Леди на одну ночь (СИ) - Олейник Ольга. Страница 18

Они приехали на вокзал за полчаса до отправления поезда (тетушка волновалась, как бы не задержаться на переправе через реку). Кирилл помог им разместиться в вагоне и вышел на перрон. Он был бледен, взволнован, и Шуре хотелось бы его утешить. Но рассказать о том, что счета оплачены, значило бы признаться в своем позоре. И она промолчала.

Наконец, поезд тронулся, и вот исчез из вида взмахнувший рукой Кирилл, и за окном замелькали картинки рабочего, с бараками, пригорода.

— Не хнычь, Александра! — строго сказала тетка, снимая с головы платок. — Сейчас мы чаю закажем. Пирогов-то вон сколько нам Аграфена в дорогу наложила — до самой Москвы хватит.

Она кивнула, силясь улыбнуться.

А когда принесли чай, с трудом смогла заставить себя съесть небольшую кулебяку. Все мысли были о нём — о человеке, разрушившем ее жизнь.

И даже сейчас она пыталась найти ему оправдания. Она напрасно им увлеклась. Ведь сразу знала, что он — человек не ее круга. И даже если бы он не был помолвлен, он никогда не женился бы на ней.

Она не должна была к нему привыкать — тогда сейчас не было бы так больно. Она позволила ему понять, что он ей небезразличен, так разве удивительно, что он нашел возможность этим воспользоваться?

Откинувшись на спинку лавки, она пыталась представить себе, что было бы, если бы накануне она приняла другое решение. Она ехала бы сейчас совсем не в Москву.

Возможно, Лондон не оказался бы к ней дружелюбен, но ей так хотелось попробовать… Нет, не побывать в роли содержанки, а постараться найти себя — пусть даже и так далеко от родного дома. Начать работать, почувствовать себя независимой.

О том, что случилось несколько часов назад в гостиной у Кузнецова, она старалась не вспоминать. Иначе можно было сойти с ума.

25. Боль

Он проснулся один. Приподнял голову, потянулся, размял затекшие руки и ноги. Голова болела, и он мысленно выругал себя за неумеренность в выпивке.

Он даже не сразу вспомнил, что случилось. И еще долго лежал на диване, пытаясь разглядеть циферблат часов и понять, сколько времени осталось до отправления парохода.

Прочь из России! В Лондон! С Шурой!

Он подумал о Шуре и почувствовал озноб.

— Степан! — голос дрогнул, сорвался, но слуга услышал его.

— Чего изволите, Андрей Николаевич?

Он уже сидел на диване, сжимая голову руками.

— Ко мне давеча приходила барышня. Ведь приходила? Где она?

Ах, как бы он хотел, чтобы всё это оказалось сном. Ужасным страшным сном, от которого просыпаешься в холодном поту, но о котором забываешь через день-другой.

— Ушла она, Андрей Николаевич. Давно ушла.

Он зарычал:

— Неси рассол! И светлый костюм в полоску! И чтобы извозчик через десять минут был у крыльца!

Что он наделал? И сможет ли она когда-нибудь его простить?

Что она чувствовала, уходя из его дома, когда он валялся на диване как последний скотина? Обиду? Ненависть? Отвращение?

Бедная, доверившаяся ему девочка. Она пришла к нему в дом, считая его порядочным человеком. И что получила от него?

От волнения он не смог застегнуть пуговицы на рубашке — пришлось снова звать Степана.

Нужно бы купить цветов и, быть может, конфет — всё-таки свататься едет, — но ему так хотелось увидеть Шуру, броситься к ее ногам и молить о прощении, что ни о чём другом думать он уже не мог.

Извозчик быстро домчал его до Астаховых. Холодный вечерний ветер отрезвил его окончательно.

В окнах не горел свет. Неужели, уже легли спать? Будет ли вежливо стучаться? Ничего, он извинится. И Шура, и Таисия Павловна поймут, почему он не мог ждать.

— Андрей Николаевич? — дверь открыла молоденькая горничная. — А хозяев нет. Уехали два часа назад. На вокзал уехали.

Он едва устоял на ногах. Шура же говорила ему! И как он мог забыть?

— Во сколько поезд? — он едва не схватил девушку за плечи.

Она попятилась от его безумного взгляда.

— Уж час, как должен был отойти.

Она уехала! Уехала, считая его подонком. Уехала, так и не узнав, что значила для него.

