Леди на одну ночь (СИ) - Олейник Ольга. Страница 16

Шура? Шура пришла к нему?

Он не знал, стоит ему радоваться или бояться. Холодным потом прошибло от мысли, что она передумала. Нет, он этого не выдержит!

А может быть, она испугалась, что не сможет уйти из дома тетушки рано утром, и решила сделать это прямо сейчас?

Он поднялся в гостиную, опираясь на заботливо подставленную Степаном руку.

Шура сидела на диване, листая альбом с репродукциями картин русских художников. Когда они вошли, она вскочила.

— Андрей Николаевич, я…

Он отпустил слугу.

Шура была бледной, взволнованной и виноватой. Теперь он уже не сомневался, что она пришла, чтобы сказать — она не едет с ним в Лондон!

И сразу защемило сердце.

— Андрей Николаевич, простите великодушно, но я не смогу поехать завтра с вами! Поверьте, я выполнила бы свое обещание, если бы не новые обстоятельства. Кто мог знать, что начнется война? Тетушка захворала от ужасных новостей, и я не могу сейчас ее оставить. Она вырастила меня, дала нам с братом кров и пишу, и я не могу отплатить ей такой неблагодарностью.

Она нервно мяла платок в руках. Плечи ее дрожали.

— Вот как? — устало осведомился он. — А мне, значит, такой неблагодарностью вы отплатить можете?

Он наплевал на приличия и сел в кресло, когда Шура продолжала стоять. Он боялся, что рухнет на пол. Чрезмерное количество спиртного давало о себе знать.

Он понимал, что говорить о благодарности к нему было неразумно — кто он такой, чтобы она могла испытывать к нему что-то подобное? И всё-таки было обидно — из-за внезапно рухнувших надежд.

— Андрей Николаевич, я понимаю, вы, должно быть, уже купили для меня билет на пароход. Я верну вам эти деньги. У меня есть немного — тетушка дает мне на карманные расходы, а я почти не трачу их.

Знала бы она, сколько он потратил на нее за один только сегодняшний день. Теперь эти покупки казались такими глупыми.

Он почувствовал, как слёзы выступают на глазах, и отвернулся. Он не хотел казаться слабым. И когда снова заговорил, постарался придать своему голосу не просто твердость — жесткость:

— Мне кажется, вы забыли о самом главном, Александра Сергеевна, — о расписках вашего брата. Вряд ли ваших карманных денег хватит на то, чтобы заплатить по ним.

Она вздрогнула.

— Я помню, Андрей Николаевич, и еще раз взываю к вашей доброте. Я не прошу вас вернуть расписки — вы имеете право получить по ним сполна. Мой брат намерен устроиться на работу. Сейчас, когда началась война, думаю, сделать это будет не трудно. Если вам будет угодно, он будет отправлять вам деньги с каждой получки.

Он разозлился:

— Послушайте, Александра Сергеевна, вы сами прекрасно понимаете, что когда я выкупал эти расписки, я не преследовал цель получить прибыль.

Она смутилась, и на бледных щеках проступил румянец.

Но сейчас он не намерен был щадить ее чувства. Она должна осознать, что он думает не только о себе, но и о ней тоже! Он хотел подарить ей свободу, достаток и свою любовь. Разве этого мало?

— Я хочу, чтобы вы поняли, Александра Сергеевна, что ваше решение окажет влияние не только на наши с вами отношения, но и на благополучие вашего брата. Вы вольны отказаться поехать со мной, я не стану вас принуждать. Но я уже говорил вам, что предъявлю расписки к оплате сразу же, как только приеду в Лондон.

— Но вы же не такой! — расплакалась она. — Я знаю, вы — добрый! Простите, что не оправдала ваших надежд.

Она была так трогательна в своей беззащитности, что он почти сдался. Но стоило вспомнить о том, что завтра утром он отправится в Лондон, а она останется здесь и когда-нибудь будет принадлежать кому-то другому, как сдавленный рык вырвался из горла.

