Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза. Страница 25

Масса Госсетт беглецов у себя никогда не оставлял. Он любил говорить, что если раб не благодарен ему за достойную кормежку, выходные по воскресеньям (за исключением сахарного сезона), за одежду и обувь, за то, что его не продали, а оставили с родными, то ни к чему ему такой помощник. Почти все труженики плантации Госсеттов на ней и выросли, а вот рабы, попавшие сюда с земель семейства Лоуч в качестве свадебного подарка хозяйке, могли поведать другую историю. Их тела были испещрены шрамами, на руках и ногах часто не хватало пальцев, а переломанные и неправильно сросшиеся конечности так и оставались кривыми на всю жизнь. От них-то — а еще от обитателей соседних плантаций — мы и узнавали, какая она, жизнь за пределами Госвуд-Гроува. День ото дня мы с тревогой следили за хозяйкой, опасаясь ее немилости. Мы понимали, что многим живется куда хуже, чем нам, и знали, что все может измениться.

Не хочу, чтобы меня в лесу сцапали собаки, и потому решаю, что лучше бы спрятаться поближе к городу — а то кто их знает, может, они уже напали на след. А еще неплохо бы шмыгнуть утром в какую-нибудь повозку и уехать. Можно даже заплатить из кошелька мисси, но мне не хватит на это духу.

Вот о чем я думаю, притаившись среди стерни и застегивая чужую рубашку. Я прячу под нее ридикюль мисси, заправляю край рубашки в штаны и затягиваю потуже кожаный ремень Джона, чтобы ничего не потерять. Теперь меня можно принять за толстопузого мальчишку, но это даже хорошо. Толстяк в белой рубашке и серой шляпе. Чем меньше я похожа на кучера, тем лучше. Надо только подыскать повозку и спрятаться до утра, пока владелец моей новой рубашки не проснулся и не обнаружил подмену.

Собачий лай все приближается, и я снова пересекаю лагерь и иду к реке, вслушиваясь в разговоры вокруг. А заодно подыскиваю себе повозку — такую, в которой поедет один только кучер и чьи лошади не вычищены и не привязаны к колышку, а значит, скоро пустятся в путь.

Когда я наконец нахожу то, что нужно, солнце уже согревает небо первыми лучами. Темнокожий старик погоняет своих мулов к самому началу лагеря. Его груз покрыт тканью и крепко привязан к телеге. Погонщик до того искалечен, что ему трудно даже слезть со своего места, и я слышу, как он кому-то рассказывает, что прибыл из места, что стоит выше по реке. Рабочие развязывают веревки, снимают покрывало, и под ним обнаруживается нарядный рояль — точь-в-точь такой же, какой был и у хозяйки до войны. Пока грузчики снимают его с повозки, он издает несколько дребезжащих звуков, потом они несут его к кораблю, а погонщик, сильно прихрамывая, шагает следом.

Я устремляюсь к повозке, прислушиваясь к гулу голосов, скрипу веревок, звону цепей, грохоту тележек. Мулы, коровы и лошади бьют копытами и встревоженно переступают с ноги на ногу, пока рабочие готовят их к погрузке на борт. После них на корабль взойдут пассажиры, и можно будет отправляться в путь.

«Не беги!» — велю я себе, хотя все до единой мышцы и кости так и рвутся вперед. Надо вести себя так, словно тебя ничего не тревожит, естественно, как будто ты тоже работаешь тут наравне со всеми.

Проходя мимо горы пустых ящиков, я хватаю парочку и взваливаю их на плечи, опустив между ними голову. Шляпа сползает чуть ли не на самые глаза, так что мне видно только полоску земли у самых моих ног. Слышу где-то неподалеку грубый голос Мозеса, раздающего приказы.

Напротив меня останавливается человек. Я вижу только его ноги в высоких кожаных сапогах. Замерев, я крепче прижимаю ящики к голове. «Не поднимай глаз!»

Обладатель сапог встает вполоборота ко мне.

— Тащите их скорее куда велено, — говорит он.

Это явно не Мозес, и обращается он, кажется, не ко мне, так что я еле слышно перевожу дыхание и выглядываю из-под шляпы. Передо мной стоит рослый белый мужчина. Он разговаривает с двумя грузчиками — напоминает им, куда нести поклажу.

— Поторопитесь, а не то и сами на этот корабль угодите. Очень хотите в Техас, что ли?