Обратную дорогу он проделал пешком. Брёл, не разбирая дороги. Не замечая, как намокают, становятся грязными края светлых фланелевых брюк.

Степан только горестно вздохнул, встретив его на пороге.

— Аркадий Сергеевич вас дожидаются. Уж которую чашку кофею пьют.

В гостиную он прошел не сразу — прежде переоделся. И всё равно выглядел, судя по всему, неважно.

— Андрей, ну что такое? Я уже собирался домой. Неужели ты хотел уехать, не попрощавшись?

— Извини, перед отъездом нужно было уладить столько дел!

Он плеснул из графина коньяка и себе, и Аркадию. Понимал, что от этого не станет легче, но не мог удержаться.

По губам друга пробежала улыбка:

— Надеюсь, ты говоришь не только о финансовых делах? Ну, не хмурься, не хмурься. Какие могут быть секреты между друзьями? Птичка попалась в расставленные тобою сети?

Он помрачнел. То, что сначала казалось игрой и веселило его самого не меньше, чем сейчас Дерюгина, забавным уже давно не было. Как он мог пойти на подобную низость?

— Давай не будем говорить о Шуре, — он залпом осушил стакан и снова потянулся за графином. — Я сильно виноват перед ней. Если бы можно было вернуть всё назад, я поступил бы по-другому.

— Вот как? — усмехнулся Аркадий. — Думаешь, ты смог бы устоять? К тому же, я не сомневаюсь, что мадемуазель Астахова и сама от тебя без ума. Уверен, она сдалась на милость победителя с большим удовольствием.

Он резко опустил стакан на стол. Дерюгин вздрогнул.

— Прекрати! Не смей говорить о ней в подобном тоне!

Аркадий шутливо поднял руки:

— Хорошо-хорошо! Мне нет до этого никакого дела.

Они долго сидели в молчании. И только когда Степан сервировал стол для позднего ужина и удалился, оставив их вдвоем, он сказал:

— Я хочу кое о чём тебя попросить. Мадемуазель Астахова уехала с Таисией Павловной из Архангельска сегодня вечером, и я не могу лично попросить у нее прощения. Она отправилась в Екатеринбург к кузену, но я думаю, что она не пробудет там долго. Она вернется сюда, к брату, но ты же понимаешь — ей будет трудно без поддержки тетушки. Она не взяла бы у меня денег сейчас, но потом, как знать…

Дерюгин отложил вилку в сторону, промокнул губы салфеткой.

— Да, про отъезд Астаховых я слышал. Видел сегодня Кирилла в клубе. Скажу тебе прямо — он пребывает в панике — не столько из-за событий политического толка, сколько из-за того, что Таисия Павловна оставила его на голодном пайке. А почему ты думаешь, что Александра Сергеевна вернется? Неужели, из-за симпатии к тебе?

Нет, на это он не надеялся. Он боялся, что никакой симпатии у Шуры к нему уже не осталось. И потому ответил не без раздражения:

— Конечно, нет. Исключительно из-за беспокойства за брата.

Аркадий хмыкнул, выражая тем самым свое отношение к Кириллу Астахову.

— Хорошо, если я узнаю, что Александра Сергеевна вернулась в Архангельск, то незамедлительно предложу ей помощь.

— И настоишь на том, чтобы она ее приняла, — подчеркнул он. — Я уверен, она станет отказываться. Она слишком горда, чтобы принимать деньги от кого бы то ни было, тем более — от меня.

— Я понял, Андрей, понял, — улыбнулся Дерюгин. — Не волнуйся. Я постараюсь выполнить твое поручение со всем возможным тактом. В крайнем случае, отправлю ей деньги с посыльным.

— Мне будет невыносимо думать, что она будет хоть в чём-то нуждаться. Я знаю, что деньги не способны загладить мою вину перед ней, но если они помогут сделать ее жизнь хоть немного более радостной…

Аркадий смотрел на него почти с жалостью. Но ему было всё равно.

И когда следующим утром он стоял на палубе отплывающего от причала корабля, он думал только о Шуре. Взглядом скользил по толпе, пытаясь увидеть среди множества чужих лиц ее лицо — такое родное. Знал, что она сейчас за сотни километров отсюда, но всё равно искал. И когда не нашел, забрался в каюту, затребовав водки и закуски, и не выходил оттуда до самого Лондона.