Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза. Страница 23

Но волосы мои на месте. Острижены они коротко, чтобы особо с ними не возиться, но прикрывает их не платок, а шляпа. Шляпа Джона. Сознание делает шаг вперед, оступается, а потом пускается бегом, и резко приходит понимание, где я нахожусь: я спряталась в бочку, от которой еще пахнет жженым тростником, и крепко заснула!

«А почему так темно, Ханни? Вы ведь хотели уехать засветло!» — первым делом проносится в голове.

Где же мисси?

И где Джуно-Джейн?

Рядом раздается какой-то шум — он-то меня и разбудил. Кто-то расстегивает ремни и пряжки, отвязывая старушку Искорку от коляски.

— Лейтенант, если хотите, мы столкнем коляску в реку. Она тяжелая, мигом затонет. Утром никто ее и не отыщет.

Его собеседник прочищает горло. Когда он начинает говорить, я все пытаюсь угадать, тот ли это человек, что увел мисси и Джуно-Джейн в контору несколько часов тому назад.

— Нет, оставь. Я сам от нее избавлюсь еще до рассвета. А лошадей погрузи на «Звезду Дженеси». Вот войдем в устье Ред-Ривер, пересечем границу Техаса и продадим их. Серую-то в этих краях легко узнают. Как говорится, предосторожности лишними не бывают, Мозес. Запомни это, а не то неприятностей не оберешься.

— Есть, лейтенант. Запомню.

— Вот и славно. Хороший ты малый, Мозес. Верность я ценю так же сильно, как и караю за ее отсутствие.

— Да, сэр.

Они крадут старушку Искорку и серую лошадь! В одно мгновение сон слетает с меня. Я готова выскочить из укрытия и с криком наброситься на воров. Без лошадей нам домой не добраться, да и потом: мне же поручили стеречь их и коляску! А я недосмотрела! Если мисси Лавиния меня за это не высечет, то хозяйка, когда обо всем прознает, уж точно это сделает. Меня, поди, тоже в речке утопят вместе с коляской, да еще и Джона, Джейсона и Тати следом за мной. А может, заморят голодом — а это хуже, чем утонуть! Хозяйка сделает так, чтобы нам нигде не давали работы и пищи. Словом, отвечать за проделки мисси Лавинии придется мне, и пощады не будет.

— А мальчишку-кучера нашел? — спрашивает мужской голос.

— Нет, сэр. Он, видно, сбежал.

— Найди его, Мозес. От него нужно избавиться.

— Да, сэр! Исполню в лучшем виде!

— Только удостоверься, что он и впрямь мертв.

Я слышу, как хлопает дверь: это, видимо, зашел в здание лейтенант. А Мозес остается на улице. В переулке становится совсем тихо. Мне страшно даже ноги расправить, чтобы броситься наутек.

Слышит ли он, как я дышу?

Выходит, это вовсе не конокрады — тут творятся дела пострашней воровства! И они как-то связаны с человеком, к которому отправились мисси и Джуно-Джейн — с этим самым мистером Уошберном.

Нога у меня начинает подергиваться, и я ничего не могу с этим поделать. Звон упряжи резко затихает, и я чувствую, как Мозес смотрит в мою сторону. Я слышу тяжелые, осторожные шаги, которые приближаются. Щелкает взведенный курок пистолета.

Затаив дыхание, я вжимаюсь в деревянную стенку. «Неужели сейчас все кончится?» — проносится в голове. Претерпев многолетние страдания, я дожила всего до восемнадцати. У меня нет ни мужа, ни детей. И погибнуть мне суждено от рук негодяя, который потом вышвырнет мое тело в реку.

Мозес уже совсем рядом, он замирает на месте и, похоже, зорко всматривается в полумрак.

«Спрячьте меня! — молю я деревянную бочку и темноту. — Спрячьте хорошенько!»

— Хм-м-м… — гортанно протягивает Мозес. В нос мне бьет его запах табака, пороха, мокрой древесины и жареной колбасы.

Чего он ждет? Почему не стреляет? Может, мне выскочить из убежища и броситься наутек?

Старушка Искорка боязливо ржет и бьет копытом, будто чует беду. Она фыркает, взвизгивает и пытается оттолкнуть серую лошадь. Должно быть, Мозес поставил их слишком близко друг к другу. Он не знает, что они незнакомы. Своенравная старушка Искорка мигом поставит на место наглого молодого коня, только дай ей волю.

— А ну цыц! — кричит Мозес и возвращается к лошадям, чтобы их успокоить. А я тем временем взвешиваю свои шансы. Что лучше: бежать или прятаться дальше?

