Аркадия (СИ) - Козинаки Кира. Страница 27

Когда я вышла из ванной, в доме пахло густым мясным духом с кисло-сладкими винными нотками, из кухни долетали обрывки разговора, а под ногами традиционно путались кошки. Я прошла в спальню, надела первое попавшееся платье, поняла, что меня знобит, и вовсе это не от холода, поэтому натянула ещё и свитер. В гостиной был накрыт стол – тот, что тётя Агата обычно использовала под свои многочисленные хобби вроде вышивания гладью или гадания на пакетиках с семенами редких видов роз. В камине уютно потрескивали поленья, удобно усевшийся на спинке дивана кот Клементина громко мурчал, за окном блестели в лучах вновь выглянувшего после грозы закатного солнца влажные ветви сосен, а я чувствовала себя так, будто иду на казнь.

Бесцельно потоптавшись в гостиной, я всё же двинулась на кухню, и где-то на середине пути меня настиг стук в дверь – как скрежет топора по брусчатке, чтобы тот затупился, чтобы с первого раза не получилось, чтобы было дольше и больнее.

– Я открою, – хрипло крикнула я в сторону кухни, взялась за ручку и приготовилась умирать.

Илья пришёл в белой рубашке, две верхние пуговицы расстёгнуты, и мне ли не понять, каких трудов ему стоил этот крошечный шаг. Побрился начисто. Держал в руках пушистый букет полевых ромашек. И улыбнулся, так тепло улыбнулся, увидев меня, что скрутило сердце.

– Привет, – сказал он, а я не смогла ничего ответить, и он на миг растерялся. – Ты телефон у меня оставила.

Илья достал из кармана айфон, протянул мне, и я холодными непослушными пальцами прижала его к груди, не в силах даже поблагодарить.

Мне не показалось. То, что было днём, – оно мне не показалось!

– Мир, всё нормально? – спросил Илья с заметной тревогой, и я отрицательно мотнула головой.

А потом луч, бессердечный луч уходящего солнца неведомым образом прорвался сквозь густые кроны деревьев, но не подсветил янтарём глаза, не подарил надежду, а нашёл моё кольцо, смачно поцеловал бриллиант-булыжник и, беззаботно махнув рукой на прощание, разбросал вокруг дурацких солнечных зайчиков.

Илья невольно посмотрел на мои пальцы, свёл брови, соображая и осмысливая, а затем медленно, прищурившись, поднял взгляд к лицу. И тут же перевёл его за спину. Где, судя по отзвучавшим секунду назад твёрдым, уверенным и хорошо знакомым шагам, уже стоял Роман.

И внутри меня что-то снова сломалось, реальность расщепилась, и я, оглушённая неистовым стуком сердца, отошла в сторону, цепляя детали, которые, как грубые мазки самой чёрной на свете краски, заполняли момент.

Я что-то сказала, представила их друг другу, как-то назвала, что-то невнятно пробормотала и смотрела, как они обмениваются рукопожатием – боже, какие у них разные руки, какие разные пальцы, – мельком замечая, как коротко дёрнулась мышца над верхней губой Ильи, как потемнели, налились ночным сумраком глаза.

Чернее.

Появилась тётя, шелестнула юбкой, разбила неловкость весёлым щебетом, сгладила острые углы, с благодарностью, очень похожей на искреннюю, приняла протянутый ей букет ромашек и ласково коснулась гладкой щеки Ильи, пытаясь вернуть его к жизни, но тщетно – мы оба умерли, для этого, оказывается, вовсе не нужен тупой топор, достаточно одной крошечной недосказанности.

Ещё чернее. Как каменный уголь.

Как загнанный под коленную чашечку камень.

Как навсегда въедающийся в кожу уголь.

Тётя Агата настойчиво позвала к столу, и все засуетились, заблудились в мешающихся под ногами любопытных кошках, а я улучила момент, чтобы вонзиться в Илью взглядом и безмолвно завопить, что мне жаль, мне так жаль, мне бесконечно жаль!

– Поздравляю, – сказал он тихо, сухо и бесцветно, на глазах становясь уставшим, осунувшимся и измождённым, как в ту ночь, когда я появилась на пороге его дома.

Словно и не было этой прекрасной недели.

Чернее некуда. Дальше только беспросветная мгла.

