Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор. Страница 50

С ошеломившей меня враждебностью закончил он и надолго замолчал. Я сидел, не зная, как мне на это реагировать. Отец редко говорил о войне. Я и раньше замечал, что тот, кто воевал, ни в тылу, а на передовой, ‒ не любит вспоминать о войне. Он продолжил.

– В нее играли на передовой наши офицеры. Одичавшие от крови, разуверившиеся в остатках разума своего командования, в копейку не ставя свою жизнь и жизнь товарищей, они развлекались игрой в «Кукушку».

Как только на передовой наступало затишье, появлялось свободное время, прекращалось каждодневное отупение и человек начинал сознавать, что происходит вокруг, просыпалось воображение, и он понимал, что оказался в человеческом аду. И тогда, чтобы хоть ненадолго забыться, в блиндаже тушили коптилку, сплющенную сверху гильзу от артиллерийского снаряда, заправленную бензином, и в темноте каждый по очереди должен был обозначить себя криком: «Ку-ку!» Остальные стреляли в него из табельного оружия.

Когда предложили сыграть в «Кукушку», все согласились, а я сказал, что принимать участия в этом не буду. Не помню, в каких словах, не очень резких, но и не очень приятных. Я был пьян не меньше остальных, но твердо знал, что глупо подставлять голову под пули своих. Я и раньше не играл в эту игру, но в моем полку меня знали, и никто не подумал бы, что я не играю, потому что боюсь. Здесь же, меня никто не знал. Сразу несколько человек бросили мне в лицо страшное оскорбление – трус! А я, боевой офицер, с первого дня войны на передовой, ничего им не ответил, молча, встал и пошел к выходу. Каждый сам в ответе за свою репутацию. Какой будет твоя репутация, так и сложится твоя жизнь.

Все были пьяны, их задел мой отказ, потому что все они понимали, что это игра дегенератов. Кроме того, их уязвило то, что я никак не отреагировал на их оскорбления. Я шел, и каждый мой шаг мог оказаться последним, но никто из них не посмел выстрелить мне в спину. Хотя и могли. Иногда мне снится тот мой путь из блиндажа. Подойдя к выходу, я отбросил закрывавшую его плащ-палатку и увидел в небе раннего утра огромную Полярную звезду. Я не видел ее такой большой ни прежде, ни потом. Остановился в проеме выхода… Ноги, как не свои, ‒ не шли, но вышел.

Они тогда сыграли в «Кукушку». Во время той игры был убит капитан. Когда на передовой нет боевых действий, каждая смерть на виду. Было назначено расследование, этим делом занялся особый отдел. Кто-то из игравших проговорился или донес. После недолгого дознания произвели вскрытие, из легких у капитана извлекли револьверную пулю. Она имеет характерную форму, в отличие от пистолетной, у нее не закругленный, а срезанный конец.

У тех, кто играл, проверили личное оружие. У всех были пистолеты «ТТ», только у одного младшего лейтенанта, месяц как из училища, – револьвер системы «Наган». Его участь была предрешена. Во время прекращения боевых действий на фронте катастрофически падала дисциплина. По законам военного времени младшего лейтенанта ждал трибунал и показательный расстрел. Так решило командование. С воспитательной целью.

Еще до этого, я случайно узнал, что в пределах соседней армии нашего фронта, примерно в ста километрах от нас в медсанбате работает моя одногруппница Лёля. Она была родом из Одессы, специалист по уговариванию. Мне удалось с ней связаться по рации. Это было не просто. Лёля на самолете прилетела в штаб фронта, в подчинении которого находилась эта дивизия. Якобы по делам медсанбата, добилась аудиенции у командующего фронтом и в пятиминутной беседе убедила его сохранить жизнь лейтенанту. Вместо расстрела, трибунал приговорил его к штрафному батальону.