И тут я замечаю Мозеса. Он стоит в стороне, недалеко от реки. Его фигура в свете фонаря кажется прямой, как жердь. Одной ногой в высоком сапоге он упирается в деревянный настил. Его рука лежит на кобуре с пистолетом, висящей на бедре. Он зычным голосом раздает работникам приказы, куда и что ставить.

Потом Мозес запрыгивает на причал и начинает оглядываться, выискивая кого-то. Надеюсь, что не меня.

Мимо на тележке провозят два больших ящика. Колесо соскальзывает с дощатого настила, которым покрыта грязь, и ручка тележки разламывается пополам, а один из ящиков вместе с грузчиком отлетают в сторону. Внутри что-то глухо, точно дыня, ударяет о стенку. А следом раздается тихий и жалобный стон.

Рослый белый мужчина выступает вперед, подхватывает ящик, чтобы тот не завалился набок.

— Осторожнее, — говорит он грузчику, который уже выбрался на настил. — Зашибешь новых хозяйских собак — он будет очень недоволен. Следи за колесами. — Он подпирает ящик плечом и коленом, помогая рабочему его выровнять, и в этот момент в щель под крышкой выскальзывает что-то золотистое. Тоненькой змейкой оно скатывается вниз и бесшумно падает в грязь у ног белого великана. Я сразу узнаю эту вещицу. Когда мужчины уходят, я ставлю на землю один из моих пустых ящиков и поднимаю ее.

Разжав кулак, я вижу, как на моей ладони поблескивает в подрагивающих лучах газового фонаря маленький золотой медальон, который мисси Лавиния носила с шести лет — с того самого рождественского дня, когда ей его подарили.

Она бы скорей согласилась умереть, чем кому-то его отдать.

Потерянные друзья

Уважаемая редакция! Мой брат, Израэль Д. Раст, покинул свой дом и семью в Нью-Брайтоне, Пенсильвания, в тысяча восемьсот сорок седьмом году и, кажется, направился в Новый Орлеан, но мы слышали, что часть пути он проделал на лодке по реке Арканзас, вверх по течению. Об этом нам рассказал один юноша, который бежал вместе с ним на Юг, но через несколько месяцев вернулся в Пенсильванию. Больше мы о брате ничего не слышали. Когда он ушел из дома, ему было около шестнадцати, а еще он был очень худой. Глаза у него голубые, а на руке (кажется, левой) не хватает безымянного пальца. У него есть мать, пять братьев и одна сестра, и все жаждут узнать о нем хоть что-нибудь. Мы почти перестали надеяться, что он еще жив. Писать в Эннис, штат Техас, на мое имя.

Альберт Д. Раст

(Из раздела «Пропавшие друзья» газеты «Христианский Юго-Запад», 3 февраля, 1881 года)

Глава восьмая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Книги меня окрыляют. Мне снятся бесчисленные литературные сокровища, стоящие на высоких полках из красного дерева в библиотеке Госвуд-Гроува, и лестницы, уходящие в самое небо. Несколько дней подряд, вернувшись с работы из школы, где мне так и не удается достичь ощутимых подвижек в общении с моими учениками, я надеваю прорезиненные ботинки и устраиваю себе марш-бросок вдоль заветной тропы, пробираюсь сквозь заросли лагерстрема и иду к дому по поросшей мхом старой садовой дорожке. Подолгу стою на крыльце, точно ребенок перед рождественской витриной, и фантазирую, что было бы, если б я только могла добраться до этих книг.

Лорен Айзли, которому я посвятила одну из любимейших своих университетских работ, писал: «Если в этом мире и есть волшебство, то оно сокрыто в воде», но я всегда считала, что на самом деле его стоит искать в книгах.

Волшебство мне необходимо. Мне просто требуется чудо, суперсила. Прошло уже почти две недели, а все, чему я научила ребят за это время, — жевать дешевые бисквиты и спать на уроках. А еще тому, что, если они попытаются удрать до звонка, я встану у них на пути, так что нечего и пытаться. В результате они приноровились вообще не ходить на занятия. Не знаю, где их носит, но только не в моем классе. Стопка докладных о прогулах, написанных на одинаковых розовых бланках, становится в директорском кабинете все внушительней. Грандиозный план мистера Певото, задумавшего подарить школе новое дыхание, разбился вдребезги о привычный и неизменный уклад. Он напоминает мне одного персонажа из известного рассказа Айзли. Этот герой собирал на пляже морских звезд и выкидывал их в океан, одну за другой, а беспощадный прибой тем временем выносил на берег все новые и новые жертвы.