Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна. Страница 22

Ему никогда не доводилось исполнять подобное, но для этой женщины он был готов на что угодно. Она ждала ребенка от другого мужчины, а он испытывал неодолимое желание повалить ее на кровать и предаться с ней Венериным утехам. Но вместо этого он любезно улыбался и говорил какие-то пустяки. Он знал, что она просит невозможного, а боги не поощряют дерзких. Но он хотел сделать для нее нечто такое, что уравнивает людей с богами. И он сделал. Элий выиграл поединок. Богам ничего не оставалось, как исполнить обещанное. Однако людям не всегда удается перехитрить богов. Через два месяца Марция родила урода с огромной головой, вмещающей два мозга, с выпученными рыбьими глазами и рассеченной волчьей пастью небом. Он умер в час своего рождения, не сделав ни единого вздоха. Несомненно, он обладал талантом, превосходящим Лисиппа, но никому не суждено было плоды этого дара узреть. Уже много позже Элий узнал, что подобные желания надо задумывать и исполнять не до рождения ребенка, а до его зачатия. Марция взяла клеймо тайком от мужа, и потому не решилась прибегнуть к услугам «формулировщиков». Роковое решение. Она просила удивительный талант для своего ребенка, а надо было требовать славу – младенец остался бы жить. Агент Элия догадывался о поджидающей Марцию ловушке, но промолчал – слишком велик был гонорар, обещанный женой банкира Пизона.

Однажды душным летним вечером Марция вновь появилась в доме Элия. На ней был длинный черный гиматий [63] до земли, а лицо раскрашено, как у дорогой девки Субуры. Ни слова не говоря, она отстранила Элия и вошла. Черный гиматий упал на пол. Под ним ничего не было, если не считать ожерелья из крупных изумрудов и золотых браслетов на запястьях. Ее тело хранило следы недавних родов – вдоль живота к холму Венеры тянулась темная полоска, а соскам еще не вернулся их нежно-розовый цвет, хотя груди женщины, перебинтованные после ненужных родов, так и не наполнились молоком. Но все равно она была желанней самой дорогой красотки Субуры.

– Ты ждал меня, Элий, и я пришла. – Ее ярко накрашенные губы растянулись в улыбке. В этой улыбке было все: и дерзость, и похоть, и плохо скрываемая боль. За эту улыбку Элий был готов умереть. – Неведомая сила влекла меня сюда. Почему? Неужели ты выклянчил у богов мою любовь?

– Я никогда не завоевывал благосклонность женщины таким образом.

– Ах, да, я забыла, что ты честен, благородный Элий. Говорят, ты даже не берешь десять процентов комиссионных, если проигрываешь. Но когда ты выигрываешь, проигрывает твой противник. Этот факт не конфузит твою благородную душу?

– Меня многое смущает, ибо наш мир далек от совершенства.

Она первая обвила его шею руками и впилась губами в его рот. В следующий миг ее руки уже стаскивали с него тунику.

Они пили вино и предавались Венериным усладам. А потом вновь пили вино. Ночь становилась все душнее, их ласки все бесстыднее. В складках черного гиматия из тончайшей шерсти был спрятан кинжал. Всякий раз, когда Марция протягивала за ним руку, Элий привлекал ее к себе. Всякий раз рука Марции тянулась к рукояти кинжала все медленнее. Наутро она все же извлекла кинжал из ножен и подошла к спящему гладиатору. Но ей лишь казалось, что он спит. Едва она склонилась над ним, как Элий открыл глаза. Он не сделал попытки уклониться или схватить ее за руку, хотя без труда мог ее обезоружить. Он смотрел ей в лицо, и в глазах его не было страха.

– Нельзя желать безмерного, – проговорил он тихо. – Это позволено лишь богам. Я заслужил казнь за свое желание сделать для тебя невозможное.

Она коснулась лезвием его кожи, ожидая, что он попытается ей помешать. Но Элий по-прежнему лежал неподвижно, глядя ей в глаза. Она вела кончиком лезвия по его груди, сначала лишь царапая кожу, потом нажала сильнее, из надреза выступила кровь.

– Когда я дойду до живота, твои внутренности вывалятся наружу.

