Год Иова - Хансен Джозеф. Страница 31
На прощанье он жмёт руку Джуиту и легко спускается по ступенькам. В самом низу, почти скрытый от глаз тяжёлыми ветвями кедров с новой зелёной хвоей, он останавливается и оборачивается.
— Мои люди вас не побеспокоят. В доме они уже всё сделали. Когда они закончат, они запрут гараж.
— Спасибо, — отзывается Джуит и взбирается к дому.
Войдя внутрь, он ощущает, что в доме образовалась какая-то новая пустота. Звук старинных часов отдаётся в стенах более гулко. Дверь в спальню его родителей открыта. Он заглянул внутрь. Спальня была завалена свёрнутыми гобеленами. Среди этих тюков, обёрнутых пожелтевшей газетной бумагой, мебель выглядит застывшей, заброшенной. Он открывает дверь своей комнаты. Он разглядывает свою кровать, на которой нет ничего, кроме матраса, шкаф для одежды, мутное покрытое пылью зеркало в двери шкафа, стул и пустой письменный стол. Постер, который висит на стене, пугает его — на нём кадры из фильма «Окаменевший лес»: Бетт Дэвис, с короткой стрижкой, понурая; небритый Хамфри Богарт с пулемётом в руках; белокурый умирающий Лесли Говард в мятом твидовом костюме с чужого плеча. Джуит давно позабыл об этом постере и о том, как он любил этот фильм с умирающим Лесли Говардом. Всякий раз, когда фильм показывали в «Фиесте», Джуит его смотрел. В последний раз он потащил с собой Джоя. Джой вышел из зала грустным. Должно быть, он увидел в фильме больше, чем смог увидеть Джуит.
Как только Джуит нашел себе комнату в Манхэттене, он написал Джою на адрес пекарни. Ответа не было. Затишье тянулось неделю, месяц, следующий месяц. Джуит разменял часть своих убывающих сбережений по двадцать пять центов, попытался позвонить, однако было военное время, и телефонные линии, которые соединяют отдалённые концы страны, были перегружены. Он пытался звонить три раза, а потом перестал. Джой приедет, как только сможет. Но он не приехал. Пришло письмо. Жарким августом. С какой-то военной авиабазы в Техасе.
«Скоро я отправляюсь за океан. Не знаю, будет ли у меня ещё время написать. Я стану пулемётчиком. Извини, но я не смог сделать того же, что и ты, чтобы не причинять боль родителям. Ты же знаешь, какие они патриоты. Помнишь флажки в окне пекарни? Это всё из-за немецкой фамилии и немецкого акцента. Они ненавидят Гитлера, потому что из-за него плохо думают обо всех немцах. Они хотят, чтобы все знали, как они любят Америку. Если бы я не пошёл в армию, это убило бы их…
Ни слова о Ганди. Зато есть про Фрэнсис Ласк.
— Мы поженились, когда меня отпустили на первую побывку. Оливер, всё что было у нас с тобой — это детские игры. Это не бывает надолго. Взрослые мужчины не живут вместе, если, конечно, это настоящие мужчины…». Там было продолжение, но Джуит не стал читать. Он разорвал письмо и спустил обрывки в унитаз. Сперва он был очень расстроен, стоял в туалете и плакал. Потом он почувствовал одиночество. Он подошёл к окну, выглянул. В этих зданиях, на этих улицах его никто не знал, и он никому не был нужен. Это пугало его. Он закрыл окна, запер их на задвижки, опустил треснувшие жалюзи. Он запер дверь и закрыл её на засов. Он залез под кровать, где никто бы его не нашёл, свернулся на боку, поджал колени и зажмурил глаза. Но он всё ещё слышал, как ревёт чужой город, и это пугало его. Он пошёл в ванную и вернулся к кровати с полотенцем. Полотенцем он обернул себе голову, чтобы закрыть уши, и снова залез под кровать. Так он хотел пролежать пока не умрёт.
Он холодно усмехается над самим собой в молодости и закрывает дверь своей комнаты.
Он тихонько стучит в дверь комнаты Сьюзан. Она откликается, и он входит. Она лежит на кровати. Она бледна. Он говорит:
— Совсем измучили тебя, правда? Прости, мне следовало быть дома. Но ты не предупредила меня.
— Арми полон блестящих идей, — отвечает она, — о которых на следующий день забывает.
— Что ж, я чертовски рад, — говорит Джуит.
Она поворачивает голову, её новые седые волосы мягко шуршат по подушке. Она смотрит на экран старого чёрно-белого телевизора, на котором беззвучно движутся неясные фигуры.
— Будет неплохо, если я до этого доживу.
