неких реальных событиях, в твоей собственной жизни так и не произойдёт ничего нового.

— Почему же? — возразил Юрий. — Я, например, могу совершать банковские махинации. Разве внешняя жизнь от этого не изменилась? У больных детей, например.

— Деньги, да ещё чужие…  — задумчиво проговорил Оуэн. — И ты этим гордишься? И чего в этом деянии больше: добра или зла? Да и причём тут философия? Ты не Сократ и не Диоген, ты Аладдин, у которого случайно оказался на побегушках Джин-воришка. Или меткий Робин Гуд, грабивший одних, чтобы одарить других. И что из этого вышло? Ты слышал, чтобы кто-то из облагодетельствованных им стал творить добро? И ты считаешь, что обладаешь мудростью, которая выше той, что владел Мафусаил? — спросил он. — Это всё, чему ты научился, заглянув в ИПЗ?

— Я сказал — могу, но не хочу! Я лишь ищу место, где могу применить себя, но пока не нахожу его. И пока понял лишь одно — не знания и даже не опыт обогащают Душу, а выводы из них.

— И как их сделать, если твой личный опыт мал и ограничен? Кроме скепсиса ты ничего пока не почерпнул, — подзадорил его криптит. — Мир и ИПЗ развивается по своим законам, а мы — по своим.