Лёля могла уговорить кого угодно. Никто не понимал, как это у нее получается, но без сомнения, у нее был такой дар, хотя она редко им пользовалась, верно знала, когда надо. Она обладала исключительным обаянием, вся светилась добротой. Она погибла совсем молодой при форсировании Вислы. Лежит где-то там, на берегу, в братской могиле, одна среди мужчин. Она их любила… Я это сделал потому, что пил вместе с ними в ту ночь. А Лёля это сделала для меня, знала, что зря бы я ее об этом не попросил. Не думай, что она готова была по первому зову мчаться очертя голову незнамо куда. Понятие «дружба» можно толковать по-разному. Лёля знала, что такое дружба и умела ее ценить.

Через несколько недель я встретился с тем лейтенантом в штрафбате. Шло наступление, наши танкисты с налета взяли Пятихатки, важный узел железнодорожных и шоссейных коммуникаций. Немцы не ожидали такого натиска и отступили. Эта победа досталась нам легко. Танкисты на радостях перепились, они оказались в городе одни, пехота не поспевала за танками. Гитлер рассвирепел, его приказ был ультимативен: «Пятихатки отбить любой ценой».

Немцы спешно сосредоточили контрударную группу. Подкрепление так и не подошло. Их всех там положили, сожгли в танках живьем. За поражение в районе Пятихаток Гитлер провел экзекуции над своим командным составом. Немцы подтянули необходимые резервы, быстро создавали сильную оборону, минировали подступы к переднему краю, ставили проволочные заграждения. Сдача второй раз Пятихаток многим из их командования стоила бы не погон, а головы.

Требовался детально разработанный план штурма, для этого нужны были точные разведданные. Как обычно, в кратчайшие сроки. За провал наступления под Пятихатками уже покатились головы наших командиров. В это время у солдат стала выявляться «форма двадцать» – педикулез, появилась угроза вспышки сыпного тифа. Я получил приказ: «с целью борьбы со вшивостью обработать личный состав мылом «К». Я его выполнил.

После этого у большинства бойцов разведроты на коже появилась сыпь, у многих повысилась температура. Идти в разведку они не могли. Под угрозой срыва оказалась важная операция. Это расценили, как диверсию. Меня арестовали и отдали под трибунал. Разбирательство было недолгим, все было ясно: «диверсия». Меня приговорили к расстрелу и утром бы расстреляли, но из других частей стали приходить сообщения, что мыло «К» вызывает аллергию. Этот факт «учли»… ‒ расстрел мне заменили штрафбатом.

Сталин, назначив себя в 1941 Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР, не знал методов оперативно-стратегического руководства войсками. Он управлял ими, как диктатор, каждая мелочь согласовывалась с ним. Наше командование беспрекословно выполняло его требование: немедленно развивать наступление в виде фронтально-лобовых ударов. Это сопровождалось большими потерями. Он тупо игнорировал предложения Жукова о проведении операций на отсечение и окружение группировок противника, тогда бы мы теряли несоизмеримо меньше людей. Там, где можно было взять высоту или даже плацдарм тактическим маневром, шли в лоб, гонимые дикими приказами сверху.

Большинство наших побед достались нам непростительно дорогой ценой. С потерями не считались, людей не щадили, за каждого убитого немца заплачено гибелью четырех наших бойцов. По сути, немцы были завалены трупами наших солдат. Но об этом как тогда, так и теперь не принято говорить. Победа списала все. В том числе и те, многие, напрасно загубленные жизни. Их не вернуть, но правду надо знать и помнить. Бесславно погибшие за Родину не простят нам забвения. Забыть о них – все равно, что убить их еще раз.

Второй раз брали Пятихатки с большими потерями, на штурм под кинжальный огонь пулеметов бросили штрафные батальоны. Там я и встретился с тем младшим, как и я, разжалованным лейтенантом. Мы оба были ранены в том бою. Ему досталось легкое ранение, судьба его берегла. Я узнал потом, что он раньше меня вернулся в строй в свою дивизию.

Отец посмотрел мне в глаза долгим, внимательным взглядом, от которого мне стало неловко сидеть за столом. Рядом с ним я всегда чувствовал себя в полной безопасности, но не сейчас. Глубокая вертикальная морщина прорезалась меж его бровей. Мне показалось, она добавила в его внешность нешуточную суровость. Показалось?..

– С тобой что-то происходит. Захочешь, скажешь. При любых обстоятельствах не теряй головы, побереги мать.