Ужин прошёл отвратительно. Бёф бургиньон, который при любых других обстоятельствах, я не сомневалась, таял бы во рту, казался мне на вкус запечённой резиной. Дорогое французское вино из запасов тётушки было невыносимо горьким и раздирало горло. Тёплый воздух от камина приподнимал волоски на шее, как крещенский морозец, и я то и дело поправляла свитер, натягивала его на кисти рук, теребила подол, крутила в дрожащих пальцах торчащую нитку, я сама была этим свитером с ниткой на подоле, осталось только дёрнуть посильнее – и вся распущусь.

Я отвечала, когда ко мне обращались, я даже улыбалась, откликалась на ухаживания Романа, когда он подкладывал мне на тарелку сыр бри или дольки спелых помидоров, я старалась вести себя непринуждённо, но глазами постоянно возвращалась к Илье и с каждой минутой, с каждым витком разговора понимала, что теряю его. Да, я сидела рядом с Романом, добрым, умным, заботливым, невероятно целеустремлённым, умеющим поддержать любую беседу и желающим прожить со мной остаток жизни, – и при этом упорно прятала руку с кольцом под стол и думала о том, что теряю Илью.

Впрочем, мне удалось сохранить свои подлые мысли в тайне: никто, казалось, не замечал, что со мной что-то не так. Тётя Агата хохотала над шутками Романа – он мог профессионально расположить к себе кого угодно. Сам Рома рассказывал тысячу и одну историю из рабочих будней и многочисленных поездок, зачастую оборачивающихся невероятными приключениями, заслушаться можно. А Илья ковырялся в тарелке, ожив лишь – и то скорее из вежливости – на разговоре о машинах: подсказал неочевидную причину недавно появившегося стука в мерседесе Романа, а на встречный вопрос, что водит сам, заданный, я уверена, из чисто мужского интереса, невозмутимо ответил, что «буханку».

И тут же откланялся, сославшись на дела, поблагодарил тётушку за ужин, попросил не провожать и даже не взглянул на меня, только снова пожал Роману руку – и исчез.

– Кости! – воскликнула я, подскочив на месте и распугав сонных кошек. – Мы забыли отдать Илье кости для Тузика! Я сейчас!

Молниеносно выбравшись из-за стола, я метнулась на кухню, схватила первый попавшийся контейнер, не имея ни малейшего представления, что внутри, и, всунув ноги в кроссовки, вылетела из дома.

На улице стемнело, влажный воздух тут же наполнил лёгкие, стылый ветер пробрался под свитер, неприятно ущипнул, схватил за голые коленки, отрезвил, но в конце подъездной дорожки ещё виднелась белая рубашка Ильи, и я окликнула его, а заметив, что он остановился, ринулась дальше, поскальзываясь на песке.

Но едва я подбежала ближе, как он обернулся и спросил с отчётливой злостью в голосе:

– Ты зачем приехала, Мира?

– Я… – проскулила жалобно.

– Вот только не надо сейчас заливать про отпуск или про желание повидать тётю! Зачем ты приехала на самом деле?

Я глубоко и прерывисто вздохнула, глядя на его искажённое яростью лицо, и ответила, честно ответила, мне больше нельзя было недоговаривать:

– К тебе.

Потому что когда мужчина, с которым ты в долгих и стабильных отношениях, опускается перед тобой на колено, надевает на палец кольцо, заключает тебя в радостные объятия, а ты, только что сама сказав да, дрожишь всем телом как ненормальная, ведь в этот момент, самый желанный в жизни почти каждой женщины момент, думаешь о совершенно другом человеке, том, в чьих янтарных глазах запёкся солнечный свет, – это страшно.

– Чтобы…

– Чтобы что? – рявкнул Илья. – Чтобы добить? Это такие предсвадебные развлечения у вас, богатых? Рейд по местам былой славы? Отпущение грехов перед тем, как погрузиться в благоденствие и роскошь?

– Пожалуйста, не кричи, – взмолилась я.

Так слова бьют больнее. Очень жестокие и несправедливые слова.

– Боишься, что твой женишок услышит? – скривился Илья. – Да не переживай, наплетёшь ему что-нибудь, лапшу на уши ты вешаешь очень талантливо! Порыдаешь, если потребуется, это ты тоже хорошо умеешь. А если что пойдёт не так, позовёшь папку, он тебя прикроет. Ведь так богатенькие избалованные девочки делают, да? Если какая херня случится, сразу звонят папе?