Краснокожий пророк - Кард Орсон Скотт. Страница 61

Мера не смог ответить. Речь ему была не по силам.

— Я исцелил твою шею, зарастил несколько ребер и вернул на место порванные внутренности, — говорил Элвин. — И левой рукой ты уже можешь действовать, с ее костями все в порядке, чувствуешь?

И правда, левая рука Меры больше не болела. Он пошевелил ею. Боль эхом прокатилась по телу, но рука свободно двигалась.

— Твои ребра, — сказал Элвин. — Они сломались и проткнули кожу. Ты должен поставить их на место.

Мера нажал на одно ребро и чуть не потерял сознание от боли.

— Не могу.

— Ты должен.

— Убери боль.

— Мера, этого я не умею. Но если я не поставлю ребра на место, ты не сможешь двигаться. Ты должен выдержать. Я потом все залечу, и ничего болеть не будет, но сначала ты должен немножко потерпеть, должен.

— Сделай это сам.

— Я не могу.

— Протяни руку, Элвин, и сделай. Ты уже большой мальчик, у тебя получится.

— Я не могу.

— Однажды я резал твою кость, спасая тебе жизнь. Я как-то смог.

— Мера, я не могу, потому что меня рядом с тобой нет.

Бессмыслица какая-то. Мера понял, что ему снится сон. Но неужели ему не мог присниться сон, в котором бы не было столько боли?

— Надави на кость, Мера.

Элвин не отстанет. Поэтому Мера надавил. Боль ударила его своим кулаком. Но Элвин сдержал слово. Вскоре вправленная кость уже не болела.

Это заняло целую вечность. Он был так искалечен, что, казалось, конца мучениям не будет. А в промежутках, пока Элвин исцелял вправленные на место кости, Мера рассказывал, что с ним случилось, а Элвин объяснял, что видел он, и вскоре Мера понял, что на кон поставлено нечто большее, нежели жизнь искалеченного юноши, валяющегося в земляном погребе.

Наконец пытки закончились. Мера не мог поверить. Его тело болело столько часов, что сейчас он испытывал весьма странные ощущения, поняв, что больше ничего не болит.

Он услышал глухие «бух-бух» пушек.

— Слышишь, Элвин? — спросил он.

Элвин ничего не услышал.

— Начали стрелять. Пушки.

— Тогда беги, Мера. Беги со всех ног.

— Элвин, я в погребе. А дверь заперта.

Элвин выругался. Мера даже не подозревал, что его младший брат знает такие слова.

— Элвин, я у задней стенки дыру выкопал. Ты умеешь обращаться с камнем, так, может, ты разрыхлишь немножко землю, чтобы мне легче копалось?

План сработал. Мера забрался в туннель, закрыл глаза и принялся прокапываться наружу. Только на этот раз он вовсе не копал, хотя еще вчера стер пальцы до мяса, пытаясь выгрести землю. Сегодня почва сама падала на него, скатывалась комьями ему под ноги, а он лишь проталкивался вперед. Теперь можно было не выгребать землю из тоннеля, она сама падала вниз. Он упирался в нее ногами и лез вверх.

«Да я плыву по земле», — с изумлением подумал он и принялся хохотать, так легко это было, легко и необычно.

Заходясь от смеха, он выбрался наружу и очутился рядом с задней стеной погреба. Небо на горизонте уже горело — солнце должно было появиться через минуту-другую. Буханье пушек стихло. Означает ли это, что бойня уже закончилась, что он опоздал? Хотя, может, они просто дают пушкам остыть. Или передвигают их на другое место. Или краснокожим удалось захватить орудия…

Но хорошо ли это? Как-никак его братья и его отец первыми напали на краснокожих, и, если те победят в бою, кто-то из его родственников может погибнуть. Одно дело знать, что краснокожие правы, а бледнолицые поступают несправедливо, и совсем другое — желать, чтобы твои близкие проиграли сражение, встретив на поле боя свой конец. Он обязан остановить побоище, поэтому он побежал так, как не бегал никогда в жизни. Голос Элвина пропал, но Мера уже не нуждался в понуканиях. Он чуть не летел по дороге.

