Верь мне (СИ) - "Jana Konstanta". Страница 77

— Я буду очень осторожным сегодня, — пообещал Макс и склонился к ее губам.

— Верю, — улыбнулась Лика ему в ответ и доверчиво потянулась навстречу.

Едва коснулся. Отстранился. Заглянул в ее глаза и вновь коснулся. Ликины ладошки легли ему на грудь — ей хочется что-то сказать, но разве время? Потянулась к нему, целуя…

С каждым мгновением все смелее и смелее становились их поцелуи, все отчаянней и отчаянней — объятия. Он что-то шепчет ей, целуя — спешно, неразборчиво… Она улыбается: ласкает ее слух горячий страстный шепот — в ответ стучит в висках: «Люблю, люблю, люблю…» Пуговичка за пуговичкой под осмелевшими ее пальчиками сдается без боя его рубашка. Пара мгновений — и молния на ее платье расстегнута до поясницы; с легким шорохом тонкая ткань спадает к ногам, обнажая дорогущее черное белье из нежнейшего шелка — красивое, специально для него надетое, но такое лишнее сейчас. Глубокий вздох, то ли его, то ли ее — не разобрать теперь. Его руки скользят по ее спине, ищут застежку — находят и отчаянно сдирают черный шелк, чтобы найти покой на упругом теплом холмике с затвердевшей вершинкой… И находят. Нет сомнений, грудь этой девочки создана только для него — уж слишком идеально лежит в его ладони. Так нравится сжимать ее, гладить… Целовать, лизать, кусать легонько и снова целовать, извиняясь за несдержанность — тепло и нежность ее кожи сводит с ума… Что он может сделать с этим?

— Прости, Лика…

Но извинения ей не нужны. Лика сама льнет к нему, подставляется, целует, обнимает, а он не верит самому себе, что так просто и естественно может быть рядом с женщиной. Еще совсем недавно он ненавидел весь белый свет, был уверен, что женщины его не интересуют — они есть воплощение зла и лицемерия; не допускал даже мысли, что позволит кому-нибудь из них, а уж тем более Горской, вот так касаться его, целовать… Что сам захочет целовать, обнимать… любить кого-то. А сейчас Лика тянется своими дрожащими пальчиками к ремню на его джинсах, а ему до чертиков хочется прижать ее к стене и отлюбить так, чтоб на ногах потом не стояла. Жаль, что нельзя. Он обещал ей быть сегодня нежным.

— Где ванная, помнишь? — долетел до него тихий Ликин голосок, чуть-чуть отрезвляя.

Помнит. Только штаны — уже расстегнутые, мешающие — сбросил, и Лику, подхватив одной рукой, потащил в ванную. Чтоб под шум воды ласкать друг друга — невинно. Чтоб под струями воды изучать друг друга — неторопливо. Упиваясь нежностью, смакуя каждое прикосновенье. Наслаждаясь прелюдией сладкой, как мед, от счастья, и горькой, как полынь, от пережитой боли. Любовь на кончиках пальцев… Они не спешат… Они подушечками пальцев рисуют признания на коже, касаньем губ стирают горечь бед…

В какой-то момент прикосновения перестают быть невинными. Ему становится мало этих нежностей — кровь бурлит, дикая, голодная сущность внутри него требует женщину, а первобытные инстинкты рвутся на волю… И руки его бесстыже скользят по ее спине к ягодицам — до боли сжимают, сминают; пальцы настойчиво пробираются к заветной цели, уже готовой, ноющей, жаждущей куда более откровенных ласк… Лика его не останавливает. Она поддается, раскрывается и задыхается от нехватки воздуха, выгибаясь навстречу его пальцам; ее ладонь сама собой скользит по его животу к налитой плоти, болезненной, напряженной — помнит Лика, как больно пронзала ее эта сталь еще недавно. Помнит, но уже не боится. Гладит и легонечко сжимает, срывая с губ мужских невольный вздох, почти что рык…

— Я больше не могу так, Власов, — прошептала Лика ему прямо в губы и по взгляду его черному, тяжелому, туманному поняла: и он не может тоже.