— Вы плохо знаете меня, Александра Сергеевна! Я готов был проявить слабость ради вас, но не намерен позволять собой манипулировать. Вы прекрасно понимаете, что я выкупал эти расписки вовсе не для того, чтобы получить финансовую прибыль. Я собирался получить вас, Шура! И я получу вас, даже если после этого вы возненавидите меня. Нет-нет, не краснейте! Я довольно церемонился с вами. Я не буду брать вас силой — я слишком уважаю для этого и себя, и вас. Но я не намерен больше давать вам времени для раздумий. Мне кажется, вы уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что именно я от вас хочу. И либо вы дадите мне это прямо сейчас, либо через несколько дней ваш брат окажется в тюрьме.

22. Страх

Шура долго сомневалась, стоило ли приходить к нему. Она уже приняла решение — она поедет с тетушкой в Екатеринбург. Но чувство вины перед Кузнецовым, которому она дала слово, тяготило ее, мешало спать.

К тому же, вопрос с долгами брата оставался нерешенным. Она боялась, что, если она не объяснится, Андрей Николаевич придет в бешенство, и пострадает от этого Кирилл.

До дома, где уже бывала однажды, она добралась пешком — стеснялась настолько, что не решилась воспользоваться даже извозчиком. Дернула привязанную к колокольчику веревочку.

Открывший дверь лакей окинул ее удивленным взглядом. Она была уверена, что он подумал про нее самое дурное. В самом деле — разве можно считать порядочной женщину, которая запросто приходит в дом неженатого мужчины?

Шура почувствовала, что покраснела. Слова замерли на языке.

Хорошо, что лакей понял ее молчание.

— Андрей Николаевич поехал с визитами, но вскоре должен вернуться. Не изволите ли подождать, мадемуазель?

Она кивнула.

Он проводил ее в гостиную, предложил чашку холодного фруктового чаю. Она не отказалась.

Чай был отменного качества — терпкий, с незнакомыми нотками. Должно быть, тоже из Англии.

На придиванном столике лежал альбом с репродукциями, и она от нечего делать взялась его листать. Неожиданно увлеклась — она и сама иногда рисовала — и не заметила, что вернулся хозяин.

Она встрепенулась, когда он вошел в гостиную. Увидела, что он нетрезв и что испуган. Принялась что-то объяснять, но поняла, что он и так обо всём догадался.

Она старалась вложить в свои слова как можно больше сожаления, которое и испытывала на самом деле. Ей и самой уже было до слёз обидно, что она упустила возможность переменить свою жизнь.

Он слушал невнимательно, и было понятно, что ее объяснения ему не нужны и не важны. Самым разумным было просто уйти после этих извинений, дать ему возможность успокоиться, осмыслить всё, прийти в себя.

Но страх за брата заставлял ее снова и снова просить прощения и взывать к жалости.

И когда уже казалось, что у нее получилось, и взгляд Кузнецова оттаял, она услышала твердые, не оставляющие сомнений в его намерениях, слова:

— Мне кажется, вы уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что именно я от вас хочу. И либо вы дадите мне это прямо сейчас, либо через несколько дней ваш брат окажется в тюрьме.

Она вздрогнула, затрепетала. Высокий, наглухо застегнутый ворот платья мешал дышать.

— Зачем вы так, Андрей Николаевич? — из горла невольно вырвался стон. — Ведь если Кирилл попадет в тюрьму, неужели вам легче от того станет? А ведь ежели с ним там что случится, то это будет и на вашей совести.

Глаза Кузнецова потемнели:

— Нет уж, увольте, Александра Сергеевна, но не по своей ли воле ваш брат влез в это ярмо? Разве вы или Таисия Павловна не пытались его предостеречь?

Она понимала, что он прав, и что Кирилл кругом виноват сам. А Кузнецов всего лишь пытался извлечь выгоду из этой ситуации. Но эта выгода была слишком тесно связана с ней, чтобы она могла признать его правоту вслух.

— Простите и его, и меня, Андрей Николаевич, и вы обретете в нас самых преданных друзей.

Он хмыкнул:

— Мне нужно от вас нечто большее, чем дружба.

Она не успела ответить, как он впился в ее губы своим ртом. Она почувствовала головокружение — и от его слишком смелых действий, и от запаха спиртного, от которого ее всегда мутило.

— Как вы смеете, господин Кузнецов? — ее щеки пылали от гнева. — Я доверилась вам, пришла в ваш дом, а вы пытаетесь воспользоваться этим.