Мозес задерживается у коляски, и я замираю, боясь пошевелиться. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем лошади наконец замолкают, а потом он обходит переулок, пиная ногой сложенные друг на друга ящики и горы мусора. Наконец раздается выстрел — и я прикрываю голову руками. Я оказываюсь слишком далеко от него, и это меня спасает. Вжавшись в дерево, я жду следующего выстрела, но его нет.

Тут я слышу, как прямо у меня над головой распахивается окно и лейтенант кричит Мозесу, чтобы тот пошевеливался — еще нужно провести погрузку. Он требует, чтобы Мозес лично за ней проследил. Особенно за лошадями.

— Погрузи их на корабль, — велит он, — а от мальчишки избавься.

— Есть, сэр!

Мозес уводит лошадей. Их железные подковы гулко стучат по мостовой, и этот звук эхом отражается от стен.

Дождавшись, когда вдалеке все стихнет, я выбираюсь из своего убежища и бегу к коляске. Ищу на сиденье коричневый кружевной ридикюль мисси Лавинии. Без него нам домой не добраться: денег не хватит ни на дорогу, ни на еду. Наконец я хватаю сумочку и несусь прочь, да так быстро, точно на пятки мне наступает сам черт. Как знать, может, так оно и есть!

Останавливаюсь я только тогда, когда дом пропадает из виду. Я сбегаю к самой реке — туда, где суетятся, точно муравьи в муравейнике, мальчишки и мужчины, разгружая лодки, пришедшие ночью. Запрятав ридикюль мисси Лавинии за пояс брюк, я иду в сторону грузовых и фермерских повозок, стоящих неподалеку в ожидании судов, которые прибудут утром. Со стороны реки дует ветер, и под его порывами палатки дыбятся и вздыхают, а над тюфяками, на которых ночуют приезжие, покачиваются москитные сетки и занавески, привязанные к стволам деревьев.

Я пересекаю этот спящий лагерь бесшумно, точно легкий бриз: плеск речных волн заглушает малейшие шорохи. Весенние дожди переполнили реку, и старушка Миссисипи шумит, как барабанщики, отстукивающие ритм на самодельных инструментах, — таких часто можно было увидеть до нашего освобождения. С наступлением сезона урожая — а кукуруза всегда поспевала последней — хозяева устраивали пышные празднества, на которых любой мог отведать окорока, сосисок, жареного цыпленка, жаркого с подливой и горохом, печеной картошки в мундире и, конечно, кукурузного виски. Чисть кукурузу, ешь, пей, снова чисть. Играй на банджо и скрипке. Горлань песни: «О, Сюзанна!» или «Река Суонни». Веселись да радуйся отдыху от каторжного труда — а потом берись за него снова.

А когда белый народ уходил в хозяйский дом, скрипачи откладывали свои инструменты, доставали барабаны, и в свете фонарей начинались другие танцы — как в старину. Люди качались из стороны в сторону, ловили ритм, отбивали его ногами. Кто постарше, сидели на стульях, отдыхая от сбора тростника и растопки печей на сахарном заводе. Откинув головы назад, они пели песни на языках, которым их научили мамы и бабушки. То были песни о тех краях, которых уже давно нет.

И сегодня река точь-в-точь такая же, как они, — неудержимая, жаждущая свободы, она напористо бьется в стены, возведенные людьми, чтобы сдержать ее пыл.

Я нахожу повозку, которую никто не сторожит, забираюсь в нее и прячусь между стопок клеенки — места мне тут как раз хватает. Прижав колени к груди и обняв их руками, я пытаюсь понять, что же мне теперь делать. Отсюда видно, как за повозками и палатками снуют между зданиями у реки и причалом грузчики и рабочие: катят бочки и толкают перед собой тележки. В свете газовых фонарей видно, до чего же они торопятся загрузить корабль, чтобы он смог отчалить уже с первыми лучами солнца. Интересно, это и есть «Звезда Дженеси», о которой лейтенант говорил Мозесу?

Словно в ответ на мой вопрос на причале появляется Мозес — теперь и он ходит от зданий к кораблю, дает указания грузчикам, поторапливает их. С виду он человек сильный и грозный — такими в прежние дни часто бывали надсмотрщики на плантациях. Уж они-то ради сытных харчей и хорошего дома не стеснялись отхаживать себе подобных кошками-девятихвостками. Такой без зазрения совести угробит своего соплеменника и не посмотрит на то, что у него такой же цвет кожи, закопает беднягу в поле, которое на следующий год вскопает и засеет.