Взял бы ее прямо здесь, в ванной, будь она чуть поопытней, а их безумие — менее травмоопасным. Но сегодня ему хотелось, чтоб его девочке было максимально комфортно и удобно. Макс выключил воду, подхватил Лику на руки и, не тратя время на вытирания, понес в спальню. Не навернуться бы теперь…

Этот день будет длинным, будет бесконечной их нежность. Среди цветочков на обоях, на розовых шелковых простынях, смеясь про себя: «Ну пряничный домик!», любил Макс свою девочку и удивлялся сам себе, что столько трепета и нежности, оказывается, хранилось в глубине его покрытой мерзлотой души. И самому ему нравится вот так дразнить, касаться легонько губами обнаженной девичьей кожи и входить в податливое тело не жесткими толчками, не в эгоистичной жажде утолить свой собственный голод — а медленно и тягуче долго. Мучительно сладко терзать и ее, и себя, давая обоим прочувствовать все то, что только может быть между любящим мужчиной и любимой его женщиной. И лишь потом, когда уже не в силах сдерживаться она сама к нему льнет, моля остановить сладкую муку, когда царапает как кошка его спину в кровь, когда, раскрытая, готовая на все, бунтует против этой пытки, он ускоряется, выпускает на волю свою дикую сущность — голодную, алчущую… И нравится ему награда: любуется он и налюбоваться не может, как выгибается его раскрасневшаяся девочка под ним, дрожит, за простыни цепляется и губы кусает, стыдливо пряча от него неудержимый стон блаженства.

— Кричи, не сдерживайся, — наполз и как змей-искуситель прошептал он ей на ушко, — кричи, Лика…

И губы ее раскрылись, выпуская не крик, но стон — до того приятный слуху, что хочется вновь и вновь доводить ее до исступления, до дрожи, до мольбы все так же медленно, тягуче долго, до безумия сладко.

— Люблю тебя, — сорвалось с губ Макса отчаянное признание. — Люблю тебя, моя девочка, не представляешь, как люблю тебя…

Опустошенные, счастливые, в обнимку засыпали они на мокрых простынях. Просыпались и будили друг друга лаской поцелуя. Сливались вновь и вновь в безумном танце тел и снова засыпали обессиленные и голодные — не могли насытиться, не могли утолить свою жажду.

В один такой раз проснулась Лика раньше Макса. За окном уже была глубокая ночь, в комнате горел светильник и обволакивал мягким светом растянувшееся в ее постели тело спящего мужчины. Лика чуть привстала, чтоб получше рассмотреть Макса, и невольно улыбнулась, глядя на умиротворенное, довольное его лицо. Совсем не хмурое, не злое. Счастливый как кот, обожравшийся сметаны. А ведь Лика помнит, как еще недавно, каких-то два месяца назад, вот этот самый человек угрожал ей и ее семье расправой. Как весь пропитанный болью, злобой, отпустил ее, дочь вражьего семейства, не смог причинить вреда невиновной, а потом и вовсе пришел сюда, в эту квартиру, поверив, что здесь ему помогут… Как гнал ее от себя, неверием мучил… А сегодня он сказал, что любит. Впервые сказал. Лика осторожно пальчиком провела по его щеке, подбородку, губам — он улыбнулся сквозь сон, так доверчиво… Не вздрагивает больше, рефлексы, грозящие сломать ей руку, больше не срабатывают — не открывая глаз, расслабленный, Макс попытался губами поймать ее палец.

— Как же я люблю тебя, Власов, — прошептала в отчаянии Лика, склонилась и потерлась щекой о его щеку, едва не плача от распирающего чувства нежности.

Ластясь, целуя, Лика гладила его грудь и умирала от ощущения спящей силы стальных мышц под своей ладонью. Хотелось обласкать каждый сантиметр его кожи, каждый миллиметр этого сильного тела, закаленного самой жизнью, каждую волосинку на нем, каждую венку, каждый… шрам. Лика прошлась взглядом по животу парня; хотелось рассмотреть его всего — при свете дня она бы не решилась, постеснялась бы, а сейчас, пока он спит…

Словно почувствовав ее намерения, Макс зашевелился, потянулся спросонья, на радость любопытной своей девочке демонстрируя слаженную работу мышц; сонным взглядом окинул разглядывающую его Лику и поправил чуть сползшую с бедер простыню. Лика, недовольная таким поворотом событий, капризно насупилась и обернулась.

— Я хочу увидеть шрам, — заявила она и окончательно разогнала сон Макса.

— Зачем он тебе?

Вместо ответа Лика переползла поближе к его бедрам и осторожно стянула простыню.

— Лик…

А там, на гладкой коже уже налитой, готовой к продолжению сладострастных утех плоти, вмятинка размером чуть больше диаметра сигареты — прижигали не раз, старались… Макс напрягся, когда Ликин пальчик осторожно прошелся по шраму, будто надеясь разгладить его, стереть… А потом на месте пальца вдруг оказались ее губы — едва ощутимо они коснулись пораженной кожи, целуя… В застывшей тишине раздался отяжелевший вздох; Макс напрягся, тяжелая его рука коснулась Ликиных волос, останавливая смелую ласку.