Лезвие соскользнуло с грудной клетки и вонзилось глубже. Элий не двигался. Он лишь тяжело дышал и изо всей силы стискивал кулаки. Он был уверен, что Марция собирается его убить. Но он думал лишь о том, что в последнее мгновение у него должно хватить силы вырвать кинжал из ее рук, чтобы вигилы подумали, что произошло самоубийство. Он не мог допустить, чтобы эту женщину посадили в карцер. Но Марция не убила его. Она лишь провела на теле Элия кровавую полосу от горла до лобка и ушла. А Элий лежал на кровати неподвижно, чувствуя, как капли крови стекают из разреза по коже на простыни, и плакал. Он не чувствовал боли. Он плакал от отчаяния. Ибо он, гладиатор, исполнитель желаний, не смог исполнить свое главное желание. И заветное желание женщины, которую любил, он теперь исполнить не может.

Порез был неглубок, Элий даже не мог истечь кровью. Медик Эсквилинской больницы, накладывая швы, не стал спрашивать, кто нанес гладиатору столь странное ранение. И если присмотреться, тонкий белый шрам можно было отыскать на теле Элия до сих пор.

Через месяц Марция ушла от банкира и поселилась в доме Элия.

– Порой ошибка гладиатора разрывает человеку сердце, – проговорил Элий вслух и тряхнул головой, прогоняя тягостные воспоминания. – Но гладиаторские игры – знак избранности Империи. Краеугольный камень ее фундамента. Камень, сброшенный с неба самими богами. Как когда-то был сброшен с неба священный щит Нуме Помпилию. От дара богов не отказываются.

– А, может, лучше отказаться? – спросил Вер. – Да, мы преуспели в чудесах. Лишь одно из тысячи таких дел, какие выигрывают гладиаторы, может решиться положительно в обычной жизни. Вместо одного шанса из тысячи мы получаем один из двух. Но что-то в этом случае мы теряем.

Они уже подошли к храму. Возле одной из мраморных Муз Праксителя [64] стояла молодая женщина в двуцветной тунике. Глаза ее опухли от слез, на щеках потеками расплылась краска. Ее лицо показалось Веру знакомым… Он лихорадочно пытался вспомнить, но что-то мешало.

– Юний Вер? – спросила женщина.

Вер кивнул. Тогда она шагнула к нему и плюнула в лицо.

– Я – невеста Варрона, – объявила она.

Юний Вер тыльной стороной ладони стер слюну. Потом повернулся и зашагал назад. Элий догнал его лишь у ворот Большой школы.

– Ты не будешь приносить искупительную жертву? – спросил сенатор.

– По-моему, жертва уже принесена. Разве не так? – Вер вновь вытер щеку.

В этот раз у входа в гостиницу Вера поджидала толпа репортеров. Они накинулись на гладиатора, как стая воронья, размахивали руками, щелкали фотоаппаратами и выкрикивали вопросы, преследуя добычу до самых дверей, пока Вер не скрылся в атрии. После орущих репортеров служители гостиницы показались немыми. Они лишь бросали быстрые взгляды на знаменитого гладиатора и тут же отводили глаза. Вокруг него тут же образовался круг свободного пространства. Пустота, чем-то схожая с пустотой арены, ждущей, когда будет нанесен первый удар и брызнет кровь. Вер подумал о крови как о чем-то само собой разумеющемся. Арена жаждет крови. Ее рот пересох от слишком долгого воздержания.

Почему он не может прийти в отчаяние?! Схватить вазу с цветами и швырнуть в репортера. Или съездить по скуле служителю отеля за то, что тот лицемерно опускает глаза? Вер желал, чтобы его разум помутился от горя. Он мечтал расплакаться, как ребенок, и сыпать проклятиями, как каторжник. Он хотел бы, чтобы его голос дрожал, а горло пересыхало. Можно ли этому научиться?

– Тебя ждут, – сказал администратор, протягивая Веру ключи, и кивнул в сторону перистиля.

Юний Вер вышел в сад. На ложе в тени лавровых роз [65] развалился Тутикан. Мерно журчала вода в бассейне, выливаясь из открытой пасти мраморного дельфина. Мраморные нимфы с округлыми бедрами и маленькими детскими грудями резвились в воде.

Тутикан держал в руках чашу – к приходу Вера он успел уже изрядно набраться.