— Перестань, — говорит Джуит. — Ты чувствуешь себя лучше, ты это знаешь. Акмазян так и не дождался ленча, да?
Она оборачивается и смотрит на него виновато. — Он любит хорошо поесть. Он оценил бы, как ты готовишь, не то что я.
— Его здоровью не повредит, если он пропустит пару приёмов пищи, не то что твоему, — отвечает Джуит.
Он показал ей маленький белый пакет.
— Я купил тебе лекарства.
— Спасибо. Что у тебя с пекарней?
Джуит рассказал ей.
— Я всё ещё надеюсь. Желающих купить её будет, очевидно, немного. А что произошло с Фрэнсис Ласк? У меня так и чесался язык спросить Молодого Джо. Почему я не видел её в пекарне?
Мгновение Сьюзан смотрит на него озадаченно, но потом вспоминает.
— Ах да, ты ведь был в Нью-Йорке. Ты об этом не знал. Когда пришло извещение о смерти Джоя, она собрала вещи и уехала. До этого она жила вместе с его родителями в квартире над пекарней. Она так и не вернулась. Никто не знал, куда она уехала. Никто, даже её собственные родители. Пока не прошло какое-то время. Старики-Пфефферы вырастили Молодого Джо. В те дни это был большой скандал. Но мама не удивилась. Она говорила, что в школе Фрэнсис считали ненадёжной. Она рассказывала, как ребята за глаза потешались над Джоем. Он так гордился, что она — его девушка. Она была очень симпатичной, правда? Но, конечно, она вовсе не была его девушкой. Она была чьей угодно. Ты знал об этом? Ведь вы с Джоем были хорошими друзьями, правда?
ИЮНЬ
Вместе с Ричи Коуэном они совершают поход по каньону к югу от Пердидоса. В этот раз они забрались так высоко, как никогда раньше не забирались. Моросит серый дождь. Они сели в укрытии под большими соснами, чтобы перекусить, и наблюдают, как туман клубится рваными белыми облаками внизу, в глубине каньона, облекая собой остроконечные вершины скал и верхушки сосен. Они голодны. Они достают бутерброды с толстыми ломтиками окорока, которые дала им в дорогу мать Ричи. Хлеб пропитался кетчупом. Они пожирают бутерброды. Наполняют металлические кружки горячим кофе. Из термоса струится пар. У кружек есть откидные ручки. Джуит забыл их откинуть и обжёг пальцы о горячий металл. Есть и немного сладостей. Они аккуратно складывают салфетки с пятнами кетчупа, фантики от конфет и фольгу в пакеты, которые кладут обратно в рюкзаки. Они выпили горячего кофе, воздух холоден, и теперь хотят помочиться. Они мочатся на стволы сосен. Моча пенится вокруг их ботинок, испаряясь на холоде. Джуит протягивает руку и берёт в ладонь член Ричи. Ричи улыбается и берёт в ладонь член Джуита. «Я умираю», — говорит он. Он лежит ничком на мёртвой траве футбольного поля позади школы. Худые высокие мальчики в футбольной форме, которая им слишком велика, тяжело дыша, обступают его и глупо на него смотрят. Над ним наклоняется тренер. Его тонике рыжие волосы шевелит вечерний ноябрьский бриз. Он дуст со стороны трибун — пустых, потому что это всего лишь тренировка. Тренер переворачивает Ричи и прислоняет ухо к его груди, чтобы выслушать сердце. Ричи лежит слишком тихо и неподвижно. Джуит говорит мальчику, который стоит рядом и тоже тяжело дышит: «Это всего лишь тренировка». Он сидит рядом с Ричи в здании музыкальной школы, на последней скамье в классе пения. Это большая комната с дощатыми стенами. Окна открыли. Сквозь кружевную листву джакаранд проглядывает кусочек неба. Миссис Касл в старом чёрном платье и янтарных бусах дирижирует пухлыми руками. Голоса ребят в гармонии устремляются к дощатому потолку: «Бабье ле-ето…». Джуит чувствует, как пальцы Ричи Коуэна нежно теребят и поглаживают его шею. Джуит не знает, что будет дальше. Но его тело знает. У него эрекция. Он надеется, что миссис Касл не попросит его встать и исполнить песню в одиночку, как она иногда любит делать. Всё ещё стоя на коленях, тренер выпрямляется. «Ради Бога, не стойте так Позовите врача». Мальчики из футбольной команды что-то шепчут, бормочут и, наконец, бегут в сторону школьных зданий, в окнах которых отражается закат. Джуит смотрит на небо. Над чередой старых тёмных деревьев, что растут за трибунами по краям поля, летят три чёрных вороны. Тренер трясёт Джуита за плечи. «Ты кто? — кричит он. — Проснись!»