Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор. Страница 46

От неожиданности я попятился от нее. Никто в жизни не говорил со мной с таким убеждением. В отличие от моих запутанных отношений с богом, она была по-настоящему верующей, своей собственной, неколебимой верой. Сознавая всю иррациональность веры в бога, я никогда не относился к ней свысока, ведь ничего более существенного взамен никто еще не предложил. К тому же, я и сам не раз отмечал убожество слов, по сравнению с богатством палитры чувств. Словами можно выразить лишь простые мысли, где уж там говорить о чувствах. Подумал я как-то вскользь, не вникая ни в суть сказанного ею, ни в то, что пришло мне на ум. В голове у меня кружился хоровод мыслей, да пляска была не из веселых.

‒ Ты не знаешь, как мне бывает тяжело, и не сможешь понять, как мне не хватает простого человеческого тепла. Я одна на свете и, если завтра меня не станет, никто этого не заметит. Мне много не надо, но если б ты знал, как мне бывает одиноко, как хочется, чтобы кто-то был рядом, как я хочу тебя обнять, стать с тобой одним целым и… И, умереть. А тебя нет и нет. Я не буду тебе ничего обещать, но поверь, то, что у меня было с ними, когда-то раньше, до тебя, в прежней моей жизни, никогда не повторится!

Я стоял и не знал, что сказать.

– Что сделать, чтобы ты мне поверил? Чего ты молчишь?! Я стучу в дверь твоего сердца, слышишь ты меня или нет? Отзовись же, наконец! Ты мне веришь?

– Да, – твердо ответил я.

Глава 15

Окончилась зимняя сессия.

Первые свои экзамены в институте я сдал успешно, и после окончания сессии поехал на каникулы домой. Но прежде необходимо было выполнить ряд формальностей. Я вернул в библиотеку учебники и мне выдали специальный талон с печатью, вручив его лаборантке кафедры, где сдавал последний экзамен, я получил у нее свою зачетку. Этот сложный механизм возврата книг был разработан хитроумными библиотекарями, по-другому вернуть их было невозможно. Перед экзаменами студенты набирали их мешками, и не могли с ними расстаться до следующей сессии, зачастую, ни одну из них, не открыв.

Я взял зачетную книжку с собой, отцу и матери будет приятно увидеть мои оценки, а мне рассказать им, с каким трудом я их получил. Родители гордились тем, что я учусь в медицинском институте, вместе со мной переживали мои неудачи и радовались успехам.

Поезд уходил вечером, до отправления оставалось еще шесть часов. Я отвык от свободного времени и не знал, что мне с ним делать. Часы порою становятся незаметным хозяином нашей жизни. Теперь я стал подчиненным часов. Комната в общежитии была в полном моем распоряжении, все разъехались, но оставаться здесь и ждать, когда прейдет время ехать, было свыше моих сил. И я в странном состоянии ума решил отправиться на вокзал, в надежде, что хоть там удастся развеяться. Ехать на вокзал надо было с проспекта Ленина, но до него предстояло еще добраться.

Унылый день больше походил на вечер, начавшийся с тура. Солнце просвечивало сквозь поволоку облаков. Это хмурое сияние, напоминало мне о неминуемом конце света. Стаи ворон с громкими криками перемещались в низком небе в известном им одним направлении. Тучи стылого пара выползали из дымящих труб. Скользкая, как раскисшее мыло, снежная жижа противно чавкала под ногами. Ботинки быстро промокли и отяжелели. От таких дней хорошего не жди, еще чего доброго заболею меланхолией. Все вокруг заливала талая вода. Раньше она была снегом, а теперь стала грязной водой, но она несла в себе память о белом снеге, ей было плохо. Уезжать не хотелось.

Я брел по улице Сталеваров в сторону проспекта, разглядывая все, что встречалось на пути. Улица была пустынна, и город казался покинутым. Еще не кончился рабочий день. Эту, сложенную из закопченного силикатного кирпича пятиэтажку я знаю. Это чудо архитектуры общежитие какого-то строительного управления. Часто хожу мимо, когда еду на занятия, которые проводятся на разных институтских базах. Здесь живут строители, до ужаса сердобольные люди. Они так любят птиц, голубей и прочих уличных воробьев, что прямо из своих окон бросают им на землю кости из борща.