По пути он встретил двух людей. Сначала он наткнулся на миссис Хатч, которая ехала на своей телеге, доверху нагруженной провиантом. При виде Меры она заорала от ужаса — на нем была надета одна набедренная повязка, да и вымазался он с ног до головы, поэтому женщина, естественно, приняла его за краснокожего, надеющегося поживиться ее скальпом. Не успел Мера окликнуть ее по имени, как она резво соскочила с козел и опрометью бросилась прочь. Ну и ладно. Он выпряг лошадь из повозки и, вскочив ей на спину, галопом помчался по дороге, молясь про себя, чтобы лошадь не оступилась и не сбросила его.

Вторым человеком оказался Армор Уивер. Армор стоял на коленях посреди луга, прямо напротив своей лавки, и бормотал какую-то молитву под гул пушек и мушкетные выстрелы, доносящиеся с другого берега реки. Мера окликнул его. Лицо Армора вытянулось от изумления, словно он увидал воскресшего Иисуса Христа.

— Мера! — закричал он. — Стой, стой!

Мера хотел было объехать его, объяснив, что нет времени, но Армор выбежал прямо на середину дороги, и лошадь сама затормозила.

— Мера, ты ангел или на самом деле жив?

— Жив, жив, но кому я не скажу за это спасибо, так это Гаррисону. Он пытался убить меня. Я жив, и Элвин тоже. Это все Гаррисон подстроил, и я должен его остановить.

— Ты не можешь ехать в таком виде, — окинул его взглядом Армор. — Подожди, я сказал! Если ты появишься там в набедренной повязке и весь облепленный грязью, кто-нибудь может принять тебя за краснокожего и пристрелить на месте!

— Тогда садись за мной на лошадь, а по дороге отдашь одежду!

Мера помог Армору взобраться на лошадь, и они поскакали к переправе.

У парома дежурила жена Питера Паромщика. Только взглянув на Меру, она сразу поняла, что к чему.

— Быстрее! — крикнула она. — Там такое творится, река вся покраснела от крови.

Пока Мера окунался и смывал кровь и грязь, Армор быстро скинул с себя одежду. Вымыться дочиста не удалось, но во всяком случае Мера стал похож на белого человека. Не обтираясь, он надел рубашку и брюки, а наверх — жилетку Армора. Одежда пришлась не совсем впору, поскольку Армор был меньше Меры, но юноша все равно умудрился влезть в сюртук.

— Извини, что пришлось оставить тебя в одних подштанниках, — кивнул он Армору.

— Да я в церковь голышом войду, лишь бы остановить эту бойню, — ответил Армор.

Может, он еще что-то сказал напоследок, но Мера его уже не слышал. Он во весь опор скакал к полю сражения.

Все оказалось совсем не так, как представлял себе Элвин Миллер-старший. Он-то думал, что будет стрелять из мушкета по тем самым дикарям, которые похитили и убили его сыновей. Но город оказался пуст — все краснокожие собрались на Луге Речей, как будто ожидая от своего Пророка очередной проповеди. Миллер и не предполагал, что в Граде Пророка живет столько краснокожих, потому что никогда не видел всех разом. Но это же краснокожие, значит, какая разница? Поэтому он, как и все остальные, продолжал палить из своего мушкета — выстрел, перезарядить, — даже не смотря, попадает в кого-нибудь или нет. Да и как он мог промахнуться, если все краснокожие сбились в кучу? На него нашла жажда крови, он ничего не соображал от ярости и желания убивать. Он не заметил, что некоторые из его соседей вдруг перестали стрелять. Выстрелы раздавались гораздо реже. Но он перезаряжал и стрелял, перезаряжал и стрелял, после каждого выстрела делая шаг или два вперед. Постепенно он вышел из леса на открытый луг. И только когда пушки заняли свои позиции, он перестал стрелять, давая поработать огромным орудиям. Пушечные выстрелы, словно огромным плугом, пробороздили толпу краснокожих.

И тут он наконец заметил, как ведут себя краснокожие, что они делают и чего не делают. Они не кричали. Не стреляли в ответ. Они просто стояли — мужчины, женщины, дети, — просто стояли и смотрели, как бледнолицые убивают их. Ни один из них не повернулся спиной к шрапнельному залпу. Ни один родитель не попытался укрыть своего ребенка. Они просто стояли, ждали и умирали.

Залп картечью проделал в строе краснокожих огромные бреши, щитами от дождя смертоносного металла служили тела погибших. На глазах у Миллера дикари падали как подкошенные. Тот, кто мог, снова вставал на ноги, хотя бы на колени, или поднимал голову над кучей трупов, чтобы следующим залпом его добило.