На черном, открывшемся из-под снега газоне, валяются выбеленные кости, обглоданные ребра и позвонки вперемешку с окурками и пачками из-под сигарет. А сейчас, зимой, когда наступили холода, кто-то из них, совсем уж жалостливый, не пожалел и выбросил из окна для бедных птиц свои старые штаны. Эти рваные штаны давно уже висят на дереве, но неблагодарные птицы упрямо отказываются в них греться. Мне стало страшно на этой безлюдной улице.

Я знал, что Ли придет на вокзал меня проводить, хоть я и просил ее этого не делать. Долгие проводы – рваная радость. В них нет ничего хорошего, только растравляют душу. Всего несколько месяцев назад я так рвался домой, считал и отмечал в календаре дни до начала каникул, а сейчас не хотел уезжать, здесь оставалась Ли. Если бы она сказала, я бы остался, но Ли словом не обмолвилась об этом. Напротив, радовалась за меня, что я меняю обстановку, еду отдыхать. Она принесла мне в подарок сборник стихов Бодлера. Этот простой знак внимания смутил меня и растрогал. «Цветы зла», прочел я на потертой обложке. Открыв наугад, я зачитал вслух несколько строф.

– Все о вас, моя прекрасная Леди.

– Это моя книжка, дала почитать подруге, и никак не могла забрать…– пряча глаза, дрогнувшим голосом сказала она.

Странное отчуждение возникло между нами. Ли была рядом, но многие километры пути, еще не став реальностью, начали отодвигать нас друг от друга. Времени оставалось все меньше. Мы говорили какие-то принужденные, ничего не значащие фразы о разных, совершенно не интересных для нас обоих вещах, как слепые котята барахтались в тине условностей, наше время ушло и они одолели. Главное, так и осталось несказанным.

Затянутое облаками небо на востоке потемнело до черного. Разговор увял. Мы стояли, молча, тянулись минуты, а поезд все не отходил. На мокром асфальте платформы белела монета, решкой вверх, я ее поднял, пятнадцать копеек и положил в карман. На ботинках проступили солевые пятна. Я смотрел ей в лицо и не различал ее черт, она словно таяла предо мной, уходила развеянным ветром туманом. Неожиданно рядом с нами громко раздался лязг сцепок. Я наскоро поцеловал ее, она замерла, уронив руки и не отрываясь, широко раскрытыми глазами глядела на меня. Когда поезд начал набирать скорость, Ли неожиданно сорвалась с места, бросилась за ним, догнала, и побежала рядом с площадкой уносившего меня вагона, изменившимся голосом крикнула:

– Думай обо мне! – глаза ее были полны ужаса.

Первой моей мыслью было выйти на следующей станции и вернуться. Но где там! Как? С вокзала я звонил матери, и предупредил, что завтра утром буду дома. Она и отец так расстроились, когда первый раз в жизни Новый год я встретил не с ними. До последней минуты уходящего года они ждали, что я приеду. А когда я так и не приехал, они с пониманием отнеслись к тому, насколько важна была для меня «подготовка» к зимней сессии. Теперь, я просто обязан был их навестить.

Мои ладони были полны ее лицом, да и весь мир вокруг еще был поло ею, ‒ и пуст, ее не было рядом и не будет так долго.

* * *

Моей соседкой по секции плацкартного вагона оказалась важная дама лет тридцати, в круглых пластмассовых очках цвета йода. Когда я вошел, она посмотрела сквозь меня взглядом василиска. Еще раз так посмотрит, и я превращусь в камень, подумалось мне. Я не удержался и проверил, не произошло ли во мне под действием ее взгляда какого-либо окаменения. Вроде нет, пока все в порядке. Я поздоровался, в ответ она с чувством глубочайшего превосходства чуть заметно кивнула, и так поджала губы, что едва их не проглотила, от этого ее рот сделался похожим на где-то виденный сфинктер. Вспомнил, ее рот напоминал мне сжатый куриный зад.